Экспансия - II - Юлиан Семенов 20 стр.


 — Мы же не виделись два года, а за это время много воды утекло и люди поменялись. Вон, вы тогда были юношей, а сделались стариком... Выходите в Рио?

— Вместе выйдем, дружище, выйдем вместе, куда мы друг без друга? Одно слово —братство ... Ладно, пойду к себе спать...

— Знаете, я все же пойду с вами... Я укутаюсь пледом и сяду возле иллюминатора, что-то мне не хочется лететь одному.

— Попросите снотворного. Здесь дают снотворное. И проснетесь, когда взойдет солнце. Хоть мы и бежим от него, оно все же скоро догонит нас... И под крылом будет не безбрежный океан, а земля, все не так безнадежно... Никогда не садились на вынужденную?

— Нет. А вы?

— Дважды.

— Страшно?

— Нет. В последний момент, когда ясно, что пожар не затушить, и мотор весь в черном дыму, не страшно. Во-первых, это мгновения, доли минуты, а потом чувствуешь себя как спортсмен перед прыжком с трамплина: готовишься к спасению, придумываешь тысячу версий, тянешься к выходу, чтобы прыгнуть в самый последний момент — как раз перед тем, как самолет врежется в дом, гору или сосну... Столько напридумываешь, так перенапряжешься, что потом, когда летчики чудом усаживали машину на поле, тело болит, как после игры на чемпионате...

— По-прежнему играете в теннис?

— Начну... Последние месяцы я был не в форме...

Ригельт достал из портфеля бутылку:

— Пробовали? Это «виньу верди»; мой портье не произносит «в»; вместо «вино» говорит «бино», вместо «верди» — «берди», смешной старик. Разопьем? Чудо что за напиток...

— Спасибо, не хочу.

— Как знаете. Но я вам оставлю глоток. В самом деле не пробовали?

— По-моему, нет.

— Его подают к жареным сардинкам, очень распространено в Лиссабоне...

— Каплю попробую.

Ригельт сокрушенно вздохнул:

— Салфетка нужна, оно шипучее, обрызгает...

— Платок не подойдет?

— И это вы предлагаете адъютанту Скорцени?! Он бы меня публично унизил за такое предложение. Вы не представляете себе, как он утончен, когда речь идет о застолье... Впрочем, не только о нем одном... Послушайте, Браун, попросите у стюарда салфетку, два высоких фужера и, если есть, соленый миндаль...

— Соленый миндаль не обещаю.

— А вот и не убежден, что вы правы. На таких самолетах вполне могут быть деликатесы, они же не зря делают посадку в Лиссабоне, загружают любопытную пищу, что вы хотите — жители океанского побережья...

— Хорошо, попрошу. Что еще нужно к этому зелью?

— Жареные сардины, но это, как я понимаю, невозможно.

Штирлиц поднялся, пошел вголову самолета; там, за загородкой, сделанной из тонкой фанеры, облицованной пленками с картинками испанских городов, сидели два стюарда; здесь же был небольшой рефрижератор для бутылок и полки, в которых хранились бутерброды, взятые на борт во время часовой стоянки в Лиссабоне.

— Мой сосед отчего-то убежден, — сказал Штирлиц, — что у вас есть соленый миндаль...

— Вот уж чего нет, того нет, — ответил стюард, что подходил к Штирлицу, — очень сожалею, сеньор.

— Значит, и сардинок нет?

— Сардинки есть! Мы получили ящик сардинок, могу предложить вам банку.

— Это в масле?

— Да, конечно! А какие же еще?

— Мой сосед сказал, что в Лиссабоне подают жареные...

— Ах, это к «виньу верди»? — поинтересовался второй стюард. — Нет, таких у нас, конечно, нет, это только в Португалии, они действительно делают по здешнему рецепту, на углях, объедение, что за рыбка!

— Но высокие бокалы у вас есть?

— Это — да, — кивнул стюард. — Говорят, скоро станут делать первые классы в аэропланах такого типа, тогда наверняка будем возить и соленый миндаль. Я начну торговать вашим интересом, сеньор, мне за это наверняка уплатят премию, у нас платят премии за рациональные идеи.

— Валяйте, — согласился Штирлиц, — торгуйте рациональной идеей, но только мне сдается, что «идея» и «рационализм» не очень-то сочетаются, хотя по смыслу весьма близки.

Когда Штирлиц вышел из-за перегородки, Ригельта на месте не было, а в хвосте самолета тревожно горела красная лампочка. «Зачем человек, вошедший в туалет, должен пугать пассажиров? — усмехнулся Штирлиц, — просто-напросто объявляется ко всеобщему сведению: „Внимание, человек в сортире!“ Тоже, кстати, вполне „рациональная идея“, можно продать этому парню: пусть уберут красную лампочку; все резкое, будь то движение, цвет или рев мотора, отпугивает пассажира, в следующий раз поплывет на пароходе».

Штирлиц сел в кресло и понял, отчего Ригельт так стремительно убежал в туалет: кресла были забрызганы вином. «Еще хорошо, что впереди никто не сидел, а будь там дама с перманентом, — почему-то представил себе Штирлиц, — а ее в Рио ждет любимый, а она выйдет к нему со склеенными волосами! А почему я решил, что вино сладкое, — подумал он. — Потому что оно шипучее, если Ригельт так все обрызгал; ох уж мне эти „утонченные“ адъютанты! А где бутылка? Не понес же он ее с собой в туалет?»

Бутылку — вина в ней осталось всего ничего, на донышке, — Ригельт сунул в карман, сделанный на чехле кресла. Вино пахло сыростью и молодым виноградом. И правда — океанский запах.

— Что значит желание угодить собрату, — сказал Ригельт, вернувшись на свое место. Вид его был весьма комичен: брюки были залиты вином и левый лацкан пиджака тоже был мокрым. — Но и вы хороши... Я думал, вы мигом обернетесь, снял проволочки, держал пробку, как мог, но ведь Португалия — страна пробки, они ее не жалеют, она стреляет у них как петарда... Пробуйте вино, мне можете не оставлять, ради вас старался...

...Штирлиц никак не мог проснуться, хотя понимал уже, что он летит в самолете, что рядом с ним сидит Ригельт, а за плечо его трясет стюард — наверняка что-то случилось.

Он спружинился, широко открыл глаза и сразу зажмурился: ослепительное солнце пронизывало салон, пыль в его лучах казалась фрагментом декорации какого-то балета; действительно, маленькие пылинки плавно, словно под музыку, перемещались в воздухе. «Они меня усыпляют, — подумал Штирлиц, — будто какие щелкунчики; единственный балет, который мне удалось посмотреть с папой, там было какое-то действие, когда все засы...»

— Сеньор, — стюард снова потряс его за плечо, — вам надо заполнить пограничную анкету, мы подлетаем к Рио-де-Жанейро...

Штирлиц заставил себя подняться с кресла. Ригельта рядом не было, спал возле запасного выхода: «лишен страха», чудо что за адъютант у Скорцени, с таким не пропадешь!

— Давайте вашу анкету, — сказал Штирлиц и потер лицо пальцами. — Сейчас мы ее одолеем, голубушку.

— Вы знаете португальский?

— Нет. А зачем мне это?

— Вопросы напечатаны на португальском, сеньор, я переведу...

— Так ведь он похож на испанский... Разберусь, — улыбнулся Штирлиц. Он полез в карман, за паспортом... В левом кармане паспорта не было, хотя он был убежден, что положил его с билетом именно туда; не оказалось паспорта и в правом кармане.

«"Виньу верди"— понял он сразу же, — Ригельт специально открыл бутылку без меня, ай да Ригельт, ну, молодец, ай да адъютант Скорцени, как же он меня работнул, а?! И ведь в туалет его не потащишь! Ну, а что произойдет, если я все же затащу его в туалет? Да нет, у меня на это не хватит сил, он здоров, как бык. Да и наверняка он сжег мой паспорт в туалете, когда усыпил меня. Он не случайно в этом самолете, теперь это ясно. Я не мог себе представить игру, но игра идет. Участвует в ней Роумэн? Нет. А кто иной мог так быстро связаться с Лиссабоном? Ну, вопрос быстроты и надежности связи — это компромисс с самим собой, с моей верой в Роумэна.

Назад Дальше