Поблагодарила Аргайла за обед с такой ледяной улыбкой, будто не подозревала, во что он ему обошелся, и пошла прочь.
— Какая очаровашка, — негромко заметила вслед ей Флавия.
Вконец расстроенный, Аргайл раздраженно потер нос.
— Похоже, ты ей не понравилась. Не принимай на свой счет. Может, это потому, что она пять минут назад потребовала, чтобы я нарушил закон. Меня она тоже не любит, хотя я накормил ее обедом.
Оба надолго замолчали. Аргайл не сводил с Флавии восхищенного взгляда, который она всегда объясняла его смущением. Так оно и было. Он не знал, как себя держать с таким заводным и вместе с тем спокойно сосредоточенным человеком: в его сознании части не соединялись в единое целое. Или, если угодно, соединяться-то соединялись, только он не представлял, где пролегало их сцепление.
— Так что же ты все-таки здесь делаешь? — наконец спросил он. — Не представляешь, как я рад тебя видеть. Все-таки дружеское лицо.
— Спасибо, — вежливо поблагодарила Флавия, а про себя решила, что жизнь в Риме его нисколько не изменила. Если он не понимал ее, то и она не понимала его. Его обожание на расстоянии начинало смущать Флавию. По ее мнению, Аргайлу надо было либо забыть о ней, либо заключить в объятия. И то, и другое ее бы устроило. Но он не делал ни того, ни другого, и это ей казалось просто нерешительностью. — Приехала на пару дней по поводу одного дела, — ответила она. — Ерундового. Ничего интересного.
— Ах вот как.
— А ты?
— Судя по всему, даром потерял время.
— Ах вот как. Возникла новая пауза.
— Не хочешь рассказать? — наконец предложила Флавия. — Судя по твоему виду, тебе необходимо выговориться.
— Необходимо. — Он благодарно на нее посмотрел. — С удовольствием. Слушай, ты, наверное, голодная?
— Да. Как ты догадался, — с готовностью подхватила она.
— Озарение. Пошли, посижу с тобой, выпью кофе. Люблю наблюдать за профессиональной работой.
Они вошли в ресторан и устроились за тем же самым столиком, где Аргайл до этого сидел с синьорой Пиантой.
— Место то же, а компания лучше, — прокомментировал он и попытался изобразить обворожительную улыбку, но снова не преуспел.
Флавия с присущей ей добросовестностью и основательностью перепахивала меню, а он тем временем рассказывал о своих невзгодах и перипетиях. Судя по всему, сделка сорвалась — теперь самое разумное возвращаться в Рим. Флавии нечего было добавить, но она старалась проявить оптимизм. Посоветовала задержаться на несколько дней: как знать, что еще может случиться. Не стоит ли все же решиться на контрабанду?
Аргайл был потрясен.
— Ты — полицейский и туда же. Мне за тебя стыдно!
— Просто предложила.
— Нет уж, спасибо. Еще несколько дней потолкаюсь, попытаюсь добиться своего законным путем, а если не получится — брошу. — В нем снова вспыхнул прежний энтузиазм. — Завтра попытаюсь взять за глотку маркизу. Отправлюсь к ней. Должно подействовать. — Джонатан зевнул, откинулся на спинку стула и потянулся. — Ну довольно. Я сыт по горло всей этой чепухой. Развлеки меня, расскажи, как там жизнь в Риме.
Это было откровенным напоминанием того, что они, хоть и жили в одном городе, но в последнее время виделись редко. Аргайла это расстраивало, и Флавии тоже недоставало его общества. Но, как она это объясняла, Джонатан на глаза не попадался, а ей было некогда. Столько всего навалилось — генералу приходилось спасать их управление.
— Если честно, — призналась она, — я здесь потому, что в Риме все посходили с ума и Боттандо приходится выкручиваться.
— Он в своем репертуаре.
На этот счет у них были разные взгляды. Англичанин Аргайл считал, что постоянные манипуляции Боттандо характеризуют его как законченного интригана.
И хотя относился к дружелюбному итальянцу с огромным уважением, в душе считал, что тому лучше бы тратить побольше времени на поимку преступников. А Флавия, наоборот, полагала, что ни от кого не будет пользы, если противникам генерала удастся угробить управление. Только не хотела, чтобы Боттандо слишком часто использовал именно ее.
— На этот раз все очень серьезно, — нахмурилась она. — На нас крепко наехали. Я очень надеюсь, что ему удастся вытащить нас из этой передряги.
— Уверен. У него же потрясающий опыт. А ты, я полагаю, здесь по поводу дела Мастерсон? Я читал о нем в газетах.
Флавия рассеянно кивнула.
— Кто это ее?
— Откуда мне знать? Местная полиция полагает, что это ограбление. Может быть, и так. Не мое дело. Я здесь, чтобы придать расследованию респектабельности, выяснить, не связано ли это как-то с искусством, и тактически завоевать управлению репутацию в трудный момент. Слушай, — Флавия решила перевести тему разговора в менее тревожное русло, — ты не знаешь такое ателье… — она сверилась с названием, — «Фотографика Росси»?
— В высшей степени респектабельное — небольшое дело в Болонье. Подборки фотографий. Их часто используют искусствоведы, подбирая иллюстрации для книг. А что?
— Да ничего. Просто оттуда сегодня утром пришло Письмо Мастерсон. Вот и решила проявить усердие и выяснить, что это такое. Надо же о чем-то писать в отчете, — объяснила она, а Аргайл взял у нее бумагу и начал читать.
Редко приходится видеть, как человек от удивления резко откидывается на спинку стула. И еще реже — как от удивления у него меняется цвет лица. Аргайл обогатил опыт Флавии и тем, и другим. На секунду ей даже показалось, что Джонатан сейчас опрокинется вместе со стулом. Пока он читал письмо, его лицо побледнело, а затем пошло пятнами. Он таращился на лист бумаги выпученными глазами.
— Что это… — начал он таким тоном, словно с ним вот-вот была готова приключиться истерика. — Что ты с этим делаешь? — Он явно увидел нечто такое, что Флавия не разглядела. И она вытянула шею и тоже уставилась на лист.
— Тут что-нибудь не так?
— Все так. Прекрасное письмо. Можно сказать, образец. Приятно сознавать, что в наш век мобильных телефонов и электронной почты эпистолярный стиль еще существует.
— Джонатан, — насторожилась Флавия. Она знала его раздражающую манеру городить в разговоре всякую чушь, если он чувствовал, что сбит с толку или чем-то расстроен.
— Она запрашивает фотографию с одного полотна.
— А ей отвечают, что у них ее нет. Это я знаю.
— С портрета, — методично продолжал Аргайл, — Того самого, который принадлежал маркизе ди Мулино и который полвека никого не интересовал. Кроме меня. Я напрасно потратил несколько месяцев, пытаясь его купить. И когда считал, что все на мази, эта страшила Пианта вдруг заявила, что кто-то еще проявляет к нему интерес и намерен купить. И вот оказывается, что этот кто-то — та самая женщина, которую так ловко исполосовали ножом.
Флавия задумалась. Она видела, что Аргайл чем-то обеспокоен, но не понимала, в чем дело.
— Тебя избавили от конкурентки, — весело проговорила она.
— Слишком уж точно. — Он мрачно посмотрел на нее.
— А кто художник? — поинтересовалась Флавия.
— Никто.
— Но кто-то же его нарисовал?
— Естественно. Но ни я, ни другие не знаем, кто именно. Просто представитель венецианской школы, примерно в тысяча пятисотом году или около того. Очень посредственный.
— А чей в таком случае портрет?
— Тоже не знаю, — отозвался Аргайл. — Может быть, это автопортрет.
— Полагаю, не Тициана?
— Ни малейшей вероятности. Тициан умел рисовать.
— Что он собой представляет?
— Анфас. Мужчина с крючковатым носом в мантии. Зеркало, на заднем плане мольберт и палитра. Ничего особенного.
— Забавное совпадение, — нахмурилась Флавия. Она явно расстроилась, понимая, что ее жизнь без нужды усложняли.