Император совершал церемониальный въезд в древнюю столицу, следовал из загородного Петровского дворца в Кремль.
Впереди на огромных жеребцах ехали двенадцать конных жандармов, и какой-то насмешливый голос за моей спиной довольно громко сказал:
- C'est symbolique, n'est ce pas? (Символично, не правда ли? (фр.)) Сразу видно, кто у нас в России главный.
Я оглянулся, увидел две очкастые студенческие физиономии, взиравшие на шествие с брезгливой миной.
За жандармами, переливаясь на солнце серебряным шитьем кармазиновых черкесок, покачивались в седлах казаки императорского конвоя.
- И с нагаечками, - заметил все тот же голос.
Потом не слишком стройным каре проследовали донцы, а за ними и вовсе безо всякого строя ехала депутация азиатских подданных империи - в разноцветных одеяниях, на украшенных коврами тонконогих скакунах. Я узнал эмира бухарского и хана хивинского, оба при звездах и золотых генеральских эполетах, странно смотревшихся на восточных халатах.
Ждать было еще долго. Миновала длинная процессия дворянских представителей в парадных мундирах, за ними показался камер-фурьер Булкин, возглавлявший придворных служителей: скороходов, арапов в чалмах, камер-казаков.
Но вот на убранных флагами и гирляндами балконах зашумели, замахали руками и платками, зрители подались вперед, натянув канаты, и я догадался, что приближается сердцевина колонны.
Его величество ехал в одиночестве, очень представительный в семеновском мундире. Грациозная белоснежная кобыла Норма чутко прядала узкими ушами и косилась по сторонам влажным черным глазом, но с церемониального шага не сбивалась. Лицо царя было неподвижно, скованное примерзшей улыбкой. Правая рука в белой перчатке застыла у виска в воинском салюте, левая слегка пошевеливала золоченую уздечку.
Я дождался, пока проедут великие князья и открытые ландо с их величествами вдовствующей и царствующей императрицами, и, предъявив оцеплению пропуск, поспешно перебежал через открытое пространство.
Оказался в пешей колонне сенаторов, пробрался в самую середину, подальше от взоров публики и, бормоча извинения, зигзагами заскользил вперед. Важные господа, многих из которых я знал в лицо, с недоумением косились на невежу в зеленой ливрее дома Георгиевичей, но мне было не до приличий. Письмо доктора Линда жгло мне грудь.
Мельком увидел на запятках коляски императрицы-матери полковника Карновича, переодетого камер-лакеем - в камзоле, напудренном парике, но при этом в неизменных синих очках, - однако начальник царской охраны сейчас помочь мне не мог.
Я должен был срочно переговорить с Георгием Александровичем, хотя и он возникшей проблемы не разрешил бы. Тут нужен был сам государь. Хуже того - государыня.
***
После вчерашнего конфуза полковнику Карповичу был шумный разнос от Георгия Александровича за плохую подготовку агентуры. Перепало и мне, уже от них обоих, за то, что ничего толком не разглядел и даже мальчишку-газетчика не задержал.
Фандорина при этой мучительной для меня сцене не было. Как мне чуть позднее доложил Сомов, еще до моего отбытия на встречу с людьми доктора Линда бывший статский советник и его японец куда-то отбыли и с тех пор не появлялись.
Их отсутствие не давало мне покоя. Несколько раз в течение вечера и еще раз уже далеко за полночь я выходил наружу и смотрел на их окна. Свет не горел.
Утром я проснулся от резкого, нервного стука. Решил, что это Сомов, и открыл дверь в ночном колпаке и шлафроке. Каково же было мое смущение, когда я увидел перед собой ее высочество!
Ксения Георгиевна была бледна и, судя по теням под глазами, спать не ложилась вовсе.
- Его нет, - сказала она скороговоркой. - Афанасий, он не ночевал!
- Кто, ваше высочество? - испуганно спросил я, сдергивая колпак и слегка приседая, чтобы полы халата достали до пола и прикрыли мои голые щиколотки.
- Как кто! Эраст Петрович! Ты, может быть, знаешь, где он?
- Никак нет, - ответил я, и на душе сделалось очень скверно, потому что выражение лица ее высочества мне совсем не понравилось.
- Как кто! Эраст Петрович! Ты, может быть, знаешь, где он?
- Никак нет, - ответил я, и на душе сделалось очень скверно, потому что выражение лица ее высочества мне совсем не понравилось.
Фандорин и его слуга объявились после завтрака, когда великие князья уже отбыли в Петровский дворец для приготовления к торжественному въезду. Дом был полон агентов полиции, потому что ожидалось следующее послание от похитителей. Я держался поближе к телефону и все время гонял Сомова к подъезду, посмотреть, не подбросили ли новой записки. Впрочем, это было лишнее, потому что в кустах вдоль всей подъездной аллеи дежурили филеры полковника Ласовского. На сей раз никому не удалось бы перелезть через ограду и подойти к Эрмитажу незамеченным.
- Ребенка видели? - спросил меня Фандорин вместо приветствия. - Жив?
Я сухо рассказал ему о вчерашнем, ожидая очередной порции упреков за упущенного газетчика.
Чтобы предупредить реприманд, сказал сам:
- Знаю, что виноват. Нужно было не за каретой бежать, а этого маленького негодяя держать за шиворот.
- Г-главное, что вы хорошо разглядели малыша и что он цел, - заметил Фандорин.
Упреки я бы снес, потому что они были вполне заслужены, но этакая снисходительность показалась мне возмутительной.
- Да ведь единственная зацепка утрачена! - с сердцем сказал я, давая понять, что не нуждаюсь в его фальшивом великодушии.
- Какая там зацепка, - слегка махнул он рукой. - Обычный вихрастый п-постреленок, одиннадцати с половиной лет от роду. Ничего ваш Сенька Ковальчук не знает, да и не мог знать. За кого вы держите д-доктора Линда?
Должно быть, у меня отвисла челюсть, потому что прежде, чем заговорить, я преглупо шлепнул губами.
- Се...Сенька? Ковальчук? - повторил я, ни с того ни с сего тоже начав заикаться. - Вы что, его нашли? Но как?!
- Да очень просто. Я хорошо его разглядел, когда он шмыгнул к вам в д-двуколку.
- Разглядели? - переспросил я и сам на себя разозлился за попугайство. - Как вы могли что-либо разглядеть, если вас там не было?
- То есть как это не было? - с достоинством произнес Фандорин, насупил брови и вдруг загудел басом, показавшимся мне на удивлением знакомым. - "Живей, живей, раб божий!" Не признали? Я же, Зюкин, все время был рядом с вами.
Поп, тот самый поп из колымаги с клеенчатым верхом!
Взяв себя в руки, я придал лицу пристойную невозмутимость.
- Мало ли что вы были рядом. Но ведь за нами вы не поехали.
- А зачем? - Взгляд его голубых глаз был так безмятежен, что я заподозрил издевку. - Я видел д-достаточно. У мальчишки в сумке была газета "Московский богомолец". Это раз. В пальцы крепко въелась типографская краска, а стало быть, и вправду газетчик, каждый день сотни номеров через свои руки пропускает. Это два...
- Да мало ли мальчишек торгуют "Богомольцем"! - не выдержал я. - Я слышал, что этот бульварный листок в Москве расходится чуть не по сто тысяч в день!
- А еще у мальчишки на левой руке было шесть пальцев - не приметили? И это три, - невозмутимо закончил Фандорин. - Вчера вечером мы с Масой обошли все десять пунктов, где г-газетчики "Московского богомольца" получают свой товар и без труда выяснили личность интересующего нас субъекта. Правда, пришлось его немножко поискать, а когда нашли, то еще и побегать, но от нас с Масой убежать довольно трудно, в особенности такому юному созданию.
Просто. Господи, как это просто - вот первое, что пришло мне в голову. Действительно, нужно было всего лишь получше приглядеться к посланцу похитителей.
- Что же он вам рассказал? - нетерпеливо спросил я.
- Ничего интересного, - ответил Фандорин, подавив зевок. - Самый обычный Сенька. Зарабатывает продажей газет на кусок хлеба да еще на водку своей пьющей мамке. С уголовным миром никак не связан. Вчера его нанял какой-то "дядька", посулил т-трешницу. Объяснил, что надо делать.