Пальма вытащил из кармана бумажник, открыл его:
— Двести фунтов.
— И у меня полтора.
— Купим машину. Марксистская формула «деньги — товар» не может не подействовать здесь, пока коммунисты не победили, — улыбнулся Ян.
— Эта формула не сразу исчезнет, даже когда коммунисты победят, — ответил Вольф.
Вольф увидел вывеску: «Похоронное бюро». Сквозь жалюзи пробивался свет. Вольф пересек дорогу и распахнул дверь.
Владелец похоронного бюро — маленький толстенький человек с изумительно розовым, здоровым цветом лица, но совершенно лысый — сидел возле телефона:
— Да, да, хорошо, господин. Катафалк у вас будет сегодня к утру. Да, господин, я правильно записал ваш адрес. Я знаю этот район, господин.
Он положил трубку, бросился навстречу вошедшим:
— Пожалуйста, господа! У вас горе? Я соболезную, я готов помочь вам.
Снова зазвонил телефон, и хозяин, сняв трубку, ответил:
— Слушаю вас. Да, милостивая дама, я записываю. Берлинерштрассе, пять. Сколько мест? Ах, у вас погибло трое! Да, госпожа. Сегодня же у вас будет катафалк. Примите мои соболезнования.
Он положил трубку, развел руками и сказал:
— Господа, тысяча извинений. У меня сегодня очень много работы. Я слушаю вас. — Он раскрыл тетрадку, готовясь записать адрес, куда нужно прислать похоронный катафалк.
В это время снова позвонил телефон.
— Слушаю. Да, господин. К сожалению, я могу принять заказ только на вечер. Одну минуту, сударь. — Он зажал трубку ладонью и, распахнув ногой дверь, ведшую во внутренние комнаты, крикнул: — Ильза, тебе придется самой повести катафалк.
— У меня разваливается голова, — ответил женский голос. — Я работаю вторые сутки. Я не могу, милый, моя голова…
— Твоя голова развалится после того, как мы кончим работу. — Хозяин похоронного бюро рассмеялся. Вдруг он оборвал себя, вероятно, смутившись перед вошедшими, и сказал скорбным голосом: — Да, господин, катафалк будет у вас вечером, я записываю адрес.
Положив трубку, он поднялся навстречу Вольфу и Яну, но в это время снова зазвонил телефон.
— Пошли, — сказал Пальма, — тут ничего не получится.
— Минуту, — остановил его Вольф, — погоди.
Они дождались, пока хозяин кончил разговаривать с клиентом — на этот раз его просили о конном катафалке.
— Нам нужны две машины, — сказал Вольф.
— Когда похороны, господин?
— Хоть сейчас.
— Увы… Вы же видели мой объем работ… Если бы не хорошая организация похоронного дела, у нас бы обязательно вспыхнули эпидемии… Сколько трупов… Я могу похоронить ваших…
— Друзей…
— Друзей… Какое горе, какое горе… Я могу похоронить их завтра — между тремя и пятью пополудни.
— Мы хорошо заплатим, если вы поможете нам сейчас, — сказал Пальма.
— Очень сожалею, сударь, очень сожалею…
Они шли по совершенно пустой улице, когда их остановили трое патрульных. Старший, очень высокий человек со шрамом на щеке, картинно козырнув, приказал спутникам:
— Проверьте документы.
— Слушаюсь, господин Лерст!
Пальма достал свой паспорт. Лерст увидел латышский герб, снова козырнул — ему, видимо, нравилось это — и спросил Вольфа:
— Вы тоже иностранец?
— Да.
— Можете идти. Только осторожнее. Здесь еще стреляют бандиты.
Когда патруль отошел, Пальма спросил:
— Какой у вас паспорт?
— У меня вовсе нет паспорта, — ответил Вольф. — Давайте завернем налево, там, кажется, таксомоторный парк.
— Ничего себе нервы, — ухмыльнулся Пальма.
— А у меня их нет, — тоже улыбнулся Вольф, — как и документов.
* * *
«Ц е н т р.
…После того как он достал грузовик в латышском
посольстве и лично провез семьи восставших через нацистские патрули в
лес, я обратился к нему с предложением отправиться в Прагу для
встречи с Борцовым, который доставил деньги, собранные МОПРом, столь
необходимые для спасения наиболее активных шуцбундовцев. Он принял
это предложение, спросив меня, кто я на самом деле. Понимая, что
встреча с Борцовым у него неминуема, я сказал ему, что являюсь
представителем МОПРа. Он долго раздумывал, видимо, колебался, прежде
чем подтвердил свое согласие отправиться в Прагу и провезти через
границу чемодан с деньгами, чтобы обеспечить спасение шуцбундовцев.
В о л ь ф».
* * *
Шифровка Вольфа была доложена руководству. В тот же день, двумя часами позже, в Ригу ушло задание: срочно установить личность журналиста Яна Пальма, сына известного дипломата и разведчика, работающего ныне послом на Востоке.
Бургос, 1938, 6 августа, 9 час. 27 мин.
— Ну, а из отеля, как мне помнится, — продолжал Пальма, наблюдая за тем, как торопливо записывал его слова Хаген, — я сразу же уехал на вокзал, купил билет и отправился в горы — отдыхать и кататься на лыжах.
— В горы?
— В горы.
— В какое именно место?
— Суходревина, по-моему. Это между Братиславой и Веной. Так мне сейчас кажется.
— И вы категорически утверждаете, что с Уго Лерстом в Вене не встречались?
«Что он пристал ко мне с Веной? Я ведь действительно не встречал там Лерста. А если встречал, то, значит, все эти годы он держал меня под колпаком, — быстро думал Пальма, пока Хаген записывал свой вопрос. — Нет, я Лерста там не видел, это точно. Я видел там тысячу лерстов — это было самое страшное».
Он вспомнил, как лерсты, похожие на него лерстенята и лерствятники ворвались в подвал, где прятались женщины и дети, и как они врезались в толпу со своими дубинками, и как в первое мгновение ему показалось, что это все спектакль, что это все в шутку — и быстрые взмахи рук, и крики, и тела на полу, и сладкий запах крови, и сухие выстрелы, почти неслышные в этом вопле. Только когда он увидел, как женщина вытащила за ноги трупик ребенка и стала играть с ним, будто с куклой, — только тогда Ян понял, что все это значит…
— Повторяю: впервые с Лерстом я встретился значительно позже.
— И в Прагу вы из Вены не ездили?
— Значит, Прага вас тоже интересует?
— Интересует, Пальма, интересует.
Прага, 1934
Пражский отель «Амбассадор» был забит журналистами в тот солнечный, теплый, совсем не февральский день. Здесь проходила пресс-конференция советского писателя Борцова. Маленький черноволосый человек в профессорских очках, весело щурясь, оглядывал зал и рассеянно прислушивался к очередному вопросу корреспондента «Фигаро» из Парижа.
— Вы прибыли сюда только с одной целью, мсье Борцов? — спрашивал журналист. — Только с целью встретиться с вашими издателями? Или у вас есть какие-то иные задачи?
— Задач у меня много, а цель одна: встретиться с издателями моих книг в Чехословакии. Вы информированы совершенно правильно.
— Испытывают ли писатели в России гнет со стороны режима? — спросил журналист из Швейцарии.
— Писатели фашистского, порнографического или расистского толка в нашей стране испытывали, испытывают и будут испытывать гнет со стороны пролетарской диктатуры.
— Я представляю «Тан», мсье Борцов. Скажите, пожалуйста, что вас больше всего волнует в литературе?
— А вас? — улыбнулся Борцов.
— Меня волнуют в литературе вопросы любви и ненависти, террора и свободы, младенчества и старости!
— Здорово! Вы помогли мне ответить. Считайте эти слова моим ответом на ваш вопрос. Вы, видимо, писали в юности новеллы, не так ли?
— Я не писал новелл в юности. Просто, как мне кажется, эти темы в сегодняшней России запрещены, ибо существуют, насколько мне известно, лишь две темы, санкционированные Кремлем: коллективизация и индустриализация.