Зря вы им сами сразу всё не сказали, теперь и к вам вопросы возникнут.
Я притворно вздохнул, украдкой выглядывая в его перекосившихся чертах признаки скорой капитуляции. Разумеется, о том, чтобы самостоятельно отправляться к следователю, не было и речи, но несговорчивость клерка подталкивала меня к шантажу.
– Конечно, понимаю вас, – мягко добавил я, – репутация фирмы поставлена на кон, работу можете потерять...
– Да дьявол с ней, с работой, – не выдержал он. – Мне ведь этот старик запретил о вас говорить! Заказчик ваш. Прямо перед уходом, словно знал, что на следующий день милиция заявится.
– И что же вы, старичка послушали, а уголовный розыск не послушали? – удивился я.
– Вам этого не понять, – его глаза уткнулись в стол, а руки снова зарылись в ворох бумаг. – Он так это сказал, что ослушаться нельзя было.... Страшно так сказал...
Больше мне не удалось выдавить из него ни слова. На все мои вопросы и понукания клерк только мелко тряс головой и что-то невнятно шептал, кажется, заново переигрывая свои разговоры с заказчиком и со следователем. Я бесплодно пытался представить себе, чем предположительно тихий, интеллигентного вида старичок сумел так напугать этого самоуверенного типа.
Отчаявшись добиться от него объяснений, я зло хлопнул дверью и вышел наружу.
Возвращаться домой не хотелось. Хотя я оставался на ногах уже почти сутки и давно следовало лечь спать, стоило представить себе возвращение в квартиру, гулкую пустоту которой я и сегодня не мог заполнить работой, как мне сделалось до того тоскливо, что я предпочёл ещё какое-то время прошататься по улице.
Никакой определённой цели или маршрута у меня не было; я больше смотрел себе под ноги, чем по сторонам, отчего несколько раз налетал на возмущённых прохожих, и старался забраться как можно дальше в самые глухие переулки, какие ещё только остаются в центре Москвы. Я брёл и брёл, не обращая внимания на пронизывающий ветер, на начинающийся дождь; тем временем смеркалось – и снаружи, и в моей душе. Дома стали всё больше походить один на другой, превращались в сплошную стену, улица становилась заколдованным ущельем, и серая полоска неба над головой всё больше тёмнела. Почему-то люди, жившие в этих домах, не спешили зажигать свет, их окна оставались слепыми и чёрными; это было противоестественно, и мне становилось всё более неуютно.
Мне почудилось, что стены этого ущелья, как в древнем мифе, начали сходиться, и могут схлопнуться в любой момент, растерев меня в порошок. Подчиняясь безумной мысли, что мне необходимо успеть проскочить между ними, я шагал всё быстрее, потом перешёл на бег. Пальто расстегнулось, косой и жёсткий ноябрьский ливень ударил меня прямо в грудь, а ледяной ветер облепил рубашкой мокрое тело. Но я не стал застёгиваться, я боялся остановиться и бежал, пока не увидел вдалеке несколько горящих окон. Дождь заливал мне глаза, и преломлённые водными линзами светящиеся точки играли, переливались, превращались в звёзды, указывавшие мне путь.
Когда я наконец добрался до здания со светящимися окнами, то понял, что стою перед той самой детской библиотекой, в которой размещалось теперь моё переводческое бюро. Дорога домой отсюда мне была знакома. Простояв на пороге конторы минут десять, я наконец пришёл в себя, запахнул пальто, и, ссутулившись, побрёл к себе.
Хотя, отперев тяжёлым медным ключом входную дверь, я первым делом отправился принимать горячую ванну, уберечься от болезни мне не удалось. Всю ночь меня преследовали душные видения: я то оказывался под палящим солнцем в бескрайней пустыне, в которой, сколько ни иди по раскалённому песку, сдвинуться ни на шаг вперёд не получается; то вдруг вяз в болоте посреди тропического леса.
В один из особенно страшных моментов, когда мне начало казаться, что воздух в этом мире скоро закончится и я непременно умру, кошмар чуть ослабил свои тиски, и я, задыхаясь, с трудом выплыл из пучин сновидения на поверхность.
Постель была мокрой насквозь. Меня била дрожь, лоб горел, а в горле пересохло. Собрав все оставшиеся силы, я еле откинул придавившее меня одеяло и несколько долгих минут просто лежал на кровати, не в состоянии подняться на ноги. В ушах мерно стучала кровь, и звук её биения рисовал в моём воображении роты солдат, маршем проходящих мимо трибуны, с которой я принимал парад. Стоило мне прикрыть глаза, чтобы получше рассмотреть это призрачное воинство, как водоворот сна опять затянул меня с головой.
В следующий раз я очнулся от сильнейшего холода, который пронизывал всё моё тело. Озноб колотил меня так, что нелегко было даже поднести ко лбу руку, чтобы проверить температуру. Я попробовал было дотянуться до пола и подобрать сброшенное одеяло, но достать его никак не получалось. Пришлось пойти на хитрость: устроившись на самом краю кровати, я качнулся и свалился вниз. Теперь выбора у меня больше не оставалось: чтобы не провести остаток ночи на холодном паркете, надо было заставить себя встать и, нащупав одеяло, по меньшей мере, укрыться снова, а если получится – то и выбраться на кухню за аспирином.
Однако всё произошло совсем иначе, чем я предполагал. Когда я ещё стоял на четвереньках на полу, пытаясь нашарить в кромешной темноте невесть куда запропастившееся покрывало, в глубине комнаты мне послышался чей-то отчётливый вздох.
Окна оставались плотно зашторены, и из-за пасмурной погоды небо было совсем чёрным. Было, наверное, четыре или полпятого ночи – глухое время, когда последние гуляки уже вернулись по домам, а честные труженики досыпают в своих койках последние сладкие часы, фонари уже погашены, и улицы города пусты, как при чумном карантине. В комнате моей от этого царил полный мрак, который растворил в себе и очертания мебели, и чёрный прямоугольник прохода в коридор, и пол, и потолок со стенами. Поэтому разглядеть того или то, что находилось, если полагаться на слух, всего в нескольких шагах от меня, не было никакой возможности.
При всей невероятности услышанного мной звука, мной овладела полная уверенность в том, что он мне не почудился. Я прижался спиной к кровати и, боясь быть застигнутым врасплох, выставил вперёд руки. Потом сглотнул и хриплым голосом (лишь бы он не сорвался в истерический визг!) спросил:
– Кто это?
Вспоминая это мгновение, я понимаю, что всерьёз рассчитывал услышать ответ. Вздох был настолько настоящим, что я даже не стал задаваться вопросом, как неведомый гость сумел проникнуть незамеченным в мою квартиру, а просто воспринял это как данность. Я так и сидел на полу, слепо поводя перед собой дрожащими от усталости и напряжения руками, сдерживая рвущееся из груди дыхание и напрасно вслушиваясь в тишину. Больше не раздалось ни единого шороха; но только проведя в такой нелепой позе ещё добрых десять минут, я смог убедить себя в том, что послышавшийся мне звук был, очевидно, отставшим кусочком сна. Это помогло мне набраться храбрости и, поднявшись наконец с пола, на ощупь найти кнопку настольной лампы. Вспыхнувший свет ещё раз доказал, что меня просто разыграло моё воображение. В комнате никого не было. Решительным броском я достиг настенного выключателя и на трясущихся ногах осмотрел всю квартиру, особенно внимательно изучив то место, откуда, как мне казалось, шёл звук.
Удостоверившись, что во всём доме, кроме меня, больше никого нет, я уселся на кухонном диване и достал из буфета хранившуюся там коробку с лекарствами.