Усталым движением Калликст поднял руку, вытер губы тыльной стороной ладони и попытался сделать хоть несколько шагов. Бортовая качка была настолько сильна, что при одном особенно резком толчке он едва не вылетел за борт, но кое-как уцепился и, в конце концов, рухнул на груду тросов. Мощная рука Пафиоса легла ему на плечо:
— Полно, господин! Ты уж от нас не отходи. Я ведь еще намереваюсь тебе должок вернуть.
— Если ты рассчитываешь на этих «двух быков», — кривясь, проворчал фракиец, — я бы предпочел, чтобы ты намеревался расплатиться сегодня же!
При этом он пренебрежительно ткнул пальцем в сторону Аскала и Мальхиона, двух борцов, что плыли с ними. В наружности бактрийских силачей и впрямь не было ничего, что подтверждало бы дифирамбы их господина. Малорослые, тощие, в нищенской одежде, они внушали не столько ужас, сколько сострадание. И это была не единственная странность: цвет их лиц являл собой диковинную смесь смуглоты и шафранной желтизны. Глаза атлетов так запали, что казалось, будто они постоянно закрыты. Их чрезмерно выступающие скулы, жесткие, черные, коротко остриженные волосы и щеки, лишенные растительности, усугубляли замешательство, вызываемое их наружностью. Они худо-бедно могли объясняться по-гречески, но с таким жутким акцентом, что смысл их речей легче было угадывать, чем понимать. Переводчицей им служила Иеракина. Девочка держалась с ними накоротке, и ослепительные улыбки, расцветавшие на их физиономиях при се появлении, свидетельствовали, что приязнь была обоюдной.
— Клянусь Вакхом! Подожди, вот увидишь их в деле...
— Изволь не произносить больше этого имени! — рявкнул Калликст.
Удивленный Пафиос покосился на Калликста:
— Какое имя? Вакха?
— Да.
— О! Да ты уж случаем, не поклонник ли Вакха? Или тут не о Вакхе надо говорить, а об Орфее?
— Именно так.
— Вот это да! Поразительно! Вообрази: я ведь и сам был адептом этого учения.
— А теперь, значит, перестал им быть?
— Перестал.
— И по какой причине?
— Я принял христианство.
Калликст чуть снова не упал.
Поверить такому было почти немыслимо. Что эта секта переманивает к себе отдельных язычников, приверженцев разного рода невразумительных и извращенных культов, еще куда ни шло. Но что она способна заморочить почитателя Орфея, отвлечь от этой веры избранных, — тут чудилось нечто сродни бредовому наваждению.
— Как же поклонник Орфея и Вакха мог отказаться от всех обещанных ему блаженств, чтобы взамен этого подвергнуться прискорбной участи прочих смертных? Как ты мог отринуть преимущества своего очищения и освящения, чтобы, может статься, рисковать быть ввергнутым в Борборос [46] ?
Озадаченный раздраженным и не в меру напористым тоном вопроса, Пафиос слегка отшатнулся и, смущенно потеребив свою бороду, пробормотал:
— Гм... Видно, ты еще по уши в заблуждениях. А я, увы, не силен в красноречии. Если возьмусь тебя убеждать, самому Богу нужно бы прийти мне на помощь. Но позволь и мне в свой черед задать тебе один вопрос: как можешь ты, бедный смертный, рассчитывать стать божеством благодаря одним лишь очищениям да постам?
Калликст иронически хмыкнул:
— А разве христиане не уповают на то же? Ритуальные омовения, якобы смывающие с человека всю его скверну, священные трапезы, во время которых они пожирают своего Бога, — и все это чтобы достигнуть бессмертия...
— Ты нарочно все искажаешь, тебе лишь бы поиздеваться. Христианин никогда не возомнит, будто он может так исхитриться, чтобы, поклоняясь Богу, тем самым сравняться с ним. Нет, он только надеется попасть в Елисейские Поля [47] и обрести там покой в близости Всевышнего Бога.
— Значит, у тебя хватило бы дерзости утверждать, будто христианство выше учения Орфея?
— Учение Орфея — это миф, друг мой. Миф и больше ничего...
Калликст побледнел. Он уже и сам не понимал, отчего ему так муторно — от морской болезни или от возмущения. Спеша дать отпор, он зло процедил:
— Ну да, конечно. Вы же всех превзошли! Хочешь знать, что я об этом думаю? Вы, христиане, все семь дней недели повторяете злодеяние титанов, которые растерзали и сожрали Диониса!
— Калликст, друг мой, а ты видел хоть одного титана?
Казалось, вопрос застал фракийца врасплох. Собеседник воспользовался этим, чтобы без помех заключить:
— По правде говоря, именно подробности этого сорта заставили меня усомниться в учении Орфея и вообще в мифологии. Я никак не мог, да и поныне не могу представить себе существо, громадное, будто гора, ноги которого походили бы на огромных змей [48] , или, скажем, такое, что напоминало бы реку, опоясывающую всю Землю.
— Но твой христианский бог, он ведь тоже невидим! А уж если является, то только в форме маленьких лепешек, которыми вы питаетесь! Тоже странновато, не находишь?
— Нет. Ты ошибаешься. Это таинство установил Иисус Христос, чтобы люди всегда совершали это таинство в память о нем. Здесь нет ничего общего с мифологией. И заметь: то, о чем мы говорим, действительно произошло во времена правления императора Тиберия. Все, что совершил этот человек, истинная правда. Тому были свидетели, очевидцы. И это не все. Есть еще одно, что меня беспокоило в отношении моей прежней веры: под именем Орфея фигурирует множество ложных орфеев. А вот на имя Христа никто никогда не посягал.
Последнее замечание напомнило Калликсту рассуждения, слышанные от Климента. Тот тоже вспоминал некоего Геродота, повествовавшего, будто в далекие времена Гиппарх Афинский изгнал из города фальсификатора, который прикрывался именем Орфея. И такой был не один.
Пафиос между тем продолжал:
— Сам посуди, Калликст: сколько разных баек ты слышал о Дионисе Загрее, Орфее, Фанесе Перворожденном и о местной космогонии? В такой куче запутанной дребедени никому толком не разобраться. И все там одно с другим не вяжется, да и неправдоподобно.
Калликст встал подчеркнуто резко:
— Эти предания по части правдоподобия не лучше и не хуже христианских. Дионис умер и воскрес, совсем как твой Иисус. А если говорить о чудесах, вознесение твоего Бога на небо во плоти стоит отрубленной головы Орфея, которая продолжала петь и прорицать.
Движением, которое он постарался сделать как можно более умиротворяющим, Пафиос положил руку па плечо фракийца:
— Зачем так горячиться? По существу, ты, конечно, во многом прав, но я, тем не менее, настаиваю, что этой легенде про чудовищ, растерзавших и слопавших божественное дитя, поверить мудрено, а главное, проверить невозможно. Тогда как о Христе, что его распяли, известно... Архивы храпят сведения о прокураторе Пилате, который произнес приговор. Обо всех событиях этой истории имеются записанные свидетельства, и они между собой согласуются. Понимаешь? Орфей, вероятно, вообще никогда не существовал. А доказательства и следы жизни Назареянина, его деяний, напротив, полностью сохранились.
Калликст устремил на Пафиоса жесткий взгляд:
— Разумеется... Ты похож знаешь на что? На те трещотки, мячики и кости для игры в бабки, которыми титаны воспользовались, чтобы заманить маленького Диониса в свою ловушку. Но я на это не попадусь, Пафиос.
Глава XXXVI
Антиохия вся сверкала в лучах утреннего солнца. Громадная толпа волновалась, скопившись вдоль крепостных стен и запрудив набережные Оронта. Казалось, все племена Востока назначили здесь встречу: грек в своем петасе [49] , пестро наряженный израильтянин, узкоглазый, с дубленой кожей кочевник пустыни, римлянин в легкой тунике.