— А не остановиться ли нам на этом? — порывисто предложил Рикардо. Он посмотрел на карманные часы: — Я опаздываю.
— Минуточку, дорогой. Всего одну минуточку. И она попросила доктора продолжать.
— Вы, конечно, знаете, что наш разум состоит из двух основных частей: сознательной и бессознательной. Я думаю, ни к чему напоминать вам, что такое сознательное. Это просто-напросто вы, ваша сущность, неотделимая от вас, та, которая пьет, ест, самовыражается. Сознательное — составная часть всего окружающего мира. Бессознательное — совсем другое. Вообразите грот, в котором очень темно. Там так темно, что, не видя в нем ничего, вы уверены: он пуст. Вот в этом-то и заблуждение. Все с точностью до наоборот. Благодаря работам венского медика, а также другим сегодня мы знаем, что этот грот переполнен предшествующим опытом, впечатлениями, чувствами, которые мы испытывали, неосуществленными желаниями. Он похож на пещеру Али-Бабы, только вместо сокровищ там хранятся наши глубоко запрятанные воспоминания. Вам понятно?
— Вполне. Однако признаюсь, я не вижу связи между этой пещерой и снами Рикардо.
— Вы сейчас увидите. Обычно почти все эти сокровища исключены из нашей сознательной жизни. Некоторые, выполнив свое предназначение в нашем существовании, нам больше не нужны. Другие, несовместимые с жизнью общества, сохраняются индивидуумом и иногда дают о себе знать.
— Как если бы я, к примеру, уступила своему инстинкту, — бросила Флора, — и пошла гулять нагишом по авениде Майо.
Рикардо широко раскрыл глаза от изумления. Доктор Толедано откашлялся:
— Гм, да. Примерно так.
— Во что они превратились? Я имею в виду все эти воспоминания?
— Они отодвинуты в самую темную часть пещеры. Там они и остаются, забившись в угол и прозябая в безвестности.
— И это все?
— Отнюдь! Случается, они начинают пробуждаться, их лихорадит. Они показываются и говорят с нами.
— Они с нами говорят?
— Самым натуральным образом. На закодированном языке.
Рикардо поднялся:
— Просим прощения, доктор. Но нам и в самом деле пора уходить.
Флора раскрыла было рот, собираясь протестовать, но он все точно рассчитал:
— Если хочешь, можешь остаться.
— Нет, что вы, — воскликнул Толедано, — мне тоже надо идти! — Он вынул из своего бумажника визитную карточку и вручил Рикардо: — Так у нас меньше риска потерять друг друга.
— Благодарю. Я вам позвоню. Не откажите поужинать с нами.
— Еще один, последний вопрос, — не отставала Флора. — Вы сказали, что прошлое говорит с нами из глубины пещеры на кодированном языке? Что это за язык?
Толедано уже подал руку Рикардо.
— Это — сон. Просто сон… обычный сон.
Выйдя из ресторана, они уселись в машину, и тут Вакарессу прорвало:
— Как ты осмелилась! По какому праву ты выставляешь напоказ мою интимную жизнь, да еще с таким бесстыдством!
Флора с изумлением смотрела на него:
— Выставляю твою интимную жизнь? Я?
— А как же! Пожалуйте! Не разыгрывай из себя дурочку. Кто рассказывал Ансельмо о моих кошмарах? Кто?
Она ударила себя в грудь:
— Я! Ну и что? Ведь это человек, к которому ты отнесся с редкой теплотой, который был близок с твоим отцом! Он что, сразу стал для тебя чужим? Толедано врач. Ты, наверное, забыл? Врач!
— Какое мне дело! Я не болен и волен распоряжаться своей жизнью сам!
Он ударил кулаком по рулевому колесу с такой силой, что Флора отклонилась. Она больше не осмеливалась что-либо говорить, только молча наблюдала за ним. Ее лицо стало бледным, тело напряглось. Она изо всех сил боролась с желанием убежать: рука судорожно сжимала ручку дверцы, словно собираясь толкнуть ее.
После молчания, показавшегося бесконечным, он произнес:
— Я провожу тебя.
6
Она мертва.
Почему? Почему так рано?
Могильный камень холоден, как лед. На нем нет даже ее имени. Свет. Он вспыхнул сам в тумане. Из тумана возникает призрачный силуэт, просвечивающий, недолговечный, эфемерный. Силуэт почти обнаженной женщины. Лицо ее закрыто вуалью. Черты трудноразличимы. Она приближается.
Нет. Невозможно. Это не она.
— Любовь моя?
— Да, заря моей жизни. Это я. Видение, мираж?
— Я не видение и не мираж. Выслушай меня. Это очень важно. Никогда не садись лицом к западу. Повернись к востоку.
— К востоку?
— Да, потому что я всегда на той земле. Я приду в деревню кашина на исходе четвертого дня.
— Я хочу проводить тебя.
— Это опасно.
— Я хочу этого! Прошу тебя.
— Тогда возвращайся к нам. Надень свои самые красивые одежды, как для похорон. Возьми с собой свои мокасины, четыре пары, и мягкое перо орла, чтобы вплести его в мои волосы. Возвращайся сюда на заре четвертого дня.
Все еще ночь. Но рассветная заря уже угадывается.
Четвертый ли сегодня день?
Она здесь. Верна своему обещанию.
Угадывается знакомый шрам под туникой, как раз над лобком.
Ее высокая грудь вздымается.
Соски четко обозначены под легкой материей.
Чудные близнецы, вдвойне дорогой подарок.
Я смертельно желаю ее, хочу раствориться в ней, сгореть, превратиться в пепел, как в тот, первый раз, как тогда, когда пальцы наши переплелись и, видя глубину ее уст, я узнал, что только она могла бы утолить мою тысячелетнюю жажду.
Как она и просила, я тщательно вплетаю в ее волосы орлиное перо.
Она тихо произносит:
— Так ты не потеряешь мой след. Следуй за мной.
— Куда мы идем?
— К западу.
Идем долго и мучительно. Песок обжигает ноги; он весь перемешан с мелкими камнями. Стволы кактусов отбрасывают пугающие тени, скрывая наши собственные.
Она посоветовала мне взять четыре пары мокасин. Теперь я знаю почему. Подошвы первых уже протерлись. Она же идет будто не касаясь земли, а мои ступни начинают кровоточить. Я стараюсь не терять из виду пушистое орлиное перо на ее голове.
Горизонт белеет, занимается заря. Сумерки не дают прорваться свету. Итак — четыре раза. Мы подошли к краю пропасти.
Она без колебаний скользит в нее. Она будто парит по стене. Я наклоняюсь. Дна не видно.
— Где ты? Я не могу следовать за тобой! Она не слышит меня. Она исчезает во тьме. Я кричу. Рыдания душат меня.
Белочка… Появилась белочка.
— Что ты тут делаешь?
— Я помогу тебе спуститься. Садись на меня.
— Но ведь ты не сможешь!
— Садись.
Я повинуюсь. Она несет меня, не знаю как. Я погружаюсь в пропасть. Нет ни неба, ни звезд, ни луны. К горлу подступают рыдания.
— Перестань плакать, — ворчит белочка. — Я тебе приказываю. Не надо слез. Смотри!
Перед нами показались равнина и озеро. Равнина — шире пампы. На берегу озера лежит статуэтка с необычайно длинным мраморным лицом, без глаз, без рта.
Да вот же она! Я вижу ее. Быстро. Нужно выхватить ее из этой другой стороны мира.
Жестом она останавливает меня. Она встревожена.
— Нет, моя нежная любовь. Не приближайся! Ты не можешь войти в деревню кашина.
— Почему?
— Потому что ты живой. Ты не мертвый. Подожди. Жди меня на берегу.
— Долго ли ждать?
— Четыре дня. Только четыре дня.
Ноги мои подламываются. Я обхватываю голову руками и еще раз даю волю слезам.
Печаль разрывает сердце.
Я приподнимаю голову как раз тогда, когда она входит в озеро. Вода уже достигает талии. Я уверен, что кто-то тянет ее туда против ее воли. Она утонет.
— Нет! Нет! Отдайте ее мне! Сжальтесь!
Рикардо осмотрел побелевшие фаланги пальцев. Он, должно быть, так сжимал кулаки во сне, что кровь отлила от них. Ему удалось приподняться и упереться в спинку кровати. Обе подушки валялись на полу, напоминая молочные лужи на паркете. Воспоминания о кошмаре.
В его затуманенном мозгу сталкивались обрывки фраз.
«Что бы ты ни делал, помни: сон — разум одного. Действительность — безумие всех!»
«Шаман… Он может предсказать будущее, вылечить, но главное — он может разговаривать с мертвыми».
Потом он вспомнил спокойное лицо доктора Толедано.
На столике у изголовья будильник показывал шесть утра. Солнце уже просачивалось сквозь щели жалюзи. Надо бы встать — крепкий кофе прогонит ночные кошмары. Рикардо опустил ноги с кровати, нащупал домашние туфли и застыл. Что-то двигалось в доме. Это точно. Кто-то там был.
С колотящимся сердцем он, крадучись, подошел к двери. Она была закрыта. Ложась спать один, он всегда запирал ее, дважды повернув ключ. Так было спокойнее. Он медленно приоткрыл створку.
Она стояла перед ним, от нее исходило слабое сияние.
Женщина-сновидение.
Он в ужасе отшатнулся, прикрыв лицо локтем.
— Рикардо! — Силуэт вышел из полутьмы. Заикаясь, он недоверчиво произнес:
— Флора? Что ты тут делаешь?
— Я умирала от тревоги и печали. Когда ты меня высадил, мне стало не по себе. Я вся истерзалась. Я не должна была…
— Как… как ты вошла?
— Ты разве забыл? Ты сам дал мне второй ключ. Месяц назад. Ты даже сказал: «Здесь ты у себя дома». — Она добавила: — Ты прав, я не должна была говорить о тебе с доктором Толедано. Прости меня.
Рикардо не ответил, ничком упав на кровать.
— Хочешь, я приготовлю тебе кофе?
Он согласился, слабо кивнув.
Что с ним произошло? Знакомая женщина превращалась в какое-то наваждение. Если бы только взглянуть на ее лицо! Он яростно ударил кулаком по изголовью и спрыгнул с кровати.
В кухне зашумела итальянская кофеварка. Флора подождала еще несколько секунд, потом наполнила первую чашку и поставила перед ним. Затем налила себе и села рядом.
Стрелки больших стенных часов показывали половину седьмого.
— Тебе поджарить тосты?
Он пропустил вопрос мимо ушей.
— Ты долго стояла за дверью?
— Я только подошла. Она явно лгала.
Он повторил вопрос таким же тоном, но глядя ей прямо в глаза.
— Ну, может быть, несколько минут, — призналась она.
— Я разговаривал?
Она опустила голову, молчание было ее ответом.
— Это был мой голос?
— Нет, Рикардо.
— А слова?
— Такие же непонятные. Он глубоко вздохнул:
— Думаю, было бы глупо отрицать очевидное. Впрочем, тут не только кошмары. Со мной произошел странный случай, когда я был в имении. Я скакал на лошади и вдруг увидел, или мне показалось, что увидел, как на горизонте появился остров… Статуэтка, которую я уже встречал в предыдущих снах… Остров был круглый. И я услышал тот же женский голос, шепот и те же слова. Я уже выучил их наизусть.
— Что ты собираешься делать?
— Еще не знаю. — Он изобразил улыбку, похожую на гримасу. — Меня должны упрятать в психушку?
— Если упрятывать всех, кто видит кошмары, в мире останется мало людей. Ты, может быть, переутомился, впал в тоску? Откуда мне знать!..
— Кошмары, призраки наяву, и к тому же… — Он вдруг замолчал и бросился в гостиную.
— Ты куда? — испугалась она.
— Звонить.
Луч света пробился через окно и разбился на тысячи прозрачных осколков, ударившись о стеллажи, уставленные заботливо переплетенными книгами.
Ансельмо Толедано набил свою трубку, не переставая спокойно говорить:
— Ваша невеста права, мой друг. Все описанное вами не имеет никакого отношения к сумасшествию, правда, сам термин «сумасшествие» пока трудноопределяем. Люди, домогающиеся власти и желающие удержать ее любой ценой, люди, обуянные неутолимой жаждой золота, — разве все они мыслят здраво? Если так считать, то безумие может быть у всех, только его сразу не распознаешь. В заключение скажу: невозможно признать собственное сумасшествие, но для других оно очевидно. Вы не сумасшедший, Рикардо Вакаресса.
— Мне сразу полегчало. Тем не менее я чувствовал бы себя еще лучше, если бы вы дали хоть какие-нибудь, пусть самые короткие объяснения.
Ансельмо Толедано затянулся, выпустил дым и поглубже уселся в кресле.
— Вы хорошо выразились. Отрывочные объяснения. За время моих долгих и трудных изучений медицины меня не обучили, к большому сожалению, тайнам бессознательного. Кстати, этим механизмом долго пренебрегали, его даже отрицали. Я могу облегчить физическую боль. Иногда я могу замедлить болезнь. Но зато я абсолютно не способен гоняться за призраками, могу только дать больному снотворное.
— Однако вчера мне показалось, что у вас есть определенное мнение по этому вопросу. Не вы ли рассказывали о пещере и кодированном языке?
— Верно. Тем не менее я лишь повторил скудные сведения, собранные во время пребывания в Париже. В действительности же нет ничего особенного в том, что с вами происходит. Миллионы людей видят сны, и у многих они повторяются. Признаюсь, однако, есть в вашем случае один беспокоящий меня элемент. Объяснить его я не в силах.
Доктор направился к своей библиотеке и скоро вернулся с каким-то сборником.
— Ну? — взволнованно спросил Рикардо. В его голосе слышалось беспокойство.
Толедано не ответил. Он нацепил на кончик носа старинные очки и не спеша принялся переворачивать страницы.
После длительного молчания прошел к своему креслу за рабочим столом.
— Вы когда-нибудь слышали о Зуньи? Рикардо недоуменно заморгал.
— Зуньи?
— Никогда? Вы в этом уверены?
— Несомненно! Впервые слышу это слово. Что или кого оно означает?
— Вам неизвестна эта сторона моей жизни, но я всегда интересовался религией и обычаями наших индейцев. И наших, и североамериканских. Когда вы рассказали мне о своем последнем кошмаре, мне показалось знакомым его содержание.
— Знакомым?
— Зуньи — это название индейской деревни и одновременно ее жителей. Она расположена в западной части штата Нью-Мексико, вблизи пограничной линии с Аризоной. Это племя известно тем, что выработало самую сложную в Северной Америке ритуальную систему. История их теряется в глубине веков. Еще более странно то, что у зуньи нет никаких языковых корней. Абсолютно неизвестно происхождение их языка.
Рикардо задумчиво смотрел на доктора.
— Может, на их диалекте я разговаривал в своих снах?
— Если вы разрешите подежурить одну или несколько ночей у вашей кровати специалисту по индейским диалектам, мы это узнаем.
— Вы это серьезно? И речи быть не может. Кстати, можно неделями ждать, пока сон повторится. И нет Уверенности, что я снова буду говорить.
— Есть и другая возможность: установить у вашего изголовья один из новых приборов, которые позволяют записывать звуки. Если, разумеется, мы сможем найти хоть один.
— А почему бы и нет? Толедано покачал головой:
— Надо подумать…
Он взял со стола лист бумаги, исчерканный пометками, и прочитал вслух:
— «Никогда не садись лицом к западу… Я приду в деревню кашина на исходе четвертого дня. Возьми с собой свои мокасины, четыре пары, и мягкое перо орла… Перестань плакать, — ворчит белка. — Я тебе приказываю». Заметьте, что слово «кашина» означает дух. Точнее, душу умирающего. Они приходят либо с гор — именно здесь мы находим важный пассаж вашего сна, либо из деревни кашина на дне священного озера на западе Зуньи. — Он повторил: — К западу от Зуньи… Я предполагаю, что смысл самого слова «кашина» вам тоже незнаком?
— Абсолютно.
— Кашина означает также и обитель мертвых. Этим можно объяснить, что женщина из ваших снов просит вас «никогда не садиться лицом к западу». Подтекст: я еще не мертва, не мертв и ты.
— Почему она упоминает о четырех днях?
— Потому что всегда, согласно традиции Зуньи, именно через четыре дня после захоронения покойник может превратиться в кашина и отправиться в священное озеро. А вообще-то, если уж опираться на верования этого племени, ваш сон представляется несколько заумным. Покойница направляется к западу, стало быть, к священному озеру, к поселению мертвых. В принципе она невидима смертным, поскольку стала духом. И только орлиное перо, принадлежащее миру живых, позволяет вам следовать за ней. Ваши ступни окровавлены, ее нет — ведь духи не испытывают физических страданий. Поэтому-то она и посоветовала вам взять четыре пары мокасин.