— Видите ли, я рассчитывал обнаружить эти симптомы, потому что при частых головных болях…
— У меня нет частых головных болей.
— Что же у тебя есть, черт бы тебя подрал?!
— У меня вообще никогда не болит голова, — повторил больной.
— Так… это тревожный признак… при ревматизме…
— У меня нет ревматизма! Нет, это безнадежно!
— От чего же вы, собственно, страдаете?
— Ни от чего!
— Да?… С этим мы справимся. Вы принимаете уже какие-нибудь лекарства?
— Нет, — вздохнул Брунс. Его измученное, изможденное лицо покрылось капельками пота — свидетельством панического страха… — Я думаю… мне… может помочь только Ли Синг.
— Китайский… знахарь?
— Нет… Это и есть моя болезнь… Ли Синг! Маркхейт сказал, что посоветуется обо мне с вами.
— Ну да… он посоветовался… Но лучше, если вы сами расскажете… в таких случаях мало услышать от кого-то…
Что это?… Накрытый стол, великолепные холодные закуски! Такое не часто увидишь у тяжелобольного, а для Феликса, уже сутки не евшего, а только бегавшего, спасавшегося, переодевавшегося, обличавшего грехи и принимавшего незримое участие во вскрытии, — это муки Тантала. Боже, какая чудесная ветчина лежит там!
— …Это началось четыре года назад, — с глубоким вздохом сказал мужчина с фигурой мясника и грубым лицом, с громадными, словно противни, ручищами, одетый во франтоватый костюм. — Четыре года назад я первый раз приехал в Куала Лумпур. Там все и началось. В жаркий, сырой вечер…
— Подхватили лихорадку?
— Нет… влюбился.
— С этим нельзя шутить.
— Я познакомился с Ли Синг, и мы полюбили друг друга. Я ее полюбил всерьез, но, понимаете, китаянка и этот вонючий, захолустный Куала Лумпур… Короче говоря, через два месяца я удрал. Ночью я тайком сел на судно и отправился в Шанхай. Тут-то все и началось. Через пять минут после того, как я вышел на берег, ко мне подошел старый китаец. «Господин, — сказал он, — Ли Синг велела мне передать тебе вот это». И он подал мне письмо. Какой-то подлец-китаец написал его, видно, под диктовку Ли Синг. Там говорилось, что она уезжает куда-то в леса и будет там денно и нощно проклинать меня и молиться, чтобы я умер. Когда придет мой последний час, я вспомню Ли Синг, потому, что она пришлет мне как предвестников смерти четыре цветка мимозы. Смерть придет ко мне после того, как я получу четвертый цветок… Вы улыбаетесь? Я тогда тоже рассмеялся и дал пинка китайцу. А ведь я много слыхал о ворожбе, мне приходилось встречать здесь, на Востоке, людей, над которыми тяготело проклятие и которые день ото дня худели и сохли, а врачи ничем не могли им помочь. Три месяца назад я получил первый цветок и, может быть, засмеялся бы, если бы… если бы это произошло не в Лондоне.
— Где?!
— Вы не ослышались. Цветок лежал в моей лондонской квартире, на полу в ванной, и никто не мог объяснить, как он туда попал. После этого я тяжело переболел гриппом… С тех пор я поверил… Да… С тех пор я начал бояться… Я начал плохо спать… худеть…
— Сколько вы весили до того, как начали худеть?
— Больше двухсот фунтов, — ответил с глубоким вздохом больной и закурил. — Я пытался разыскать Ли Синг, но она исчезла из Куала Лумпура. Я потратил не одну тысячу, расспрашивая сотни людей по всей Азии, но все напрасно. Два месяца назад в Коломбо, садясь завтракать, я нашел на столе вторую мимозу…
— Прошу прощения, — перебил его молодой человек в белом халате, — но разрешите полюбопытствовать, кто вы по профессии?
Мгновенье взгляд коренастого блуждал по стенам комнаты.
— Я — рантье…
Неловкое молчание. Врет, скорее всего. Молодой человек бросил взгляд на уставленный закусками столик.
— А вчера, — продолжал коренастый, — произошла катастрофа.
— Новая мимоза?
— Да.
Коренастый вытер покрытый холодным потом лоб. Неважные дела у этого человека.
Пожелтевшая кожа, бегающий взгляд и впрямь наводили на мысль о близкой смерти.
— Маркхейт сказал, что попросит вас зайти ко мне, мистер Рейли, потому что вам удалось уже однажды справиться с подобным случаем у одного морского офицера…
— Да, да… был такой случай.
— Такой же, как и у меня?
— Не совсем. Там присылали нарциссы, но худел он точно так же.
— Я уже потерял всякую надежду… Ничего не ем, нервы на пределе, тяжело дышать… но хуже всего потеря аппетита. Совершенно не могу есть…
— Невероятно, — тяжело дыша, ответил Феликс и проглотил слюну.
— Вот эти закуски стоят здесь весь день. Я надеялся, что мне все-таки захочется… но увы!… Не знаю, так ли это было и у того моряка?…
Лицо молодого человека прояснилось.
— Точно так же. И именно здесь-то мне и удалось ему помочь!
— Каким образом?
— Внушением! Это единственный способ. Вы поддаетесь влиянию более сильной воли…
— Вправду?!. Это не повредило бы и мне!… Знаете, я просто пришел в отчаяние, когда Маркхейт сказал, что вы сможете прийти только в том случае, если сегодня не будет, — тут у него передернулось лицо, — вскрытия… А я не могу ждать… Потому что близится мой конец… мой конец…
У молодого человека стало легче на душе. Все в порядке. Настоящий Рейли не появится — вскрытие ведь состоялось.
— Что ж, попробуем… Начнем сеанс гипноза. Вы должны во всем слушаться меня, каким бы трудным вам это ни показалось. Делайте то, что я вам скажу. Моряка я спас буквально за четверть часа до смерти, в таком же точно душевном состоянии, как и у вас… Встаньте… вот так… Смотрите мне прямо в глаза… Идите… Сядьте… Так…
Они сели за стол. Молодой человек широко раздутыми ноздрями вдыхал запах мяса и, глядя прямо в глаза удивленно уставившемуся на него Брунсу, хрипло командовал:
— Режьте! Так… Кладите в рот! — Молодой человек показал пример… — Так… Жуйте!… Жуйте!… Вот так… Еще раз… — Он отрезал и со сверкающими глазами поглощал пищу. Коренастый с несчастным, как у ребенка, лицом, давясь, подражал ему. — Еще раз… Хороший пример заразителен… Так было и с моряком… ешьте… жуйте! Жуйте! Смотрите мне в глаза: жуйте… ешьте… Горчицы не надо?
Больной, совершенно обалдев, смотрел на него. С помощью метода внушения и нового врача закуски в молниеносном, темпе исчезали со стола…
В конце концов, глядя на жующего с таким аппетитом врача, Брунс и сам начал получать удовольствие от еды… Чудо, а не врач.
— А теперь налейте виски…
— Я не пью…
— Тихо! Делайте то же, что и я! Вот так! К чертовой матери… И пейте! Пейте!
Брунс опорожнил свой бокал.
— А теперь что?
— А теперь мы с вами вместе десять раз споем «Путь далёкий до Типперери…»
… Несколько позже живший в соседнем номере миссионер колотил обеими руками в стену, пытаясь прекратить этот невыносимый концерт и грозясь пожаловаться управляющему, но так ничего и не добился. Больше того, за стеной пустились в пляс да так, что начали дрожать стекла!
Глава 19
Придя в себя, синьора Релли так и не объяснила причину своего обморока.
— Со мной часто случается такое в период дождей. Не зря я еще два дня назад хотела уехать в горы.
— Но все-таки при виде кинжала вы… — начал было капитан.
— Что? Вы меня в чем-то подозреваете?…
— Об этом и речи быть не может… Мне показалось, что вы что-то вспомнили…
— Такое ужасное зрелище и такое ужасное время года… Этот карантин может стоить мне жизни, если я не смогу вовремя уехать в горы…
Капитан беспомощно посмотрел на Элдера. Инспектор взял в руки кинжал.
— Как зрелище он ничего особенного не представляет. А вот не могли бы вы нам сказать, синьора, почему он такой легкий?
— Откуда мне знать? Может быть, это игрушка…
— А что может означать эта римская двойка?…
— Может быть, цену… Элдер кивнул.