— Меня Серый. Гундосого Колян. Татарина — Абдула.
— Меня Жора зовут, — поправил Татарин.
— Один хрен — Абдула. И вообще, кончай, ворона, гонять порожняк, пора уже делом заниматься...
Учительница схватилась за лицо и выбежала вон.
— Они, они... — пыталась она сказать хоть слово заму Папы по финансам.
— Ну что еще они?
— Они по кличкам. И назвали меня... назвали вороной.
— И что?
— Но это оскорбление!
— Никакое это не оскорбление. Это на их языке рассеянная женщина. Не кошелка какая-нибудь.
— А что такое кошелка?
— Это не вы.
— Но все равно. Они так странно выражаются. И вообще...
— Я же предупреждал, что контингент будет непростой. И что сто рублей за их обучение немного. Впрочем...
— Нет, я все понимаю. Но нельзя ли...
— Хорошо. Я помогу вам. Больше они выражаться не будут. Когда учительница вернулась в «класс», там было уже пять учеников. Пятый выглядел хуже предыдущих четверых вместе взятых.
— Слышь, училка, меня Юрист прислал, чтобы эти Васи с парашютами тебе мозги не пудрили.
— Вы кто?!
— Я? Я Лось Рваный. Да ты, училка, не дрейфь. Если эти фраера дешевые еще будут базлать и будут лезть на рога, я им уши пообтесываю, а мало будет, очки опишу или вообще вглухую заделаю...
— Что-о-о?
Первый урок пришлось отложить на день. Но только на день...
— Здравствуйте, — опасливо поздоровалась учительница при новой попытке войти в «класс».
— Здравствуйте, Зинаида Ивановна, — нестройно приветствовали ученики свою учительницу, опасливо косясь на сидящего в стороне Рваного Лося.
— Bon jour, — еще раз поздоровалась учительница по-французски. — Asseyez-vous.
— Чего это она? — удивились между собой ученики.
— А ну тихо, малахольные! — прикрикнул Лось.
— Это я по-французски сказала «здравствуйте» и разрешила сесть.
Ученики плюхнулись на стулья.
— Мослы подберите, — предложил Лось. Ученики втянули под стулья ноги.
— Французский язык — это язык великой нации... — начала свое вдохновенное вступление Зинаида Ивановна.
— Какой нации? — перебил ее Гундосый Колян.
— В каком смысле «какой»? — не поняла учительница. — Естественно французской... нации. Если французский язык.
— А-а.
— Тогда давайте начнем сразу с алфавита, — печально сказала учительница. — Во французком алфавите двадцать шесть букв... Повторяйте за мной... Еще раз... Еще... А теперь попытайтесь сами. Еще раз... Еще... Но ведь это так просто! Ведь букв всего двадцать шесть. Ну я прошу вас! Напрягите память. Ну?.. — Нет. Безнадежно! Татарин снова споткнулся на четвертой букве, Лысый и Гундосый — на пятой. Дылда дотянул до шестой.
— Ну неужели это так трудно, запомнить несколько букв? — сокрушалась учительница. — Неужели вам неинтересно изучить один из самых красивых языков мира?
Ученики незаметно переглядывались, перемигивались блудливо усмехались друг другу. Достала их эта училка и её язык.
— Вы че, точно никак не можете запомнить? — участливо спросил Рваный Лось.
— Не-а. Ну падлы будем!
— Папа сказал, что, если вы, фраера драные, не выучите язык за две недели, он вам кишки на вертел намотает.
— Чей папа? — удивилась учительница. — Его папа?
— Их Папа. Их общий Папа.
— Они разве братья? — поразилась учительница внешнему несходству своих учеников.
— Ага. Братья. Вы, Зинаида Ивановна, пока покурите. А я с ними алфавит выучу.
— Вы?!
— Я.
— Вы знаете французский язык?
— Я? Не-а. Но я знаю, как этих фрае... я хотел сказать учеников, учить. Вы идите. А через полчаса приходите...
— Ну я не знаю... — сказала учительница. — Но если вы настаиваете... Тогда я пока схожу пообедаю...
— Идите, идите, Зинаида Ивановна.
Через полчаса Зинаида Ивановна вернулась и была немало удивлена.
Алфавит у нерадивых учеников просто отскакивал от оставшихся целыми зубов.
— Как вы смогли?! Так быстро? И почему... почему у них лица такие?.. Такие опухшие...
— Упали они, Зинаида Ивановна.
— Упали мы, Зинаида Ивановна...
— Как упали?.. Так, может, в больницу... А то вдруг...
— Не надо в больничку, — сказал Рваный Лось. — Им некогда в больничку. Они это, заниматься хотят.
— Ага, ага, — согласно закивали головами ученики. — Не надо больницу. Давайте лучше учиться.
— Ну раз вы так... Раз вы так хорошо усвоили французский алфавит, давайте запомним, как звучит по французски слово «мама».
Ученики с великим вниманием выслушали слово «мама» по-французски и с не меньшим энтузиазмом стали его запоминать...
Нет, все-таки методика Папы — это вам не какая-то там Илона Давыдова. По методике Папы язык выучить можно гораздо быстрее и гораздо лучше. Причем даже если очень этого не хочешь...
Глава 17
Человек, который не был собой, а был товарищем Прохором и товарищем Федором и в своем лице, но в их содержании общался с генералом Петром Семеновичем, вгоняя его в холодный пот своим уверенным видом и своими многозначительными речами, — на самом деле был никто. Совсем недавно бывший кем-то.
К его сожалению, пик его карьеры пришелся на начало великих партийных потрясений, и столь удачно начавшаяся партийная карьера мгновенно провалилась в тартарары. Вместе с выслугами, привилегиями, должностными перспективами личным кабинетом, который располагался рядом с кабинете Федора.
Человека, который не был собой, звали Константин Константинович.
Первое время Константин Константинович пытался держаться на плаву, веря в свою удачу и в то, что ему рано или поздно повезет в новом времени. А если не повезет в новом, то тогда непременно вернется старое. Вместе с его, на Старой площади, персональным кабинетом.
Но время уходило вперед и никак не хотело возвращаться и возвращать кабинет. И с новыми перспективами было как-то не очень. Работы находились и тут же терялись. Подработки приходили и мгновенно уходили. Возможно, потому, что Константин Константинович никогда не работал. Ни по одной, которой можно зарабатывать на насущный хлеб, специальности, Его работа была — сидеть. На стуле в своем кабинете, в президиуме областного пленума, в приемной секретаря. Сидеть, сидеть и сидеть...
В наступившие времена за умение просто сидеть не плати Вернее, не платили ему. Тем, кто вовремя успел перетащить свой зад с коммунистического кресла на демократическое платили очень хорошо. То есть много больше, чем раньше.
Но Константин Константинович веяний нового времени не почуял, пересесть не успел, и теперь воронка хронического невезения, в которую он попал, засасывала Константина Константиновича все глубже и глубже. И стало уже казаться, что выхода из все более бедственного положения нет.
Но однажды ему повезло. Совершенно случайно повезло. А может, не случайно. Ему позвонил его старый приятель по ЦК партии, у которого персональный кабинет был рядом с его персональным кабинетом и с которым они тысячи раз встречались в партийном буфете, в партийной столовой и в президиумах. Коллега по партии предложил ему свою помощь и сразу предложил временную работу. Работу, о сути которой никто, кроме них двоих, не должен был знать. Потому что она была связана с возвращением в страну финансовых средств, накопленных на секретных цековских счетах.
Константин Константинович согласился. И как показало скорое будущее — опрометчиво согласился. Не прошло и недели, как он понял, что попал в очень скверную историю. В которую было нетрудно войти, но практически невозможно выйти. Его бывший друг по партии и его друзья были очень серьезными людьми. Людьми, с которыми шутить было невозможно, потому что опасно.