Это была пухлая от древности желтая книга, переплетенная сгнившей веревкой. Мыши, черви и сырость за восемьсот лет оставили от многих страниц лишь клочья.
— Что это? — настороженно спросил майор.
— Палимпсест.
— Палимпсест?
— Да, да. Палимпсест — это рукопись, в которой прежний текст выскоблен.
— Как выскоблен?
— А очень просто — стальным лезвием, скребком или пемзой. Знаете, окаменевшая есть морская пена — называется пемза.
— Пемзу знаю. А лучше скажите, зачем выскоблен?
— Пергамен, телячья кожа, был невообразимо дорог. Поэтому в ненужных рукописях соскабливали текст и писали новый.
— И здесь был старый текст?
— Был. По-видимому, это — Евангелие Апракос, девятого или десятого века на греческом языке, почерк крупный. Евангелия редко выскабливали, чтобы такое случилось, надо, чтоб текст их страдал серьезными идеологическими недостатками.
— Иван Никифорович! Скажу и я, как ваши ученицы, зачем мне лекции читаете? Объясните лучше, какое отношение имеет ваш палимпсест к делу этого Дениса?
— Самое прямое. Новый текст здесь написан нашим Денисом и на самом современном русском языке.
— И вы беретесь точно доказать это?
— Берусь. Для этого мне нужно только время.
— И вы в состоянии здесь что-нибудь прочесть?
— Укажите, что именно?
— Ну, хотя бы вот здесь… Здесь поменьше клочьев.
— Пожалуйста. В этом месте — на самом верху страницы — написано так: «Мгла сгустилась, и тишина стала плотной, как тело старого дуба…» Смотрите, вот явно русские буквы гражданского почерка — «д», вот «у», «б», это, надо полагать, «а», а тут плесень сильно попортила. А дальше надо читать с сильной лупой, все-таки двенадцатый век. Но чернила, глядите, ах какие были тогда чернила! Можно и под рентген, есть такой метод.
— Еще вопрос. — Майор уже нервничал. — Каким образом вы нашли этот памятник, э-э… это письмо с того света?
— Наутро после того, как пропал Денис, должно было вскрываться в эргастирии помещение, условно атрибутированное нами как чулан. И хотя, как только мы сообщили по инстанции, что у нас пропал сотрудник, нам было приказано раскопки приостановить, мы не утерпели. Я лично не утерпел, не снимаю с себя всей ответственности. Во вскрытой камере оказался этот фолиант, эта весточка из мглы времен.
Майор встал, потому что из космического далека, словно из мглы времен, слышался комариный голос электрички.
— Вы не хотите взять палимпсест с собой?
— Зачем же?.. Держите его в своем сейфе.
Я вышел проводить, и мы всю дорогу шли молча. Надрывались неизменные цикады, внизу полоскалось море, я освещал тропку фонариком. Прощаясь, майор сказал, допустив наконец легкий кавказский акцент:
— Конечно, дорогой, вы все тут чудаки. Не надо обижаться, чудаки украшают мир. Одно бесспорно — на подводной лодке он не уходил… — Он затянулся сигаретой и бросил ее. — Буду докладывать.
Поезд увез его, блеснув красным огоньком, а я повернулся и шагнул в ночь, как в пучину. Шел вдоль стены тростника, за которой, как чудо-юдо рыба кит, вздыхал Понт Евксинский. «Мгла сгустилась, и тишина стала плотной, как тело старого дуба», — повторил я вслух и почувствовал, что по тропинке кто-то идет за мною следом.
Идет, ну и пусть себе идет. А я все пытался с точки зрения самого что ни на есть здравого смысла оценить ситуацию. Но как ни вертел мозгами, как ни просчитывал варианты, все было у нас похоже на банальное помешательство профессионального типа.
Но как ни вертел мозгами, как ни просчитывал варианты, все было у нас похоже на банальное помешательство профессионального типа. Есть у меня, например, знакомая дрессировщица. Так она со своими собачками дома ходит на четвереньках, хлебает из одного корытца, покусывает их за мягкие местечки…
Доказать мы ничего не докажем, бедному Денису едва ли поможем, остается одно — передать как-то миру его отчаянный вопль.
Но и публикация столь фрагментарной и траченой рукописи едва ли будет, опять же, воспринята не как коллективная шизофрения. Что же? Не прибегнуть ли к всесильной художественной литературе?
Шаги неотступно следовали за мной и настигли меня, когда я уже подошел к водопадику близ злополучного эргастирия.
— Иван Никифорович, не браните меня!
— А, Света. Ты что не спишь?
— Иван Никифорович, ради бога…
— Что? Что еще случилось?
— Нет, нет, ничего не случилось, не браните меня. Просто я хочу спросить.
— Ну, спрашивай, неугомонная.
— Иван Никифорович, мы не можем ему хоть чем-нибудь помочь?
— Денису?
— Да, Денису Петровичу.
— Видишь ли. Света, с точки зрения современной науки… Но если поверить и майору, каждый год у нас переселяются в иные миры десятки человек. Наверное, и оттуда тоже перетаскиваются. Надо четко знать алгоритм, координации… Вот изучим внимательно все, что начертано на сводах эргастирия.
— Так ведь годы могут пройти! — в отчаянии сказала она.
— Что же делать, милая, что же делать!
— И самое гнусное, самое подлое. — Слеза звучала в ее голосе. — Ни одна из этих ученых особ, теоретически рассуждая, как он мог оказаться там, ни слова не сказала, а как ему помочь теперь? Хоть одна бы предложила — давайте закинем туда и меня!
Я промолчал, что я мог ответить?
— А если я что-то еще спрошу? — Тихий ее голос едва можно было различить за ропотом водопада.
— Спрашивай, конечно.
— А как вы думаете, Иван Никифорович, он там еще жив?
— Денис-то?
— Денис Петрович.
Восемьсот лет представились мне надавившей на всех нас бездонной глыбой. А южная ночь дышала тревогой и надеждой.
— Да, Света. Думаю, что он жив.
Глава первая
ПРОРОК ИЗ ЛЬВИНОЙ ЯМЫ
1
Мгла сгустилась, и тишина стала плотной, как древесина старого дуба. А руки наоборот — и плечи и грудь — освободились от непомерной тяжести, облегченно дышали, словно евангельский верблюд, пролезший сквозь игольное ушко.
Но вот он различил мерцающий свет, непонятно еще где, услышал невнятные голоса и понял: «Жив!»
Жив? Но каким образом? И что могло с ним вдруг приключиться? Не попал же он в аварию, он и не ехал никуда! Вечером пришла такая никчемная мысль — прогуляться на раскоп в их «Эргастирий чародея», они частенько так ходили… И значит, он сознание терял?
С трудом поднял голову и увидел, что лежит, распластавшись, в той странной части эргастирия, которую они классифицируют как свинарник или овчарню в жилом доме — так бывало в древние времена. Даже в журнале написали: помещение для жертвенных животных. А в эргастирии, отметил теперь Денис, за бронзовой решеткой язычки пламени прыгали в античном очаге. Кто же это посмел, святотатец, ведь ни один археолог никогда… И что за голоса слышны — мужские, скрипучие, невнятные, будто вороны голгочут.
Не пастухи ли это с горных пастбищ пришли в их зафанеренный раскоп и греются у очага, где огонь не зажигался уже восемьсот лет?
Денис пытался пошевелиться, что-то удерживало его.