— Да-да, — вспомнил Иван Дмитриевич, — но по ходу рассказа я решил описать ее смерть не в отдельной главе, а в связи с убийством фон Аренсберга. Так будет правильнее. Сами посудите, ну кому интересна какая-то там прачка? Зато если вплести ее, бедную, в какую-нибудь политическую интригу, что я и сделал, то уж непременно прочтут. Вы, пожалуйста, вставьте ее фамилию: Григорьева. Аглая Григорьева.
— Потом вставлю.
— Нет, вставьте сейчас, чтобы я был спокоен. Я перед ней в долгу, изловил бы Пупыря пораньше, она, может, жива была до сих пор.
— Если уж разбираться, больше всех виноват Сыч, — рассудил Сафонов.
— Все мы хороши.
Иван Дмитриевич рассказал, что деньги на похороны Аглаи Григорьевой он выделил из секретных фондов сыскной полиции и сам шел за гробом вместе, разумеется, с Сычом и Константиновым. Похоронили ее на Волковом кладбище.
— На обратном пути зашли в трактир помянуть покойницу, — говорил он. — Выпили, я взял пустую рюмку, сжал ее в кулаке и раздавил, как яйцо. Потом пальцы развел, смотрю, на руке ни царапины. Ну, мне сразу как-то повеселее стало.
— Почему? — не понял Сафонов.
— Это знак, думаю.
— Знак чего?
— Экой вы непонятливый! Того, что, значит, простили меня там, — возвел Иван Дмитриевич глаза к потолку веранды, — в вечно-струящемся эфире.
Помолчав, он продолжил:
— Кстати, на похоронах я познакомился с этим Семеном Ивановичем, водовозом. Он-то и раскрыл мне тайну первого покушения на Хотека.
— Когда в него камнем запустили?
— Да, и оказалось вот что. Накануне кучер Хотека закупал на Сенном рынке фураж для посольских лошадей и подсунул кому-то из продавцов фальшивую ассигнацию. Тот в посольство с жалобой, его оттуда — в шею. Это мне Семен Иванович сообщил, он на Сенном рынке свой человек, все знает. В общем, на другое утро обиженный увидел своего обидчика, когда тот вез Хотека в Миллионную, сгоряча пустил в него камнем из-за забора, но промахнулся. Камень угодил в окно кареты, вот и вся история. Я, надо сказать, — добавил Иван Дмитриевич, — с самого начала предполагал нечто подобное.
ГЛАВА 14
ЗМЕЯ КУСАЕТ СЕБЯ ЗА ХВОСТ
1
Хотек, по горло укутанный пледом, лежал на диване в квартире у Кунгурцева. Рядом сидел Никольский. Вместе с Кобенцелем, затащив посла в квартиру и смазав ему йодом ссадины на руках, он полагал, что сделал все возможное для его спасения. Сам Кунгурцев уже успел облачиться во фрак. Нервничая, он не знал, чем заняться, и в ожидании важных персон из Министерства иностранных дел гнал жену переодеваться.
— Приедут, — говорил он трагическим шепотом, — а ты, милая, в затрапезе.
— Сейчас, сейчас, — отвечала Маша, одновременно заваривая свежий чай, откупоривая бутылку кагора и накладывая Хотеку холодный компресс.
В соседней комнате стонал посольский кучер, о котором она тоже должна была позаботиться.
Кобенцель ходил туда и обратно, боясь упустить момент, когда один из них двоих будет в состоянии рассказать все подробности случившегося.
За доктором уже сбегали, но тот, осмотрев Хотека, не нашел на нем никаких увечий, определил глубокий обморок, вызванный нерв-ным потрясением, велел его не тревожить и занялся кучером.
— Сударь, ваш долг — находиться рядом с их сиятельством, — несколько раз напоминал ему Кобенцель.
Доктор говорил:
— Иду.
И не шел.
В прихожей, охраняя дверь, сидел дворник, на лестнице толпились разбуженные суматохой соседи. Господин в лисьей шубе, накинутой поверх шлафрока, водил всех желающих к окну своей квартиры в четвертом этаже, как раз над квартирой Кунгурцева, и показывал натянутую через улицу веревку. Пока не стаял снег, с высоты ее хорошо было видно на белом фоне.
Успевшие побывать на улице объясняли, что одним концом веревка привязана к фонарному столбу, другим — к вделанной в стену дома круглой железной рогульке, которая обхватывает ствол водосточной трубы. До прибытия полиции веревку снимать не решались, но двое добровольцев с фонарями стояли внизу, чтобы никто больше не пострадал. В подъезде то и дело хлопали двери, на площадках собирались жильцы. Время от времени слышался истеричный женский голос, кричавший, что будет война, и заклинавший какого-то Александра Ивановича не спать, а бежать на телеграф, немедленно слать телеграмму в Карлсбад какой-то Лелечке: пусть с детьми завтра же выезжает в Россию.
— Странно, — обращаясь к Кунгурцеву, сказал Кобенцель, — я отправил этого полицейского к дежурному по Министерству иностранных дел, но до сих пор оттуда никого нет…
— А-а-а! — дурным голосом заорал за стеной кучер и умолк — это доктор вправил ему вывихнутую руку.
В ту же минуту грянул долгожданный звонок.
— Маша! — зашипел Кунгурцев. — Быстро! То, черное. С буфами. И брошку не забудь!
На ходу одергивая фрак, он побежал в прихожую. Дворник распахнул дверь, через порог ступил Иван Дмитриевич. Он вошел один, Сопов и Сыч остались в подъезде.
Увидев Путилина, а не канцлера Горчакова, Кунгурцев успокоился:
— А, это вы… Что ж, прошу.
Никольский встал, Иван Дмитриевич занял его место возле дивана, со страхом вглядываясь в белое, с заострившимся носом лицо Хотека.
— Ваше сиятельство…
Тот молчал. Опущенные веки недвижимы, набухшая на лбу синяя жилка вот-вот, кажется, прорвет сухую и тонкую старческую кожу.
— А ну-ка чайку, — ворковала Маша, склоняясь над ним, как над ребеночком, которого у нее не было. — Чайку горяченького…
Иван Дмитриевич отвел ее руку с чашкой:
— Не видите, что он без сознания?
— Нет-нет, — сказала она, — господин посол уже пришел в себя. Просто не хочет ни с кем разговаривать. Он, видимо, пережил что-то ужасное. Я вливала ему в рот кагор с ложки, он глотает.
Иван Дмитриевич поднялся и подошел к окну. Короткий отрезок веревки, освещенный светом из нижнего окна, как шпага вонзался в темноту. Напротив на целый квартал растянулось недавно законченное постройкой и еще не заселенное здание. На этой стороне улицы стоял единственный жилой дом. Справа к нему прилегал небольшой садик, дальше — длинный двухэтажный корпус мужской гимназии, ночью, естественно, пустовавшей. Слева простирался расчищенный под строительство пустырь. Место для покушения выбрано было на редкость удачно. В центре столицы, пожалуй, лучше и не найдешь.
— Господа, — попросил Иван Дмитриевич, — будьте любезны назвать мне ваши фамилии.
— Кунгурцев Павел Авраамович, — сказал Кунгурцев. — Корреспондент газеты «Голос». Если помните, я днем приходил к вам в Миллионной. А это… — Он замялся, поскольку женат был на Маше гражданским браком, без регистрации, и предоставил ей самой выпутываться из положения.
— Мы с вами тоже, кажется, виделись нынче, — сказал Кобенцель.
Лишь сейчас Иван Дмитриевич обратил внимание, что в комнате присутствует еще один человек. Он узнал приезжавшего с гробом секретаря австрийского посольства. В памяти всплыла фамилия, названная преображенским поручиком.
— Кобенцель?
— Барон Кобенцель. Это правда, что вы нашли убийцу князя фон Аренсберга?
— Да.
— И кто же он?
— Виноват, пока не имею права говорить. Завтра узнаете.
— Одно хотя бы скажите: он арестован?
— Да, — соврал Иван Дмитриевич, упреждая события.
— Нет ли тут ошибки? Кто тогда совершил нападение на господина посла? Я думал, что стреляю в того же самого человека…
— Вы в него стреляли? — перебил Иван Дмитриевич.
— Как? — в свою очередь удивился Кобенцель. — Вам ничего не сообщили?
— Мы слышали выстрел, — подтвердил Кунгурцев.
— Сперва крик, — уточнила Маша, — потом выстрел.
— Именно так? Не наоборот? — спросил Иван Дмитриевич.