Что вы думаете о возрасте?
***
До сих пор все шло как по маслу. Она заучила вопросы по порядку, и я тоже отвечал по порядку. Два декламатора, окучивающие каждый одуванчик в цветнике глупости. Она сама себя загнала в угол и уже не знала ни как сесть, ни куда смотреть; редактор, должно быть, довел ее бесконечными наставлениями, и теперь она, вероятно, панически боялась лишь одного: только бы правильно начать, только бы я верно ответил на первый вопрос: «Ж. Л. В., вы уже так много написали, вас переводят на языки всего мира, число ваших читателей достигает миллионов, как же могло так случиться, что вы еще ни разу не давали интервью и нигде не появлялись ваши снимки?» И, к ее огромному облегчению, я выдал правильный ответ, ответ № 1: «У меня было много работы. Отвечая сегодня на ваши вопросы, я позволил себе первое послабление за эти последние семнадцать лет». И так далее, вниз по списку, как перечень блюд в китайском ресторане.
И вдруг – этот вопрос насчет возраста.
А у меня в памяти – провал.
Или нет, скорее – помутнение рассудка.
Я вдруг снова представил себя у Шаботта. Шаботт, разыгрывающий передо мной и Королевой Забо великого немого над картой мира, Шаботт – законодатель наук и искусств, одиноко кружащий во мраке своей библиотеки, Шаботт поучает меня по поводу встречи в апартаментах «Крийона», но особенно, перед самым моим отправлением, Шаботт берет меня под руку, так запросто, по-приятельски, будто мы с ним тысячу лет знакомы:
– Идемте, я вам кое-что покажу.
И так как я замешкался, бросая умоляющие взгляды на начальницу, он поспешил предупредить:
– Нет, нет, ждите нас здесь, дорогая, мы скоро вернемся.
Он потащил меня за собой, проносясь как сумасшедший по коридорам под безразличные взгляды прислуги – их этим не удивишь, взлетел по лестнице, прыгая через ступеньку (я – волочусь следом, как чучело соломенное), и, выйдя на финишную прямую, просвистел с бешеной скоростью, как шар в боулинге, по начищенному паркету коридора, прежде чем впилиться в массивную дверь – врата иного мира, не меньше. Две-три секунды, чтобы перевести дух, и вот он распахивает дверь, восклицая тонким срывающимся голосом:
– Смотрите!
Мне понадобилось некоторое время, чтобы глаза привыкли к темноте и я смог наконец увидеть то, на что он указывал. Интерьер свифтовских размеров с кроватью под балдахином – в ней, пожалуй, и Гулливер мог растянуться во весь рост. Как я ни старался, все равно не смог разглядеть ничего особенного.
– Вон, вон там!
Вытянув руку в направлении самого дальнего окна, он уже орал:
– Вон там! Там! Ну же!
И тут я увидел.
В инвалидном кресле, возвышаясь над кучей одеял, смотрела на нас голова старухи, сверлила взглядом, источавшим лютую злобу. Старая до ужаса. Я даже подумал было, что она мертвая, что Шаботт подсунул мне хичкоковскую штучку, чучело своей мамаши; но нет, в этих глазах искрилась жизнь, раскаленная докрасна: последние искры злобы, гасимой беспомощностью. Шаботт заорал мне в ухо:
– Моя мать! Мадам Назаре Квиссапаоло Шаботт!
И торжествующе, в каком-то хмельном угаре, еще более ужасном, чем взгляд этой мумии, заявил:
– Она всю жизнь не давала мне писать!
***
Она . Что вы думаете о возрасте?
Я . Дурь все это, мадемуазель.
Она(подскочив на стуле) . Что вы сказали?
Я . Я говорю, что в любом возрасте возраст – дрянная штука: в детстве – гланды и полная зависимость, юность – онанизм и вопросы без ответов, зрелость – порог жизненных сил и предел глупости, старость – артрит и никчемные сожаления.
Она(перестав писать) . Вы хотите, чтобы я это записала?
Я . Это ваше интервью, что хотите, то и пишите.
Она перелистнула несколько страниц и попыталась снова войти в колею, надеясь исправить положение.
Она . Как вы относитесь к денежному вопросу?
Но стало только хуже.
Я . Если бы мне пришлось глядеть на свое отражение в пустом котелке, я бы примкнул к тем, кто ждет команды: «Целься!»
17
Короче, я сдал.
Я сдал.
Бывает. Я вспомнил взгляд старухи, и меня как током ударило, я сдал! Воспоминания, они ведь не предупреждают о своем появлении, это предатели, которые застают вас врасплох, как часто пишут в книгах. Ее взгляд впился в меня – точь-в-точь как Верден посмотрела тогда на священника, собиравшегося крестить ее в тюрьме Сент-Ивера! Верден и эта старая мадам – два полюса времени и один взгляд, напряженный до боли в висках... полагаете, я и дальше должен был ломать эту комедию:«И в двадцать лет бывают старики, и в восемьдесят – молоды душой»? Или что там еще?
Дамочка быстренько сгребла свои вещички и кинулась к выходу. Я хотел было окликнуть ее, предложить начать все заново, но это было выше моих сил. Старухино кресло засело у меня в голове. Все мои ответы плавились под ее испепеляющим взглядом. При совершенной путанице в мыслях я вдруг отчетливо понял, что Жюли была права. Точно, нужно быть не в своем уме, чтобы позволить нацепить на себя этот шутовской наряд. Вместо того чтобы успокоить моего исповедника в юбке, я, наоборот, лишь масла в огонь подлил. Приступ лирического настроения. Она явилась для торжественной регистрации Ж. Л. В., а нарвалась на палестинского террориста с затуманенными мозгами.
***
Но худшее было впереди: вся честная компания ожидала меня в «Тальоне», нисколько не сомневаясь в моем триумфе. Королева Забо в роли Кутузова.
– Ваше появление во Дворце спорта в Берси, это будет что-то, Малоссен! Исключительное событие! Еще ни один писатель не выпускал свой роман, как какую-нибудь премьеру шоу-бизнеса!
(Как бы не так, Ваше Величество, я только что сломал весь ваш карточный домик.)
– Позади вас по периметру сцены рассядутся веером ваши переводчики. Всего сто двадцать семь человек, прибывших со всех концов света, – будет на что посмотреть, уверяю вас. А перед вами – три-четыре сотни мест для журналистов, наших и зарубежных. И повсюду на трибунах толпы ваших поклонников!
(Стойте, Ваше Величество! Прекратите! Не будет никакого Дворца спорта! Через неделю, когда появится опубликованное интервью, и Ж. Л. В. уже не будет! Шаботту придется все начинать заново...)
– Журналисты будут задавать вам дополнительные вопросы, те, что отмечены курсивом в вопроснике, который Ж. Л. В. дал вам для заучивания. Так, мой мальчик, мы с вами еще раз все хорошенько проверим, и все будет в порядке, вот увидите.
– А потом, полагаю, он все-таки сможет немного отдохнуть?
Королева удивленно взглянула на несчастного Готье, который тут же покраснел. (Умоляю тебя, Готье, оставь свое обожание, я только что включил тебя в список безработных, ты покрываешь своего душегуба. Я предал вас. Ты, стало быть, не видишь, что у меня на лбу написано: предатель?)
– У нас еще десять сеансов для автографов на этой неделе, не можем же мы отправить наших читателей из провинции ни с чем, Малоссен. А «потом», как выражается Готье, «потом» месяц полного отдыха, где хотите, с кем хотите, хоть всей семьей, если угодно, и вашими бельвильскими друзьями, которые принимали участие в рекламной гонке. Целый месяц. Все оплачено. Довольны, Готье?
Готье был на седьмом небе. Я – в аду.
– А пока нам есть чем заняться. Калиньяк вам уже сказал? Мы выпустили восемьсот тысяч «Властелина денег» разом. Теперь их надо пристроить. Калиньяк отправится по стране и с ним три четверти наших представителей. На Луссу с остальными – Париж. Рук не хватает, Малоссен, нас слишком мало. Если бы вы пришли на подмогу Луссе, это было бы как нельзя более кстати.
***
– Что-то с тобой не так, дурачок.