Лысый и его жена, что называется, не сошлись характерами. Она заделалась «абортмахершей», то есть помогала душам скорее добраться до места назначения, это и была ее «идея». И так как Лысый считал себя католиком, им пришлось развестись. Он оставил ей трех мальчиков, а себе забрал дочку. Изабель огорчала своего отца. Она так мало ела, как будто отказывалась от жизни: в день три раза по ничего. Нужно было тратиться, испробовать все, самые изысканные блюда. Лысый выбрасывал икру в помойное ведро и уходил на новый промысел. Он думал еще, что Изабель мало ест потому, что много читает. Каждый раз, как он выходил за новым кошельком, он обещал себе положить этому конец. Но по дороге обратно сдавался: приходил в очередной раз с любимыми журналами малышки. Он обожал смотреть, как огромная голова Изабель, столь похожая на его собственную, склоняется над «Модой и работой», «Шикарной женщиной», «Формой и цветами», «Силуэтами», «Вог»... Может, Изабель станет кутюрье, новой Клод Сен-Сир или Жанной Бланшо? В любом случае, для этого тоже надо было есть. Даже эти худющие модели что-то едят. Но Изабель пачками поглощала журналы – бумагу, если быть точным... Особенно романы с продолжением. Цепляясь один за другой, они бесконечными рядами разворачивались в голове Изабель. Она вырезала их, сшивала, и получались книжки. В возрасте от пяти до десяти лет Изабель читала все, что попадалось ей на глаза, не разбирая. А ее тарелка по-прежнему оставалась нетронутой.
Лысый нашел свою «идею» однажды ночью, когда он предпринял очередную вылазку в предместье Сент-Оноре [27] . Он шел следом за каким-то толстяком в твидовом пальто; тому было лет шестьдесят, но возраст не лишил его беспечности. Лысый уже держал кулак наготове. Но вдруг, в аллеях Тюильри, конкуренты перехватили его дичь. Две тени, выделившиеся из мрака. Наперекор здравому смыслу этот, в твидовом пальто, не захотел добровольно расстаться со своим бумажником. Пришлось брать силой. Разбили в кровь лицо, ногами запинали по почкам. Задохнувшись от боли, «твидовый» не мог даже вскрикнуть. Лысый решил, что это несерьезное отношение к работе, и вмешался. Особых усилий не потребовалось: стоило ему только пальцем ткнуть – и они повалились друг на друга. Молокососы, что с них взять, в пустых горшках и то весу больше. Потом он помог толстяку подняться. Кровь била из него фонтаном. Лысый прикладывал платок, пытаясь остановить кровотечение, но того заботило лишь одно:
– Мой Лоти, Лоти...
Он харкал кровью, но на языке у него было одно:
– Мой Лоти...
Его мучила другая боль:
– Оригинальное издание, понимаете...
Лысый, конечно, ничего не понимал. «Твидовый» потерял свои очки. Он рухнул на тротуар. Вот чудак, что за радость дрязгаться в луже собственной крови? Тот шарил вокруг, как слепой.
– На рисовой бумаге...
Шахтер с юных лет, перешедший потом на ночные облавы, Лысый видел в темноте, как кошка. Он без труда нашел то, что искали. Небольшая книжка валялась в нескольких шагах.
– О! Месье... если бы вы знали...
Он судорожно прижимал к сердцу свое сокровище.
– Вот, возьмите, прошу вас, пожалуйста...
Он открыл бумажник и протягивал Лысому целое состояние. Лысый раздумывал. Для грабителя это были нечестные деньги. Но тот засунул ему пачку в карман.
Когда Лысый рассказал о своем приключении Изабель, девчушка наконец улыбнулась, что редко с ней случалось:
– Это был библиофил.
– Библиофил? – переспросил Лысый.
– Да, тот, кто предпочитает книги литературе, – объяснила она.
До Лысого все еще не дошло.
– Для таких людей важна только бумага, переплет, – продолжала Изабель.
– Даже если внутри ничего не написано?
– Даже если там написана какая-нибудь ерунда.
Они расставляют свои томики подальше от солнечных лучей, они даже не разрезают страницы, они берут их в руки, только надев тонкие перчатки, они их не читают, они на нихсмотрят.
И тут с ней случился припадок дикого смеха, раньше Лысый принимал этот ее смех за приступы астмы, спровоцированные угольной пылью шахтерского поселка. Но нет, этот вырывавшийся из легких поток воздуха был смехом Изабель. Лысый никогда не мог понять, над чем она смеется. На этот раз малышка пояснила:
– Мне только что пришла идея, очень, как бы это сказать, в духе предместья Сент-Оноре.
Лысый ждал.
– Забавно было бы самим делать редкие книги с переплетами из тканей Гермеса, Жанны Лафори, Ворта, О'Россена...
Она принялась икать, выкрикивая имена известных модельеров.
– Верх шика, правда?
Идея дочери понравилась отцу. Девчонка была права. Лысый наконец понял, в чем тут фокус:эстеты никогда даже не открывают книги. Что бы там ни случилось, высокая мода будет подниматься все выше, кулинарное искусство все так же будет ублажать желудки аристократии, любители музыки всегда сумеют настроить свои скрипки, и даже в худшем из катаклизмов планетарного масштаба всегда найдется такой чудак в твидовом пальто, готовый лечь костьми за оригинальное издание.
Лысый отправился по модельерам. Те и в самом деле нашли идею «шикарной». Лысый собрал их обрезки. Изабель в это время рылась на помойках, отбирая материю, выбрасывая шерсть и синтетику и оставляя лен, хлопок, холст и марлю. Лысый умаслил лучших печатников, и вскоре известнейшие печатни выпустили Барреса в обложке от Баленсиаги, Поля Бурже в гермесовском переплете, Жана Ануя в наряде от Шанель или какое-нибудь «Острие меча» юного де Голля в одеянии тончайшего шелка от Борта. Всего пару-тройку номерных экземпляров каждого названия, но по такой цене, которая позволила доверху наполнить тарелки Изабель.
Лысому следовало бы на этом остановиться. Его «идея» оказалась более христианской, чем занятие его жены, костюмы его стали отныне белизны безупречной, и его девочка ела теперь досыта, найдя наконец то, что было ей по вкусу.
Увы, Лысый был захватчиком по натуре. Сделав себе состояние на производстве редкой книги, он захотел стать папой римским над библиофилами, богом переплетов, которые делают книги бессмертными. Обрезков модных домов ему показалось мало. Ему понадобилось тряпье со всей столицы, он захотел монополии. С другой стороны, Лысый был примерным польским католиком. Он не желал иметь дела со всякими евреями из Сантье или Марэ [28] . Но именно там были ткани. И кожа для переплетов. Лысый нанял целую армию тряпичников, которую он бросил на еврейские помойки. Его войско вернулось побитым, с пустыми руками. Лысого это озадачило. Кто-то осмелился пойти против него. Это случилось впервые. Он вооружил своих ребят крюками с отравленным острием. Двое не вернулись, остальные были так напуганы, что не могли ничего толком объяснить. Нет, они не знали, что произошло, нет, они ничего не видели. Как будто на них вдруг опустилась кромешная тьма, и они разбились вдребезги об эту черную стену ночи. Их ряды смешались под натиском бачков с привидениями. Нет уж, ноги их больше не будет в этих еврейских кварталах. И армия Лысого рассеялась, несмотря на обещание легкой наживы, несмотря даже на его кулаки. Лысого из-за всего этого начали посещать настоящие кошмары. Изабель слышала, как он кричал во сне: «Ночь евреев!» Его ужас эхом разносился по предместью Сент-Оноре: «НОЧЬ ЕВРЕЕВ!» Ему вдруг вспомнились страшилки из его польского детства, от которых он и вовсе сон потерял. Бабушка-полячка опять приходила укачивать его в колыбели. Дедушка-поляк читал вместе с ним молитвы. Бабушка-полячка принималась за свои истории.