Потом Штуба бросил раскаленный прут на кафельный пол, подошел к рубильнику, вмонтированному в стену включил его и, вернувшись на свое прежнее место стал наблюдать, как, медленно пузырясь, начала закипать вода в соленой ванне.
Грасс, закричав, потерял сознание. Штуба вколол ему в грудь шприц с тонизирующим раствором. Грасс открыл глаза.
— Ты гнал самолеты и через Германию? — монотонно спрашивал Штуба. — Отвечай: гнал самолеты через Германию?
— Да, — чуть слышно прошептал Грасс.
— На кого они были оформлены?
— На голландскую фирму «Де Граатонберг».
В кабинет неслышно вошел Гейдрих. Он сел в кресло в полутемном углу комнаты.
— А если бы голландцы вас не пропустили? — спросил из своего угла Гейдрих. — Что бы вы тогда делали?
Грасс, видимо, не услышал его. Штуба ударил Грасса в лицо и тихим голосом, совершенно без выражения, повторил:
— А если бы Голландия вас не пропустила?
— Тогда я гнал бы их через Англию.
— Врешь. Англичане не пропускают ваши самолеты. Они не вмешиваются в игры на Пиренеях.
— Через Англию, — повторил Грасс, — это правда.
— Кто у вас есть в Англии?
— В Англии есть человек.
— Что ты о нем знаешь?
— Ничего.
Гейдрих сказал Штубе:
— Покажите ему кино.
Штуба снял телефонную трубку и сказал:
— Где там киномеханик? Пусть включит ленту.
Застрекотал киноаппарат, установленный в соседней комнате. На белой стене возникли зыбкие очертания обнаженного мужчины. Его держали под руки два эсэсовца. Чуть поодаль два других эсэсовца кормили мясом двух громадных доберман-пинчеров.
— Не закрывай глаза, — сказал Штуба Грассу, — смотри внимательно. Я показываю это кино, чтобы сохранить тебе жизнь.
Из своего угла Гейдрих сказал:
— Уберите свет, очень плохая резкость.
Штуба выключил свет, и стало очень четко видно, как эсэсовцы спустили с поводков доберман-пинчеров, а два других эсэсовца отбежали от своей жертвы, и доберманы бросились на обнаженного мужчину, и он начал отбиваться от яростных собак, которые хотели вцепиться ему в низ живота.
— Собаки натренированы, — пояснил Штуба. — Они хорошо натренированы. Они выгрызают половые органы так, что потом у заключенного остается только один путь: в папскую капеллу — кастратом.
Гейдрих, по-прежнему негромко, сказал из своего угла:
— Поясните ему, что здесь нет звука, я бы очень не хотел, чтобы мы проиграли ему пленку. Он тогда услышит, как тот человек — его же профессии
— кричит. Это очень страшно слышать.
— Выключите, — с трудом разлепив окровавленные губы, попросил Грасс.
— Не надо. Я знаю, что того человека в Лондоне зовут Дорианом. Больше я не знаю о нем ничего.
— Чем он занимается?
— Не знаю.
— Сколько ему лет?
— Я его не видел.
— Откуда он родом?
— Он живет в Англии, но он не англичанин… Он там работал…
— А где он живет в Лондоне? — спросил Штуба.
— В Лондоне его сейчас нет. Он в Испании.
— У красных?
— Нет, у Франко.
Гейдрих стремительно вышел из кабинета, набрал номер телефона и спросил:
— Шелленберг, скажите, пожалуйста, кто из англичан находится при штабе Франко? Военных там нет?.. Понятно… Журналисты? Сколько? Пятеро? Ясно. Посмотрите, пожалуйста, по своей картотеке, кто из журналистов был у Риббентропа — то ли в этом, то ли в прошлом году. Спасибо, я подожду. И нет ли этого человека сейчас в Испании?
Гейдрих вернулся в кабинет, подвинул стул к стеклянной ванне, в которой лежал измученный Грасс, и спросил его:
— Какое у вас звание?
— У меня нет звания.
— Какое звание у вашего шефа?
— Я ничего больше не скажу.
— Кого вы знаете из военных?
— Никого.
— Из чекистов?
— Я ничего не скажу, — повторил Грасс и закрыл глаза.
Гейдрих обернулся к Штубе:
— Пойдемте-ка со мной.
Они вышли в соседнюю комнату, и Гейдрих сказал:
— Этого парня надо будет в три-четыре дня привести в порядок, а потом вы заберете его в Голландию и там организуете ему автомобильную катастрофу.
— Я не совсем понимаю, обергруппенфюрер…
— Было бы очень плохо, если бы вы понимали все мои планы, Штуба, — улыбнулся Гейдрих. — Вы красиво завязали эту операцию, надо ее так же красиво развязать. Зачем пугать Москву тем, что мы знаем их Дориана? А этот Грасс — возьмите от него все и увезите в Голландию…
Зазвонил телефон. Гейдрих поднял трубку.
— Слушаю. Ясно… Пальма… Так я и думал. Спасибо. Проинформируйте об этом Риббентропа… Хотя нет не надо. Я к вам зайду — побеседуем. Лерсту пошлите шифровку: пусть глаз не сводит с этого нашего «друга». И пусть он организует ему интересные встречи, посмотрим, нет ли у латыша связей. А потом, если интересных связей в Бургосе нет, пусть устроит ему поездку на фронт. Ну, об этом позже. Я у вас буду в восемь.
Бургос, 1937, октябрь
Именно в восемь германский военно-воздушный атташе в Бургосе генерал-полковник Кессельринг устраивал прием.
Лерст, улыбающийся, щеголеватый, веселый, подвел к Кессельрингу Яна.
— Генерал, я хочу представить вам нашего друга, военного корреспондента господина Пальма.
— Я читал ваши статьи, они серьезны и объективны…
— Благодарю вас.
— Никто так не ценит объективность, как солдаты…
— Я убежден в этом, генерал.
Лерст и Пальма подошли к следующей группе военных.
Лерст познакомил Яна с генералом Рихтгофеном.
— Рад видеть грозного вождя немецких асов, — сказал Ян.
Рихтгофен вопросительно посмотрел на Лерста.
— Это наш друг, журналист Пальма.
— Очень рад, господин Пальма.
Лерст отвел Яна в глубину зала, к камину. Он задержался на мгновение возле штурмбанфюрера СС Штирлица:
— Дорогой Пальма, познакомьтесь — это мой помощник, он тоже увлекается индийской филологией.
— Хайль Гитлер! — сказал Штирлиц.
Ян, засмеявшись, ответил:
— Хайль король.
Лерст, Пальма и Штирлиц отошли к свободному диванчику, сели рядом. Лакей принес вина и маленькие бутерброды на черном лакированном подносе.
— «Хайль король» — смешно, — заметил Лерст. — Я понимаю преимущества вашей демократии, но у нас это не может прижиться. Мы знали веймарскую демократию, и весь тот период я могу определить одним словом — беспомощность. А национал-социализм — это динамизм, это концентрация промышленной мощи, это ясная цель. Как результат — мы бьем красных и на земле и в воздухе. И я все чаще и чаще задаю себе вопрос: как можно, с вашей прогнившей системой, бороться с коммунизмом?
— Я восхищаюсь динамизмом Гитлера, — ответил Пальма. — Концентрация мощи — это прекрасно. Но рассейте мои сомнения: временами ваша система напоминает сильный спортивный мотоцикл, а наша система — дилижанс. Чем быстрее мотоцикл движется, тем он устойчивее. Победа — это скорость. Ну а если поражение? Мотоцикл упадет набок. Дилижанс просто остановится. Англия напоминает дилижанс. Она пережила много потрясений, она останавливалась, но не падала.
Лерст закурил:
— С мотоциклом — удачно. Если мы — мотоцикл, то останавливаться в ближайшие годы никак не собираемся.
— И потом мы мотоцикл с коляской, — добавил Штирлиц.
Пальма заметил:
— Ну, разве что с коляской — тогда все меняется.
К Лерсту подошел Хаген, хотел что-то сказать ему, но тот перебил:
— Дорогой Пальма, я хочу представить вам моего второго помощника. Он фехтует значительно лучше меня, зовут его Хаген, и он — отменный спортсмен.
— Когда не пьет слишком много пива, — заметил Штирлиц.
— У вас столько помощников, что мне хочется считать вас не секретарем посольства, а по крайней мере послом, — сказал Ян.
— Всему свое время.
— Мы не спешим, — торопливо сказал Хаген. — Знаете, есть прелестная пословица: «Поспешай с промедлением».
— Хорошая пословица, — согласился Ян.
— Господин Лерст, — шепнул Хаген, — пришла срочная корреспонденция из Берлина.