Он вскочил и помчался вперед. Перемахнул высокий забор, перебежал через проселочную дорогу, потом опять взлетел на забор, потом промчался через огород, потом вломился в редкий лесок, потом выскочил на лесную полянку, потом в два прыжка снова оказался в каком-то пролеске.
Он бежал еще долго, не веря, что баба по имени Смерть выпустила его из своих любвеобильных объятий.
Наконец, оказалось, что он несется вдоль какой-то дороги. Дорога была асфальтированная, и несмотря на ранний час, по ней время от времени проносились машины.
– Эй! – заорал Афанасьев, бросаясь под колеса автомобиля. – Эй! Помогите!
Но никто не торопился спасать Афанасьева. Завидев голого, окровавленного мужика, несущегося по дороге, водилы прибавляли газу и, виртуозно объезжая его, уносились прочь, скрываясь за светлеющим горизонтом.
Никто не торопился спасать Афанасьева! Это было всем открытиям – открытие.
Глеб остановился и заорал, как зверь, которому в брюхо попала пуля. Только теперь ему стало по-настоящему страшно.
Он все прошел, выжил, выкарабкался, но все равно сдохнет на этой дороге, потому что все просто боятся затормозить возле голого, измученного мужика и предложить ему помощь. Впрочем, он бы тоже ни за что не остановился.
Глеб проорался, спустил пар, и побрел в лес, не разбирая дороги.
Брел он долго и очнулся только тогда, когда оказался на участке возле какой-то дачи. Уже почти рассвело, сил совсем не осталось, из тела выветрился накопленный жар и теперь Глеба сильно трясло. Под ногами мешались крепкие кочаны капусты. Глеб споткнулся, упал, а встать у него не хватило сил. Сознание все-таки торопилось покинуть его и, чтобы этого не допустить, Афанасьев, приподнял голову и начал жевать сладкую, холодную, влажную капусту.
– Зинк! – вдруг заорал над ним пронзительный женский голос. – Зинк, гляди, кого я нашла!! Мужик в капусте! Голый, Зинк! Брюнет, красавчик! Ой, он мне капусту погрыз, Зинк! Это судьба, Зинк!!! Мне гадалка предсказала, что счастье свое я под ногами найду! Урра-а – а-а!!!
* * *
– Я продал картину!
Этими словами болотнинский Паша встретил ввалившуюся в квартиру троицу. Сычева с ног до головы осмотрела его и фыркнула:
– Красавец!
– Я продал картину! – не обращая внимания на ее слова, снова закричал Паша и запрыгал по коридору, хлопая себя по бокам руками.
– Ну, хорош! – опять прокомментировала свои первые впечатления Сычева.
– Какую картину? – не поняла Татьяна.
– Оранжевого кота, которого ты оставила во дворе!
– Не может быть, – равнодушно подала плечами Татьяна. – Во-первых, она никуда не годится, во-вторых, я даже ее не закончила.
– Спроси лучше, за сколько я ее продал!!
– За сколько? – без интереса спросила Татьяна, пристраивая объемные пакеты с одеждой в угол. Афанасьева аккуратно пристроила на них сумку с деньгами и документами, которую захватила из дома.
– За триста долларов! Три-ста! – Паша открыл кошелек и потряс им перед носом у Татьяны. – Вот! Двести твои, сто мои – за работу, но я их тебе возвращаю как долг за квартиру! Здорово? – Он довольно захохотал. – Я ж говорил, в столице возможностей – ого-го! Я ж говорил, что картину в Москве продать – это тебе не ведро смородины в Болотном спихнуть! Раз-два и готово! Я и пяти минут не простоял у киоска!! Вмиг улетела!
– Странно. – У Татьяны не было сил ни удивляться, ни радоваться. – Знакомься, – указала она на Сычеву и Афанасьеву. – Это мои подруги. Таня и... Таня. Они тоже тут будут жить.
– Пусть живут, коли рисовать умеют, – кивнул благодушно Паша. – Просто здорово все получится: вы картины малюете, а я продаю! Десять процентов мои, остальное – ваше! Всем хорошо, все довольны, все при деньгах и любимом деле. А?! Как?
Демонстративно заткнув уши руками, Сычева обошла квартиру – зашла в туалет, в ванну, на кухню, в кладовку, подергала за ручки запертые двери комнат.
– Жить здесь нельзя, – констатировала она. – Но придется.
– А че, хорошая хата! – не унимался Паша, следуя за ней по пятам. – Дешевая, с удобствами, с потолка не каплет, в щели не дует, а рисовать во дворе можно!
– Парню кляп в рот, в руки – отвертку, – распорядилась Сычева. – Пусть вскрывает одну из закрытых комнат. Разместиться всем в конуре, которую вешалка называет кладовкой, никак невозможно!
– Самозахват?!! – в ужасе прошептала Афанасьева. – Ой, девочки, как неудобно!
– Неудобно штабелями на полу спать, – вдруг сказал Паша, откуда-то притащил тоненькую отвертку и быстро вскрыл одну из дверей.
– Красавчик! – Сычева одобрительно ткнула его пальцем в живот. – Как зовут-то?!
– Паша. Павел Павлович Попелыхин, – дурашливо раскланялся Паша. – Гроза болотнинских бандитов, хулиганов, извращенцев, алкоголиков и прочих нестабильных антисоциальных личностей.
– Ой, девочки, неприлично-то как! – попятилась от открытой двери Афанасьева.
– Да не переживайте вы так насчет самозахвата! – горячо принялся убеждать ее Паша. – Веранде просто деньги потом отдадим и все дела! Она ведь чужих не пускает, только по рекомендации, так вот я скажу, что вы мои приятельницы-любовницы, она и слова не скажет! Десять тыщ и все дела! У нас в Болотном дороже хату снять, чем у Веранды в Москве...
– Кляп ему! – Сычева схватила подвернувшуюся под руку газету, скомкала ее и сунула Паше в рот. Он обиженно замычал.
Вскрытая комната оказалась вполне приличной: на окнах висели короткие занавески, на полу лежал потертый ковер, в центре стоял круглый стол, два кресла, у стены – большая кровать, напротив нее старенький телевизор, а на подоконнике даже притулился компьютер с обшарпанным монитором.
– Жаль, решеток на окнах нет, – сказала Сычева, отодвинув штору и осмотрев оконный проем.
– Зато здесь есть черный ход, и если что, можно удрать через кухню, – сказала Татьяна, присаживаясь на край широченной кровати.
– Танюха, у тебя пистолет с собой? – шепотом спросила Афанасьева.
– А как же! – Сычева достала из сумки оружие и положила его в центр стола.
– Ой, кажется, вы не умеете рисовать, – выплюнув ком газеты, растерянно пробормотал Паша. – Кажется, вы от кого-то скрываетесь и чего-то боитесь. Вот у нас в Болотном, Людка почтальонша, когда у нее муж напивался, всегда к мамке прибегала и в подпол пряталась, а мамка ружье брала, солью заряжала и...
Сычева угрожающе скомкала новый кусок газеты.
– Молчу! – заорал Паша. – Я в ваши дела не полезу и даже неразговорчивым стану, если вы компьютером мне позволите пользоваться.
– Ты что, в компьютере шаришь? – насторожилась Сычева.
– Лучше меня в Болотном никто не шарил, – гордо завил Паша.
– А диск распаролить можешь? – Сычева достала из сумки диск и протянула его Паше.
– Не знаю, не пробовал. Но нерешаемых проблем нет, особенно в таком городе, как Москва! Давайте свой диск, уж если я оранжевого кота продал за пять минут, то что мне какой-то там диск распаролить!
– Если распаролишь, я тебе картину нарисую, – благодушно пообещала ему Сычева и опять ткнула пальцем в живот.
– Не, лучше Таня пусть нарисует, – засмущался вдруг Паша. – Вон та Таня, – указал он на Татьяну.
– И она нарисует. Правда, вешалка?
– Ага, – кивнула Татьяна. – Намалюю пошлую, глупую, яркую, сказочную жар-птицу. Народ с руками ее оторвет.
* * *
– А ведь знаете, девочки, за Глеба, может быть еще выкуп потребуют, – прошептала Таня, когда они наконец улеглись спать. За окном уже маячил серый рассвет, а в комнате стоял нудный гул комаров. – Я слышала, что похитители иногда затаиваются на некоторое время и звонят только через пару недель. Представляете, они позвонят, а меня нет дома!
– Ерунда! – сонно отозвалась Сычева. – Его ж кормить надо все это время, а Глеб что попало не жрет. Он одни креветки лопает, да мидии с тортиками, накладно им это будет – затаиваться.
– А ты точно уверена, что... его кормить еще надо? – всхлипнув, спросила Таня.
– Что ты имеешь в виду?
– Ну... он живой, как ты думаешь?
– А ты его мертвым видела?
– Нет.
– Ну, значит, и не должна сомневаться! Спи!
Они лежали втроем на одном матрасе, и укрывались одним одеялом. Кровать оказалась такой широкой, что Тани без труда разместились на ней. От хозяйского постельного белья пахло сыростью, плесенью, а старые пружины скрипели при малейшем движении.
– Господи, до чего я дожила! – вздохнула Сычева. – Лежу вместе с женой и любовницей своего любимого человека! А как все начиналось! Как начиналось! Знаете, как мы с Афанасьевым познакомились?!
– Откуда нам знать? – всхлипнула опять Таня. – Глеб не очень-то распространялся о своих приключениях, а я за ним не следила. Я на многое закрывала глаза, лишь бы он был со мной.
– Я вышла первый день на работу. Ну, чего мне стоило в эту газету попасть, отдельная душещипательная история – блат, знакомства, переговоры, рекомендации! И вот, наконец, свершилось, меня взяли в штат, и я должна была придти к главному, чтобы познакомиться лично. Он всегда со своими сотрудниками лично знакомился, наш Овечкин. Пришла я, а в приемной секретарши нет. Я воздуху в грудь набрала и толкнула дверь. Здравствуйте, говорю, Борис Борисыч! Увидела его и поняла – все, пропала. Сидит в редакторском кресле мужик, который с детства мне в снах снился – черный, как смоль, бородка узкая, глаза бесовские. Сидит этот Мефистофель, курит трубку и сквозь клубы дыма насмешливо щурится. Я девушка не сентиментальная, но тут чувствую, фанфары в душе заиграли. На руку его глянула, кольца обручального нет. Я на краешек стула присела. Он говорит, вы что, наш новый сотрудник? Ну да, вроде того, отвечаю. И давай ему все про себя рассказывать: где училась, где работала, что жизни себе без этой газеты не представляю и что работать хочу только под его чутким, внимательным руководством, что не замужем, детей нет, больничных в жизни никогда не брала и для любых командировок в любой момент готова. Он меня слушал, слушал, потом резко встал и говорит: «Это хорошо, что ты для командировок готова. Поедешь завтра со мной в Ярославль? Там экспериментальную школу для детей-инвалидов открывают, быстренько накропаем статейку».