Лица моих сотрапезников красноречиво свидетельствовали о том, что они охвачены тревогой и страхом. Обвинение в убийстве и государственной измене могло повлечь за собой ужасные последствия для каждого из них. Но я понимал, что эти люди привыкли скрывать свои истинные чувства. Брат Гай, обеспокоенно нахмурив брови, вновь наклонился ко мне через стол.
– Сэр, поверьте, ни один из монахов нашего монастыря не разделяет мыслей брата Джерома. Воистину он послан сюда нам на погибель. Все, что мы хотим – это проводить свои дни в мире и в молитвах о процветании нашей страны и о здравии его королевского величества. Мы храним верность королю и в отправлении церковных служб строго соблюдаем все предписанные требования.
– Устами моего брата г-глаголет истина, – громко заявил казначей. – Мне остается лишь с-сказать «Аминь».
– Аминь, – хором повторили сидящие за столом.
– Рад слышать, что в вашем монастыре царит подобное настроение, – одобрительно кивнул я. – Но от фактов не уйдешь: эмиссар Синглтон мертв и убийство произошло в стенах вашей обители. Вопрос в том, кто же его убил? Может, у вас есть какие-нибудь соображения на этот счет, брат казначей? Или у вас, брат приор?
– Это с-сделали г-горожане, – заявил брат Эдвиг, от волнения заикаясь сильнее, чем обычно. – С-среди этого с-сброда наверняка полно ведьм и п-поклонников дьявола. Они п-проникли в монастырь, дабы осквернить нашу церковь и похитить с-святые мощи. А эмиссар Синглтон, который шел на какую-то з-заранее назначенную встречу, увидал их. И т-тогда они его убили. А человек, с которым н-намеревался встретиться эмиссар, наверняка испугался и убежал прочь.
– Господин Шардлейк предполагает, что смертельный удар был нанесен мечом, – сообщил брат Гай. – Трудно представить, что у кого-то из здешних жителей есть подобное оружие.
Я повернулся к брату Габриелю. Он глубоко вздохнул, теребя пальцами свои спутанные белокурые пряди.
– Утрата длани Раскаявшегося Вора – это большое несчастье, – с жаром произнес он. – Это величайшая святыня, и я содрогаюсь при мысли о том, что ныне она оказалась в нечестивых руках и может быть использована в пагубных целях.
Гримаса неподдельного отчаяния исказила его лицо. Я вспомнил фальшивые останки святых, которые мне показывал лорд Кромвель, и вновь поразился тому, как велика вера в силу святых мощей.
– Мне уже много раз доводилось слышать о колдовстве, – заметил я. – Я так понимаю, вы располагаете достоверными сведениями о живущих поблизости колдунах?
Приор покачал головой.
– Нет, я не стал бы этого утверждать. Конечно, городе есть пара знахарок, которые занимаются целительством и ворожбой. Но это всего лишь старые карги, которые бормочут какие-то заклинания над отварами из трав.
– Кто знает, какое обличье принимает зло в этом мире, исполненном греха? – негромко вопросил брат Габриель. – Здесь, в святой обители, мы находимся под надежной защитой от происков дьявола. Но за этими стенами зло не знает преград, – добавил он содроганием.
– А что вы скажете о служках? – продолжал расспрашивать я. – Ведь в монастыре работает шестьдесят человек.
– Однако живет здесь не более дюжины, остальные – приходящие, – сообщил приор. – На ночь все рабочие помещения запираются, господин Багги и его помощник несколько раз совершают обход, проверяя, все ли в порядке. Я лично слежу за этим.
– В монастыре живут самые старые, проверенные служки, – добавил брат Габриель. – С какой стати им убивать королевского эмиссара?
– А с какой стати это делать кому-нибудь из монахов или горожан? – возразил я. – Впрочем, именно это я и пытаюсь выяснить. Завтра я поговорю с некоторыми из вас, – пообещал я, обводя взглядом встревоженные лица монахов.
В трапезную вновь вошли служки, убрали грязные тарелки и поставили на столы миски с пудингом. Пока не удалились, никто из сидевших за столом не проронил ни слова. Казначей отправил себе в рот полную ложку пудинга.
– Недурственно, – промычал он с набитым ртом. – В такую стужу горячий пудинг – самая подходящая еда.
Внезапно в дальнем углу комнаты раздался грохот. Все вскочили со своих мест и, повернувшись на шум, увидели юного послушника, без чувств лежащего на полу. Брат Гай издал отрывистый возглас и, путаясь в полах сутаны, бросился к Саймону Уэлплею, не подающему никаких признаков жизни. Я поспешил вслед за ним, брат Габриель и побагровевший от злости приор последовали моему примеру. Юноша был бледен, как полотно. Когда брат Гай осторожно приподнял его голову, он застонал и приоткрыл глаза.
– Все хорошо, мальчик, – мягко сказал брат Гай. – Ты потерял сознание. Ты ушибся, когда падал?
– Голова, – прошептал юноша. – Я ударился головой. Простите, я не хотел…
В уголках его глаз выступили слезы, и он зарыдал так, что впалая грудь его сотрясалась. Приор Мортимус презрительно фыркнул. Во взгляде брата Гая, устремленном на приора, вспыхнул неприкрытый гнев.
– Неудивительно, что мальчик упал без чувств, господин приор! Когда он в последний раз нормально ел? Вы что, не видите, как он исхудал? От него остались кожа да кости.
– Он получает хлеб и воду, – заявил приор. – Тебе прекрасно известно, брат лекарь, что на него наложено наказание. Правила, установленные святым Бенедиктом, позволяют подобные наказания и…
– Святой Бенедикт никогда не стал бы морить голодом одного из слуг Господних! – прервал его брат Габриель дрожащим от ярости голосом. – Саймон с утра до вечера работает в конюшнях, а потом вы заставляете его часами стоять на холоде.
Рыдания послушника перешли в приступ мучительного кашля, он задыхался, хватая ртом воздух, мертвенно-бледное лицо его приняло багровый оттенок. Лекарь приложил ухо к его впалой груди, где что-то хрипело и клокотало.
– Его легкие полны мокроты, – сообщил он. – Необходимо поместить Саймона в лазарет.
Приор вновь презрительно фыркнул.
– Не моя вина в том, что этот мальчишка слаб, как муха. Я надеялся, что физический труд сделает его более крепким и выносливым. Ему необходима закалка и…
– Брат Гай, ты можешь своей властью поместить Саймона в лазарет? – возвысил голос брат Габриель. – В противном случае я схожу к аббату Фабиану и попрошу его прекратить издевательство.
– Поступайте с этим идиотом, как вам заблагорассудится! – процедил приор и важной поступью вернулся к столу. – Недопустимая снисходительность и попустительство! В обращении с юношеством требуется строгость, а не мягкосердечие.
Он окинул трапезную вызывающим взором. Брат Габриель и брат Гай, поддерживая под руки жалобно всхлипывающего и кашляющего послушника, повели его к дверям. Брат Эдвиг, прочистив глотку, обратился к приору.
– Брат приор, я думаю, нам пора произнести б-благодарственную молитву и п-покинуть трапезную. Близится время вечерней службы.
Приор Мортимус кивнул, торопливо прочел благодарственную молитву, и монахи встали со своих мест. Те, кто сидел за длинным столом, почтительно ожидали, пока старшие монахи покинут трапезную. Когда мы подходили к дверям, брат Эдвиг наклонился ко мне и проговорил полным подобострастия голосом:
– Господин Шардлейк, м-мне очень жаль, что в-вам дважды помешали ужинать. П-поверьте, очень жаль. Прошу вас, п-простите нас.
– Я вовсе не в претензии, брат. Чем больше я наблюдаю жизнь вашей обители, тем больше у меня рождается соображений относительно моего расследования. Кстати, если речь зашла о расследовании, я был бы очень признателен, если бы завтра вы выбрали время побеседовать со мной.