И я не могу умолчать об этом.
Судите сами. Она вошла и поцеловала меня в заляпанную чернилами щеку, взглянула на фэбээровцев и сказала:
– Ой, у нас гости! Как здорово!
Анджела (и на это способна только она одна) даже не заметила, что они – федики.
Бнеуклюже шагнул вперед, держа на изготовку свою записную книжку.
– Как вас зовут?
– Анджела, – с лучезарной улыбкой ответила она. – А вас?
– Дорогая, – сказал я, – эти двое…
– Придержите язык, – велел мне А.
Бспросил Анджелу:
– Что вам известно о… – он заглянул в свою записную книжку, – о некоем Мортимере Юстэли?
Анджела встрепенулась, будто птичка на ветке.
– О ком? – переспросила она.
– О Мортимере Юстэли, – медленно, по складам, повторил Б.
Анджела смотрела все так же настороженно. Потом повернулась ко мне и, сияя улыбкой, спросила:
– Дорогой, я знакома с кем‑нибудь по имени Юстэли?
– Под дурочку работает, – заметил А.
–Посмотрим, – откликнулся Б,угрожающе поднимая записную книжку, и спросил Анджелу:
– Ваше полное имя?
– Анджела, – ответила она. – Анджела Евлалия Лидия Тен Эйк.
– Да ладно вам, давайте не бу… Постойте, вы сказали, Тен Эйк?
– Ну конечно, – любезно проговорила Анджела. – Это мое имя.
Аи Б опять переглянулись, и на этот раз я прекрасно знал, почему. ФБР получило особые указания касательно мисс Анджелы Тен Эйк, хотя его агенты никогда не согласились бы признаться в этом. Повышать свое мастерство контрразведчика, упражняясь на горстке не имеющих никакого веса пацифистов, – это одно дело. А вот притеснять дочь Марцеллуса Тен Эйка – совсем другое.
Поэтому весьма своевременное прибытие Анджелы положило конец разговору, обещавшему быть долгим и утомительным (я сразу выложил А и Бправду, поэтому, по мере того, как шло время, запас сведений, которыми можно было с ними поделиться, все быстрее истощался). В общем, Аи Бпереглянулись и, судя по всему, решили прежде доложиться в конторе, а уж потом предпринимать дальнейшие действия. Перед уходом федики проделали все обязательные процедуры. Бвелел мне не отлучаться, на тот случай, если у него возникнут новые вопросы. Аневедомо зачем сообщил, что за мной будет установлено наблюдение. Затем они предприняли весьма неуклюжую попытку учтиво раскланяться с Анджелой и чеканным шагом убрались восвояси.
Анджела повернулась ко мне и сказала с лучезарной улыбкой:
– Какие милые! Кто они, дорогой? Новые соратники?
3
За чашкой кофе я рассказал ей, что произошло. Анджела слушала, восклицая после каждой моей фразы: «у‑у‑у!», «огого!» или «вау!», но я мужественно и упорно продолжал свое повествование, пока не добрался до самого конца. (Я уже много лет делил ложе и стол с умными и богатыми девушками, но два эти качества ни разу не совместились в какой‑то одной из них, так что, если Бог и впрямь существует, я бы очень хотел спросить его, почему он допускает такую чертовщину. Почему у меня не может быть умной и богатой девушки или, на худой конец, богатой и умной? Будь она и богата, и умна, я согласился бы даже на дурнушку, хоть у меня и душа эстета.)
В общем, когда я умолк, Анджела издала еще одно «го‑го!» и добавила:
– Что же ты будешь делать, Джин?
– Делать? Почему я должен что‑то делать?
– Видишь ли, этот мистер Юстэли собрался совершить какой‑то ужасный поступок, не так ли? Может, взорвать здание ООН или что‑нибудь в этом роде.
– Возможно, – ответил я.
– Но ведь это ужасно!
– Согласен.
– Значит, ты должен что‑то предпринять!
– Что? – спросил я.
Она беспомощно оглядела кухню.
– Не знаю. Сказать кому‑нибудь. Сделать что‑нибудь, как‑то остановить его.
– Я уже сообщил в ФБР, – ответил я.
– Сообщил?
– Я ведь тебе говорил, помнишь?
Она туповато посмотрела на меня.
– Говорил?
– Эти два парня. Эти милашки. Мы как раз об этом и беседовали.
– Ах, они?
– Они. Я им рассказал.
– И что они намерены предпринять? – спросила Анджела.
– Не знаю, – ответил я. – Вероятно, ничего.
– Ничего? Господи, почему?
– Потому что вряд ли они мне поверили.
Она разволновалась пуще прежнего.
– Ну… ну… ну… – выпалила Анджела, – ну… ну… тогда ты должен заставить их поверить тебе!
– Нет, не должен, – ответил я. – Мне и без того хватает неприятностей с ФБР. Я не собираюсь наводить их на мысль о том, что СБГН имеет тесные связи со всевозможными террористическими организациями. Если они опять придут ко мне с вопросами, я, как всегда, расскажу им чистую правду. А не поверят, так пусть пеняют на себя!
– Джин, ты понимаешь, что говоришь? – спросила она. – Ты понимаешь, что это такое? Это называется недонесение, Джин, понятно тебе?
(Надо сказать, что обвинение в недонесении в тех кругах, в которых я вращаюсь, чревато еще большими неприятностями, чем, к примеру, обвинение в атеизме в общинах, обитающих на севере Манхэттена, обвинение в симпатиях к дяде Тому в Гарлеме или обвинение в совращении малолетних в пригороде. Недонесение, в глазах пацифиста, – не единственное из всех возможных прегрешений, но зато единственный, с его точки зрения, смертный грех. И если кто‑нибудь обвинит меня в недонесении, то лишь мои стойкие пацифистские убеждения помешают мне расквасить нос этому обвинителю.)
Короче, я побледнел, пролил кофе и рявкнул:
– Ну‑ка, ну‑ка, минуточку, черт возьми!
Но криком Анджелу не запугать.
– Именно недонесение, Джин, – сказала она. – И ничто иное. По‑моему, ты и сам это знаешь, а?
– Я сообщил в ФБР, – угрюмо буркнул я.
– Но этого недостаточно, – ответила Анджела. – Джин, ты же лучше меня знаешь, что этого мало.
Черт побери, я и впрямь знал это лучше, чем она. Но вот ведь незадача: мне и без того забот хватает. Печатный станок, например. Или то обстоятельство, что мы с Анджелой были единственными членами СБГН, которые не задолжали членские взносы самое меньшее за два года. Или моя делопроизводительская оплошность: я обещал, что в следующее воскресенье моя группа будет участвовать в двух совершенно разных пикетах, один – возле здания ООН, а второй – перед авиационным заводом на Лонг‑Айленде. Или еще…
А, черт с ним! Но вот то, что именно Анджела призывает меня исполнить мой гражданский долг, действительно обидно, и нет смысла делать вид, будто это не так.
И все же я предпринял последнюю попытку сохранить лицо. Я сказал:
– Любимая, что еще я могу сделать? Я не в силах убедить ФБР хоть в чем‑нибудь. Это я‑то! Чем больше я расскажу им про Юстэли, тем меньше они мне поверят.
– Ты сперва попробуй, – посоветовала Анджела.
Я вспылил, с грохотом поставил свою кофейную чашку, вскочил, замахал руками и выкрикнул:
– Хорошо! Что я, по‑твоему, должен сделать, черт побери? Побежать на Фоули‑сквер и устроить там пикет?
– Не надо лукавить, – с легкой обидой проговорила Анджела.