— А вдруг их обеих убил один и тот же человек? — медленно проговорила я. Нинон всплеснула руками.
— Наконец дошло, как до жирафа, на десятые сутки, — фыркнула она, — я тебе еще два часа назад об этом толковала.
А потом мы практически одновременно уставились на молчаливый и пустой особняк задержанного банкира, и мысль к нам пришла одна и та же. Однако озвучила ее Нинон.
— Ладно, — сказала она, — только глянем и обратно.
* * *
— И что интересного там показывают? — На нас с Нинон лукаво посматривал невысокий моложавый милиционер при полной выкладке и в немного сбившейся назад форменной фуражке. Да еще с кожаной папкой под мышкой.
Как только я его увидела, мне сразу стало нехорошо, ибо давешние резоны Нинон возникли в моем подсознании с особенной отчетливостью. А вот сама Нинон смутилась только в первую минуту, а в следующую уже вздохнула с облегчением:
— Фу… как я испугалась… И добавила с некоторой игривостью, повергшей меня в недоумение:
— Товарищ лейтенант, разве можно так пугать слабых беззащитных женщин?
— А разве я пугал? — подыграл ей милиционер. — Я тут иду мимо, смотрю: две слабые, беззащитные женщины на стенку полезли, думаю, может, случилось чего… Помощь, может, нужна…
— Может, и нужна, — преспокойненько отпарировала Нинон, — такие события происходят, что только на вас и надежда…
Пока они перебрасывались подобными репликами, я чувствовала себя последней идиоткой, потому что ровным счетом ничего не понимала. Я тихо паниковала, а Нинон на самом что ни на есть голубом глазу соврала, что мы заглядывали в банкирские окна только потому, что нам послышались «подозрительные звуки».
— Ворота были открыты, вот мы и пошли посмотреть, вдруг, думаем, кто залез, пока хозяина нет.
— Да? — задумчиво переспросил милиционер. — Но дверь опечатана, и пломба вроде бы не нарушена…
— Опечатана? — очень натурально «удивилась» Нинон, будто не она еще десять минут назад подробно изучала печать на двери банкирского особняка.
— Конечно, — подтвердил милиционер и обронил:
— Ладно, я сейчас посмотрю… — С этими словами он прильнул к окну, на котором мы с Нинон недавно висели, постоял так немного, после чего отправился к следующему.
Воспользовавшись заминкой, я дернула Нинон за рукав и прошипела:
— Ты что, его знаешь?
Нинон ответила трагическим шепотом:
— Это наш местный Анискин… Ну, участковый.
Местный Анискин обошел вокруг дома и вернулся к нам, деловито сообщив:
— Все в порядке, ничего подозрительного…
— Вот и слава богу, — обрадовалась Нинон, — а то, сами посудите, каково нам здесь после всего… Это же страх, сплошной страх, один труп, второй… Ой, кстати, вы не знаете, они случайно не это… не взаимосвязаны?
— Кто? — не понял милиционер или сделал вид, что не понял.
— Ну… Остроглазова и тот труп, который недавно нашли возле платформы?
— В каком смысле? — Местный Анискин, кажется, не отличался особенной сообразительностью.
Нинон поежилась:
— А если это все-таки дело рук маньяка, а подозревают Остроглазова?
Участковый снял фуражку, сунул ее под мышку, в компанию к папке, достал из кармана платок и протер им довольно изрядную при его моложавости лысину. Делал он это неспешно и обстоятельно, затем так же неспешно и обстоятельно вернул фуражку на прежнее место и изрек:
— Начнем с того, что это не мое дело, но, насколько я знаю, версии разрабатываются самые разные, и ни на одной из них следствие пока еще не остановилось. Как говорится, все только начинается. Что до маньяка, мое мнение такое — не стоит сеять панику раньше времени. А то у нас сейчас модно стало, чуть что — маньяк, маньяк… Муж жене по пьяной лавке фонарь под глазом посадил — уже маньяк.
Тон у местного Анискина был такой назидательный, что мы с Нинон виновато потупились, будто отпетые двоечники на ковре у завуча, а тот про должал усердно вправлять нам мозги:
— Маньяки — это вообще не наша компетенция, ими Генпрокуратура занимается. Сочтут они, что тут не обошлось без какого-нибудь Чикатило, им и карты в руки, а пока, уважаемые барышни, сохраняйте спокойствие и не поддавайтесь на провокации.
Ну и зануда этот местный Анискин, доложу я вам!
— Хорошо, как скажете, — безропотно согласилась Нинон и, схватив меня за локоть, подтолкнула к калитке.
Мы уже были за воротами, когда вдогонку нам полетело:
— А за бдительность выражаю благодарность и наперед на вас надеюсь. Если вдруг заметите что-нибудь подозрительное, сразу же ставьте в известность меня или следователя Проскурякова.
* * *
В нормальное свое состояние я пришла только к следующему утру и сразу засобиралась в Москву. Нинон это не понравилось.
— И ты хочешь бросить меня здесь одну? После того, что случилось? — Она свела брови на переносице и выстрелила в меня гневным взглядом.
Пришлось мне выложить оставшиеся карты. Тяжко вздохнув, я рассказала ей то, что не успела прежде. Так вышло, что накануне мы обсуждали исключительно сердечные дела, а потому я ограничилась только печальной историей предательства мужчины моих снов, теперь же настал момент остановиться на прочих несчастьях, то бишь поведать Нинон о том, как меня выставили с работы.
Этот рассказ произвел на нее должное впечатление.
— Что же ты мне сразу не сказала? — укоризненно покачала она головой. — А я смотрю и думаю, чего она такая в воду опущенная? Если из-за мужика, то ни один из них того не стоит. Послушай, — она небрежно взбила свою «спелую рожь», — я могу попробовать сделать тебе протекцию в одной фирме, меня туда звали, да я отказалась, а тебе вполне может подойти, только ты не уезжай…
Я перебила Нинон:
— Да я же не навсегда уезжаю, только на полдня, заеду к матери, позвоню в агентство по трудоустройству, а к пяти вернусь, за это время с тобой ничего не случится, ведь так?
И все-таки Нинон немного поворчала:
— Не понимаю, с чего тебе вдруг приспичило?..
Честно говоря, я и сама этого не понимала, поскольку уж очень веских причин для поездки в Москву у меня и в самом деле не было, если только…
Уж не надеялась ли я увидеть небезызвестного предателя или хотя бы узнать, не звонил ли он мне в прошедшие два дня, пока я спасала Нинон от одиночества? О нет, только не это, чур меня, чур!
Так это или иначе, но уже через два часа я поднималась по лестнице своего дома, и сердце мое прыгало впереди меня упругим мячиком. Бог знает, куда оно торопилось. Повернув ключ в замочной скважине, я толкнула дверь и буквально нос к носу столкнулась со своей сварливой соседкой, той самой, которая первой бросалась на каждый телефонный призыв.
Я сухо сказала «здрасьте», она пробурчала в ответ что-то неразборчивое и тут же повернулась ко мне тылом. Я не удержалась и слабо пискнула ей вослед виноватым голосом:
— Мне никто не звонил?
— Никто, — отрезала эта мышка-норушка и нырнула в свою келью, набитую старозаветной рухлядью. Учитывая ее страсть к телефону, ей можно было верить. Мячик моего сердца, еще совсем недавно упругий, сжался и обмяк. Значит, он мне не звонил, он не звонил мне! Ну, это уж слишком.
Разумеется, я, как всякая здравомыслящая женщина, не собиралась ничего иметь с этим подлецом после того, что узнала, но ведь он должен был хотя бы попытаться со мной объясниться. Да, он должен был попытаться, а я — высказать ему все, что я о нем думаю, не стесняя себя в выражениях, и с чувством грохнуть трубку на рычаг. Но он лишил меня этого последнего удовольствия. Подлец, подлец, одно слово, подлец.
Погрустив еще немного, я позвонила матери, узнала, что у нее все в порядке, потом связалась с агентством по трудоустройству, которому я пару дней назад вручила свою судьбу. Там мне вежливо ответили, что достойной работы для меня пока не нашлось. Так я и знала!
* * *
Когда я, вся опухшая от сна, спустилась вниз, Нинон уже накрывала на террасе стол к завтраку, намазывала хлеб джемом и отгоняла привязчивую осу:
— У ты, зараза!..
— Привет, — вяло сказала я и отправилась умываться. — Ну как спалось? — осведомилась я, вернувшись.