Вот она какая, Смерть. Поди, пойми ее".
Сенька рассказ выслушал в оба уха, жадно, и потом голову ломал, как эту историю разъяснить, но так и не разъяснил.
В тот день, правда, долго голову ломать времени не было - столько всего приключилось.
После того как Князь свой приговор объявил про Сеньку и угостил колоду водкой-коньяком, Килька повел новичка к себе (была у него недалеко от входа каморка за ситцевой занавесочкой).
Оказался душа-парень, без форсу, даром что сам с мастью, а Сенька вроде как с боку-припеку. Нос не драл, говорил попросту и много чего полезного порассказал, уже как своему, почти что затасованному.
Ничё, сказал, Скорик, раз сама Смерть за тебя попросила, будешь в колоде, никуда не денешься. Может, кого из наших посадят или пришьют - тогда тебя в шестые возьмут, а я до семерки поднимусь. Ты меня держись, не пропадешь. И живи прямо тут. Вместе и храпеть веселей.
(Похрапеть-то им на пару так и не довелось, но об этом после.)
Про Князя и так всё было известно, про Смерть новенький тоже не меньше Килькиного знал, поэтому стал про остальных выспрашивать.
Валета нашего, сказал Килька, все боятся, даже Князь себя с ним опасливо держит, потому как Очко припадочный. То есть так-то он тихий, спокойный, хоть и говорит всё время непонятно, стихами, но иногда попадет вожжа под хвост, и тогда ужас какой страшный делается, прямо Сатана. Сам он из господ, раньше студентом был, но почиркал там кого-то до смерти по марафетному делу и получил каторгу-пожизненку. Ты от него подальше держись, посоветовал Килька. Князь может и в харю, и даже насмерть прибить, но хоть ясно, с чего и за что, а этот бешеный.
Следующий по колоде, Сало, оказался хохол, отсюда и кликалка. Нужный человек, большие знакомства среди иногородних сламщиков и перекупщиков имеет, весь хабар через него уходит и хрустом, то бишь денежками, возвертается.
Про безногого Боцмана, девятку, Килька рассказал, что он и вправду прежде был флотским боцманом, самым геройским героем на всем Черном море. Как начнет про турку или морские плаванья рассказывать - заслушаешься. Ему на корабле котлом паровым ноги отдавило. Кресты у него, медали, пенсия геройская - шестнадцать целковых, но не тех кровей человек, чтоб тихо старость проживать. Ему куражу хочется, фарту да азарту. Он и доли из хабара своей никогда почти не берет, а у девятки доля немалая, не то что Килькина.
Седьмой с восьмым братья-близнецы с Якиманки. Лихие ребята. Их Князю знакомый городовой из Первого Якиманского участка взять присоветовал. Сказал: страх до чего ребята отчаянные, жалко, если к большому делу не пристроятся, даром пропадут. А прозвали их Авось и Небось, потому что лихости в них больше, чем ума. Авось-то еще куда ни шло, оттого старшим поставлен, а Небось совсем шебутной. Вели ему Князь орла двуглавого со Спасской башни своровать - полезет, не задумается.
А под конец Килька вздохнул, ладоши потер и говорит:
- Ништо, сегодня на всех наших в деле посмотришь.
- В каком деле? - У Скорика сердце так и сжалось - надо же, в самый первый день сразу на дело идти! - Бомбить кого будем?
- Нет, бомбить что. Тут дело аховое. Стык нынче у Князя с Упырем.
Сенька припомнил, как Очко про этот самый стык уже спрашивал.
- А, это который в седьмом часу будет? И чего там? Это который Упырь, Котельнический?
- Он. На московского туза с Князем метать будут. Понял? Сенька присвистнул. Вон оно что!
Туз - это у фартовых навроде царя-государя, один на всю Москву. Раньше тузом Кондрат Семеныч был, большущий человек, вся Москва его трепетала. Говорили, правда, про Кондрат Семеныча разное. Что старый стал, ржавый, молодым ходу не дает. Кто и осуждал за то, что в богатстве проживает, и не на Хитровке, как тузу положено, а в собственном доме, на Яузе. И помер он не по-фартовому - от ножа, пули или в тюрьме. На пуховой перине дух испустил, будто купчина какой.
Выходит, Обчество приговорило тузом одному из двух быть: Князю или Упырю.
Выходит, Обчество приговорило тузом одному из двух быть: Князю или Упырю.
Про Князя ясно - орел крылатый. Стрелой вверх взлетел, такие дела делает - залюбуешься. Одним нехорош: больно шустро шагает и строптив. Килька сказал, "деды" опасаются - не задурил бы от такой власти.
Другое дело Упырь. Он из давних, тихих, которые не летают, а по-белочьи вверх карабкаются. Дел за Упырем громких не водится, пальбы от его колоды не слыхать, а боятся его не меньше, чем Князя.
Упырева колода не налетами промышляет, а делом новым, шума не терпящим: стрижет лабазников и лавочников. Таких деловых "доилыциками" прозвали. Хочешь, чтоб лавка цела была, чтоб врач санитарный не цеплялся и псы не трогали - плати доилыцику мзду и живи себе, торгуй. А кто не хотел платить, на себя надеялся или так, жадничал, с теми всякое случалось. Одного упрямого бакалейщика стукнули в темном переулочке сзади по башке, он и не видел кто. Упал, встать хочет, а не может - земля в глазах плывет. Вдруг глядит - на него лошадь с телегой едет, в телеге камни грудой, чем улицу мостят. Он кричит, руками машет, а возница будто не слышит. Лошадь-то бакалейщика копытами переступила, а тележные колеса прямо по ногам ему проехали, переломали всего. Теперь того бакалейщика в кресле на колесиках возят, и Упырю он платит исправно. А у другого, мороженщика, дочку-невесту так же вот подкараулили, мешок на голову натянули и попортили - да не один, а с полдюжины бугаев. Она теперь дома сидит, на улицу носа не кажет, и уже два раза из петли вынимали. А заплатил бы мороженщик, ничего бы с его дочкой не было.
Но и Упырь не всем "дедам" по сердцу, объяснил Килька. Те, которые годами постарше и хорошо прежние времена помнят, не одобряют Упырева промысла. Раньше так кровососничать не заведено было.
Короче, на сегодня назначен стык, чтоб Князь с Упырем сами меж собой разобрались, кто кому дорогу уступит.
- Так порешат они друг друга! - ахнул Сенька. - Порежут, постреляют.
- Нельзя, закон запрещает. Ребра поломают или башку кому пробьют, но не боле того. С оружием на стык идти нельзя, Обчество этого не дозволяет.
В пятом часу пришли посредники от Обчества, два спокойных, медлительных "деда" из уважаемых воров. Назвали место для стыка - Коровий луг в Лужниках - и время: ровно в семь. Еще сказали, Упырь желает знать, всей ли ему колодой приезжать или как.
"Дедов" посадили в передней комнате чай пить, ответа ждать, а сами столпились у Князя вокруг стола. Даже Боцман с улицы прикатил, боялся, обойдут его.
Небось первый крикнул:
- Все пойдем! Наваляем упырятам, будут помнить. Князь на него шикнул:
- Ты думай, башка, потом говори. У нас дама есть? Нету. Смерть же с нами на Коровий луг махаться не поедет?
Все поулыбались шутке, стали ждать, чего Князь дальше скажет.
- А у Упыря дамой - Манька Рябая. Она в прошлый год двух легавых лбами стукнула так, что не встали, - продолжил Князь, полируя щеточкой ногти. Он сидел нога на ногу, слова ронял неспешно - наверно, уже видел себя тузом.
- Знаем Маньку, женщина основательная, - подтвердил Боцман.
- Та-ак. Дальше глядите. Вот ты, Боцман, не в обиду сказать, калека. Какой от тебя на стыке прок?
Боцман запрыгал на своих обрубках, заволновался:
- Да я... Вон колотушкой как приложу - всякий напополам согнется. Князь, ты ж меня знаешь!
- Колотушкой, - передразнил Князь, откусывая заусенец. - А у Упыря девяткой Вася Угрешский. Много ты против него своей колотушкой намахаешь? То-то.
Боцман закручинился, захлюпал.
- Теперь шестерку взять, - кивнул на Кильку старшой. Тот вскинулся:
- А чё я-то?
- А то. У них шестеркой Дубина. Он кулачищем гвоздь четырехвершковый в бревно забивает, а тебя, Килька, соплей перешибешь. И что у нас, господа фартовые, выходит? А то выходит, что ихняя колода на стыке забьет нашу как Бог свят. А после скажут, что Князь при всей колоде был, не станут разбирать, кто там малый, кто убогий, а кого вовсе не было.