Так и случилось. Под влиянием Ришмона король стал человеком, настоящим мужчиной, королем в полном смысле этого слова, смелым, способным и решительным воином. В течение шести лет после битвы при Патэ он лично водил войска на штурм, дрался в крепостных рвах, стоя по пояс в воде, под ураганным огнем взбирался по осадным лестницам, проявляя такое бесстрашие, что сама Жанна д'Арк осталась бы им довольна. Через некоторое время он вместе с Ришмоном полностью освободили страну от врага, изгнав англичан даже из тех провинций, в которых они господствовали на протяжении трех столетий. В этих провинциях нужно было проводить мудрую и гибкую политику, так как англичане не чинили там жестокостей и справедливо относились к населению, которым управляли, а в таких случаях народ не всегда жаждет перемен.
Какое же из пяти основных деяний Жанны д'Арк можно назвать самым главным? Мне думается, каждое из них по-своему велико. Вместе взятые, они, так. сказать, дополняют друг друга, взятые же в отдельности, они одинаково важны.
Понятно ли вам это? Каждое из них было как бы ступенькой одной лестницы. Выбросить одно из них — и все рушится. Свершить любое из них не вовремя и не в положенном месте-значит тоже потерпеть фиаско.
Возьмем коронацию. Где вы найдете в нашей истории лучший образец дипломатического хода? Предугадывал ли король важность этого хода? Нет. А его министры? Нет. А хитрый Бедфорд, представитель английской короны? Нет. Ведь для короля и для Бедфорда все это имело огромное значение. Король мог добиться успеха лишь смелым ударом, а Бедфорд без всяких усилий. Но ни тот, ни другой не протягивали руки, чтобы повернуть события в свою сторону. Из всех мудрых государственных деятелей Франции только один человек знал и понимал всю важность этого мероприятия — семнадцатилетняя неграмотная девушка Жанна д'Арк. Она поняла это и с самого начала говорила о коронации как о существенной части своей исторической миссии.
Как же объяснить это? Весьма просто. Она была крестьянкой, и в этом вся суть. Жанна вышла из народа и знала народ. Другие же, вращаясь в высших сферах, ничего не знали о нем. Мы мало придаем значения этой загадочной, бесформенной, косной массе, этой могучей, основополагающей силе, именуемой «народом». Сколько презрительного смысла вкладывается в это понятие! Странно, очень странно! Ведь в конце концов мы знаем, что трон устойчив лишь тогда, когда его поддерживает парод, но стоит эту опору убрать — и трон рухнет, и ничто в мире не спасет его.
Вдумайтесь в этот факт и оцените его значение. Чему верит приходский священник, тому верит и его паства. Прихожане любят и почитают его, он их лучший друг, утешитель в горе, первый защитник и помощник в черные дни. Они раскрывают ему свои сердца и поступают так, как он скажет, слепо и беспрекословно повинуясь во всем, чего бы это ни стоило. Сложите все эти факты воедино — и вы придете к выводу, что приходский священник правит народом. А если приходский священник лишает короля своей поддержки и отрицает его власть? От короля остается только тень, и ему надо отречься от престола.
Вам понятна моя мысль? Тогда продолжим. Священника возводит в его сан всемогущая десница божья через своего представителя на земле, и никакая сила не может отнять у него этот сан. Он дается ему раз и навсегда. Никто не в состоянии что-либо изменить, никто не может сместить священника, никто, ни один человек, даже папа. Это даровано богом, и он навеки — лицо священное и неприкосновенное. Самый невежественный прихожанин знает об этом. Для священника и его паствы всякий помазанник божий обладает властью несомненной и бесспорной, поэтому для священника и его паствы некоронованный король — лишь подобие короля, временный правитель, все равно что непосвященный священник, не наделенный божественной властью, и на его место всегда может быть назначен другой. Одним словом, король без короны является сомнительным королем. Но если бог возведет короля в сан, а его слуга епископ совершит над ним помазание, все сомнения устраняются; священник и паства немедленно становятся его верными подданными, и, пока он жив, они не будут признавать иного короля.
Для Жанны д'Арк, крестьянской девушки, Карл VII не являлся королем до тех пор, пока он не был коронован; для нее он был Только дофином, то есть наследником престола. И если когда-нибудь я говорил, что она называла его королем, что была ошибка; Жанна называла его дофином и только дофином до тех пор, пока не свершилось коронование. Все это показывает вам, как в зеркале, — а Жанна д'Арк являлась зеркалом, ясно отражавшим интересы низов Франции, — что для всей этой многоликой основополагающей силы, именуемой «народом», король до коронации был только дофином, и лишь после коронации стал королем.
Теперь вы представляете, каким важным ходом был акт коронации на политической шахматной доске. Впоследствии Бедфорд понял это и попытался исправить ошибку, короновав своего короля[44] . Но что пользы в этом? Никакой.
Великие подвиги Жанны можно сравнить с ходами в шахматной игре. Каждый ход был точно рассчитан, каждый был действенным и значительным, составляя последовательную цепь. Рассматриваемый в отдельности, каждый из них казался наиболее своевременным и блестящим. Но лишь окончательный результат свидетельствует о их полном единстве и равенстве.
Вот каким образом разыгрывалась партия:
1. Первый ход: Орлеан и Патэ — шах.
2. Второй ход: примирение в Сюлли-сюр-Луар, и, не объявляя шаха, игрок выбирает необходимую позицию, чтобы добиться успеха в дальнейшем.
3. Третий ход: коронация — шах.
4. Далее, бескровный поход — шах.
5. Последний ход (завершенный уже после ее смерти) делает помирившийся с французским королем коннетабль Ришмон — мат.
Глава XXXIV
Луарская кампания открыла дорогу на Реймс. Теперь не было никакой существенной причины, которая бы мешала коронации. Коронация явилась бы завершением миссии, возложенной на Жанну небом, дала бы ей возможность покончить навсегда с войной, вернуться домой к своей матери, к стадам овец и никогда больше не разлучаться с родным очагом и счастливой мирной жизнью. Такова была ее мечта; она не могла найти себе покоя, ей не терпелось увидеть осуществление своей мечты, Жанна была так увлечена этим, что я начал сомневаться в ее предсказаниях о преждевременной смерти и гнал от себя прочь всякие мрачные мысли.
Король боялся двинуться на Реймс, ибо вдоль дороги повсюду торчали английские крепости. Но Жанна не придавала этому большого значения. При сложившихся обстоятельствах англичане были бессильны.
И она оказалась права. Поход на Реймс напоминал увеселительную прогулку. Жанна не взяла с собой даже артиллерии, она была уверена, что пушки ей не понадобятся. Мы выступили из Жьена с двенадцатитысячной армией. Это было двадцать девятого июня. Дева ехала по правую сторону короля, герцог Алансонский по левую. За герцогом следовали еще три принца королевской крови, затем Дюнуа, маршал де Буссак и адмирал Франции, потом Ла Гир, Сентрайль, ла Тремуйль и, наконец, длинная процессия рыцарей и дворян.
Три дня мы отдыхали под Оксерром. Город снабжал армию продовольствием, и к королю явилась депутация с просьбой войти в город, но мы так и не побывали в нем.
Перед королем распахнул ворота и Сен-Флорентен.
Четвертого июля мы достигли Сен-Фаля. Впереди лежал Труа, представлявший для нас, парней, жгучий интерес; мы еще помнили, как семь лет тому назад к нам на луга в Домреми пришел с черным флагом Подсолнух и принес весть о заключении позорного Труанского договора, согласно которому Францию отдавали Англии, а дочь королевской династии вступала в брак с палачом Азенкура. Несчастный город, конечно, был в этом неповинен, но наши сердца забились сильнее при воспоминании о тех временах. Мы надеялись, что здесь произойдет столкновение, и всей душой желали сначала взять город штурмом, а потом сжечь его. Большой гарнизон города состоял из английских и бургундских войск и ожидал подкреплений из Парижа. В сумерках мы расположились у городских ворот и в два счета разгромили вражеский отряд, пытавшийся сделать вылазку.
Жанна потребовала сдачи Труа. Комендант города, видя, что у нее нет артиллерии, с насмешкой отверг предложение и направил ей длинное оскорбительное письмо. Пять дней мы совещались И вели переговоры, но все безрезультатно. Король уже готов был уступить и повернуть обратно. Он боялся двигаться дальше, оставляя в тылу такую мощную крепость. Тогда, не выдержав, вмешался Ла Гир. Его слова прозвучали пощечиной для некоторых советников его величества:
— Этот поход предпринят по личному указанию Орлеанской Девы, и она возглавляет его. Полагаю, ей лучше знать, как действовать, чем некоторым другим, пусть себе даже и весьма высокопоставленным лицам.
Слова были мудрыми и справедливыми. Тогда король послал за Девой и, когда она явилась, спросил, каковы по ее мнению перспективы на будущее, Она ответила решительно и без колебаний:
— Через три дня крепость будет нашей.
— Если бы мы были в этом уверены, — заметил чопорный канцлер, — то подождали бы и шесть дней.
— Шесть дней? Так долго? Боже мой, мы войдем в ворота завтра!
Потом она вскочила на коня и принялась объезжать войска, восклицая:
— Готовьтесь! За работу, друзья, за работу! Завтра на рассвете — штурм!
В ту ночь она трудилась в поте лица, прикладывая свою руку ко всему, как простой солдат. Она приказала приготовить фашины и вязанки хвороста, сбросить их в ров и заполнить его для последующей переправы. В этой черной работе она участвовала наравне со всеми.
На рассвете Жанна возглавила атакующую колонну, и трубы заиграли боевой сигнал. В это мгновение на стенах крепости взвился белый флаг, и Труа сдался без единого выстрела.
На следующее утро наша армия во главе с королем, в сопровождении Жанны и Паладина со знаменем торжественно вступила в город. Это была превосходная армия, ряды которой множились изо дня в день.
Тут-то и произошел любопытный случай. По договору, заключенному с городом, гарнизону английских и бургундских солдат разрешалось захватить с собой «собственность». Решение, конечно, правильное. Нельзя же оставлять людей без средств к существованию. Так вот. Вражеские войска должны были выйти из города через определенные ворота. Желая видеть это шествие, мы, молодые парни, вместе с Карликом отправились туда в назначенный для отбытия час. Скоро они показались из ворот и двинулись нескончаемой вереницей. Впереди шла пехота. По мере ее приближения можно было разглядеть, что каждый, согнувшись, тащил на себе непосильную ношу: «Не слишком ли это жирно для простых солдат?» — подумали мы. Когда они были совсем близко, мы увидели… Не удивляйтесь! Каждый из этих негодяев тащил на своей спине французского пленного. Они уносили свое добро, свою «собственность», строго придерживаясь условий договора.
Как они нас надули! До чего ловко они нас надули! Что могли мы сказать? Что могли мы сделать? Ведь по-своему они были правы. Пленники считались собственностью, и никто не мог этого отрицать. Дорогие друзья, а что, если бы это были пленные англичане? Ведь это, прямо сказать, целое богатство! Англичане за эти сто лет попадались в плен редко, и цена на них была сравнительно высокая. С пленными же французами никто не считался. Их было слишком много. Владелец подобной движимости на выкуп не рассчитывал и, как правило, довольно скоро убивал своего раба, чтобы зря не кормить. Как видите, люди ценились дешево в те времена. Когда мы взяли Труа, теленок стоил тридцать франков, овца — шестнадцать, а пленный француз — восемь. Всюду требовался скот, и цены на него были просто баснословными. У войны два закона: цены на мясо повышаются, а на пленников — падают.
Итак, этих бедных французских пленников тащили на себе. Какие наглецы! Что делать? Не рассчитывая на успех, мы все же приняли некоторые меры: немедленно отправили гонца к Жанне, а сами вместе с французской стражей, чтобы выиграть время, остановили солдат якобы для переговоров. Один здоровенный бургундец, потеряв терпение, поклялся, что никто и ничто его не остановит-он пойдет дальше, забрав своего пленника с собой. Но мы отрезали ему путь; и он увидел, что тут дело серьезное — его задерживают. Тогда, разразившись отборной руганью, осыпая нас гнуснейшими оскорблениями, он сбросил пленника со спины и поставил его, связанного и беспомощного, на ноги рядом с собой. Потом вытащил нож и, злорадно ухмыляясь, торжествующе заявил: