Потому что с моим неотразимо мужественным лицом сие было бы не слишком уместно.
– Петр, вы неисправимы…
– Я серьезно. Мне нравился этот молодой человек. Хотя мы и не были с ним дружны.
– Так на ком же он собирался жениться? – начинала я терять терпение.
– Это довольно загадочная история. Константин жил довольно замкнуто, но даже для него подобная конспирация, я бы сказал, необычна. Другой бы в колокола звонил, ведь его невестой, если я не ошибаюсь…
– Вы не уверены?
– Почти… – с досадой произнес Петр. – Почти уверен, хотя полной уверенности у меня и нет.
– Итак…
– Судя по всему, он должен был пойти под венец с Вербицкой…
– С Ириной?
– Ну, не с Машей же, та еще в куклы играет.
– Но Ирине, насколько мне известно, тоже… едва ли не пятнадцать?
– Семнадцатый, – поправил меня Петр Анатольевич. Но такие невесты у нас не залеживаются.
Ирочка Вербицкая была действительно почти ребенком, очаровательным и шаловливым, я встречала ее на утренниках у знакомых и всегда любовалась ее точеной фигуркой и правильными чертами еще совершенно детского личика. Но я не видела ее года два, за это время она наверняка повзрослела. Ее семья считалась одной из самых состоятельных в Саратове, кроме того – у ее отца были потрясающие связи в Петербурге, а по слухам – он даже пользовался милостью императора. Впрочем последняя информация была не слишком достоверна.
– Как время-то бежит… – вздохнула я. – Стало быть, Ирочка повзрослела…
– И не просто повзрослела, а превратилась в настоящего лебедя, – с видом знатока закатил глаза Петр, – впрочем, гадким утенком, насколько я понимаю в домашней птице, она никогда и не была. А как она танцует! Если бы вы, Катенька не избегали светских развлечений, то вам бы не пришлось прибегать к моим услугам. Именно на балу я и узнал о готовящейся помолвке.
– Насколько я поняла, официально о ней объявлено не было?
– Да. Но у дряхлеющих светских львиц обостряется нюх на подобные вещи.
– Константин никогда не производил на меня впечатление скрытного человека, – размышляла я вслух. – Во всяком случае – в юности.
– Я же говорю, что тут какая-то загадка…
– И мнится мне, – закинула я удочку наудачу, – вам удалось ее разгадать?
– Увы, не удалось. Хотя честно признаюсь, что пытался кое-что пронюхать по этому поводу.
– И у вас нет никаких предположений?
– На сегодняшний день – ни одной.
– Это на вас не похоже. А на месте… преступления вы уже побывали?
– К сожалению, – вздохнул Петр Анатольевич, – меня туда не пустили. У нас, матушка, не Европа, и о свободе слова мы знаем лишь понаслышке. Так что корреспонденты у нас вынуждены добывать информацию окольными путями.
– В таком случае поделитесь своей «окольной» информацией.
Отчего он умер?
– Спросите о чем-нибудь полегче, – снова вздохнул он. – Полицейские эскулапы только разводят руками.
– Что вы хотите этим сказать?
– Только то, что они не смогли обнаружить на теле никаких признаков насильственной смерти.
– То есть они не считают это убийством?
– Я же говорю – они разводят руками. То есть вообще не понимают, почему он скончался. Судя по их словам, он умер за столом в своем кабинете. Я мечтаю умереть подобным образом…
– Что за мрачные мысли?
– Почему – мрачные? Все мы смертные, и если это произойдет лет эдак через… шестьдесят… – задумался он, после чего поправился, – нет, лучше через семьдесят.
Я не смогла сдержать улыбки. Петр обладал редким качеством: он никогда не терял присутствия духа, даже в самых печальных обстоятельствах. Этим качеством обладают мудрецы и дураки. Не знаю, как с мудростью, но дураком Петра Анатольевича не считали даже его завистники.
Петр явно чего-то не договаривал, и я не могла понять – почему.
Мы с ним были старыми друзьями, и я привыкла к его откровенности.
– Но когда наступила смерть, вам хотя бы известно?
Петр уныло покачал головой из стороны в сторону:
– Сегодня утром, или вчера вечером…
– Еще немного, Петр Анатольевич, – сказала ему я, – и я в вас разочаруюсь. Или вы не хотите сказать мне всей правды, или…
– Как перед Богом, Катенька, но Всеволод Иванович, – он развел руками, – никого и близко к этому делу не подпускает.
– Всеволод Иванович – вы сказали? – обрадовалась я. – Так это ему поручили это дело?
Всеволод Иванович при жизни моего мужа был одним из его подчиненных. Он бывал у нас дома, и у меня были все основания считать его своим другом. Во всяком случае, я надеялась на это.
– А вы разве не слышали, – удивился Петр, – он теперь исполняет обязанности главного следователя.
– Вы же знаете, что я все лето провела в деревне…
– В полном соответствии с поговоркой о новой метле этот держиморда…
– Не желаю слышать гадостей про этого человека, – перебила я Петра Анатольевича. – Всеволод Иванович – чудесный человек, и я очень рада, что именно он получил эту должность. Александр был о нем очень хорошего мнения…
– Бог с вами, Катенька, у меня и в мыслях не было обижать этого действительно симпатичного человека… Тем более по сравнению с Алсуфьевым…
– Тут и сравнения быть не может.
Петр упомянул это имя не случайно. Господин Алсуфьев до недавнего времени занимал должность главного следователя полицейского управления, и не далее, чем год назад пытался обвинить меня в убийстве. И нам с Петром Анатольевичем в связи с этим некоторое время приходилось скрываться от полиции. Но это совершенно другая история. Алсуфьева уже больше года не было в живых, хотя еще долго он являлся мне в страшных снах. И останься он на этой должности, у меня бы не было никакой возможности что-то узнать. Другое дело – Всеволод Иванович…
– Не откажетесь ли составить мне компанию? – спросила я Петра Анатольевича.
– Далеко ли собрались?
– Может быть, со мной Всеволод Иванович будет откровеннее?
– Сомневаюсь, хотя… – Петр Анатольевич пожал плечами, – чем черт не шутит?
Я распорядилась запрягать лошадей и, оставив Петра Анатольевича наедине с чашкой кофе и бутылкой коньяку, вышла из гостиной, чтобы переодеться и собраться с мыслями перед предстоящей мне встречей.
Особняк, ставший местом гибели Кости Лобанова, находился на окраине города, но Саратов в те годы был еще не так велик. И не прошло и получаса, как мой кучер Степан остановил лошадей неподалеку от этого большого красивого дома, под огромным раскидистым деревом на краю обрыва. С этого места открывался чудесный вид на Волгу и близлежащий монастырь, а растущие вдоль обрыва деревья являли собой остатки некогда дремучего леса, покрывавшего в старину все окрестные горы.
Когда мы выезжали из дома, ярко светило солнце, и ничто не предвещало перемены погоды. Но за эти полчаса все небо покрылось темно-свинцовыми тучами, и в воздухе явно запахло грозой. Ветер гнул вершины деревьев, словно сама природа сопротивлялась нашим намерениям или предупреждала о грозящей нам неведомой опасности.
Петр Анатольевич собрался было покинуть карету вслед за мной, но яростный порыв ветра захлопнул дверцу кареты, лишь только я ступила на землю. Мы ни словом не обмолвились об этих странных предзнаменованиях, но я заметила, что Петр Анатольевич побледнел.
Ветер, разыгравшись не на шутку, оборвал с ближайшего дерева половину листвы и, словно забавляясь, швырнул ее мне в лицо, отдельные всполохи уже тут и там сверкали на низком небе, а где-то за горизонтом уже погромыхивал гром. Перекрикивая шум ветра, я попросила Петра Анатольевича остаться в экипаже.