У него лошади не забалуют - они умные. Когда чуют силу, смирно стоят. А кони у Князя были особенные - не догонишь, чудо что за кони.
Боцман, значит, на козлах сидит, люльку курит, а Сеньке невмоготу: то с одной стороны пройдется, то с другой. Уж и не страшно было совсем - томно и обидно. Вроде как лишний он.
Сбегал к одному углу, к другому - поглядеть, нет ли какого шухера.
Пусто было вокруг, тихо.
- Дяденька Боцман, чего ж они так долго? Боцман шестерку пожалел.
- Ладно, - говорит. - Чего тебе молодому, здоровому тут париться. Сбегай, погляди, как фартовые дела делаются. Погляди и давай обратно, мне расскажешь, как калмыков кончают.
Сенька удивился:
- А просто деньги отобрать нельзя? Беспременно кончать полагается?
- Это смотря сколько, - объяснил Боцман. - Если хрусту не так много, счет на сотни, то можно и не кончать, псы сильно искать не станут. А если там тыщи, то тогда лучше тушить. Купчина за свои тыщи псам большую награду посулит, чтоб землю носом рыли. Да ты беги, Скорик, не сумлевайся. Я тута и один справлюсь: Эх, сам бы сгонял, кабы ноги были.
Сеньку долго упрашивать не надо было. Так застоялся, что даже в ворота не пошел - прямо через ограду запустил.
Вошел в просторные сени, видит: прямо на стойке, ойкая от страха, лежит человек в поддевке. Голову закрыл руками, и плечи у него трясутся. Рядом, зевая - Сало, со скрипкой в руке (это левольверт так по-фартовому называется: скрипка, дрына или еще волына).
Этот, что на стойке, попросил жалостно:
- Не убивайте, господа налетчики. Я на вас не глядел, зажмурился сразу. А? Сделайте такое снисхождение, не лишайте жизни. Я человек семейный, православной веры. А?
Сало ему лениво:
- Не бось. Дрыгаться не будешь - пожалеем. - А Сеньке сказал. - Интересуешься? Ну сходи, побачь. Чего-то долго они.
Потом колидор был, длинный. По обе стороны двери в ряд. В ближнем конце Авось стоял, в дальнем Небось (или наоборот, Сенька еще плохо умел братьев различать). Тоже со скрипками.
- Я поглядеть, - сказал Скорик. - Одним глазочком.
- Валяй, гляди, - белозубо улыбнулся Авось (а может, Небось).
Тут одна из дверей стала открываться. Он ее ногой захлопнул и как гаркнет:
- Я те вылезу!
Из-за двери заголосили:
- Кто это там фулиганничает? Мне до клозету требуется!
Авось заржал:
- В портки пруди. А шуметь будешь - через дверь пальну.
- Господи снятый, - ахнули за дверью. - Никак налет. Я ничего, ребята, я тихонечко. И засов скрежетнул.
Авось снова загыгыкал (все-таки это, наверно, Небось был - у того вечно рот до ушей). Показал Сеньке левольвертом на приоткрытую дверь посреди колидора - там, мол.
Скорик подошел, заглянул внутрь.
Увидал двоих смуглых, узкоглазых, к стульям привязанных. Один был сильно старый, лет пятьдесят, с козлиной бороденкой, в хороших клетчатых штанах, в шелковой жилетке с золотой цепкой из кармашка. Надо думать, барышник. Другой молодой, без бороды и усов, в ситцевой рубахе навыпуск - не иначе приказчик.
Князь похаживал между связанными, помахивал кистенем.
Сенька пошире дверь открыл - а где Очко?
Тот чудным делом занимался: пером своим, из трости вынутым (шпага называется) полосовал перину на кровати. От этого из кровати пух летел, перья.
- Фантазии не хватает, - сказал Очко. - Куда же эти друзья степей могли портмоне припрятать? Князь чихнул - видно, пушинка в нос попала.
- Ладно, Очко, не потей. - Остановился перед приказчиком, взял его левой рукой за волоса. - Сами расскажут. Как, желтомордый, побалакаешь? Или яблочка железного погрызешь?
И помахал кистенем перед рожей приказчика (никакой не желтой, а белой-пребелой, будто мелом присыпанной).
Очко, наоборот, железкой махать перестал, сыпанул на ноготь порошку (марафет, сообразил Сенька) и запрокинул голову. Скорик поморщился - сейчас еще пуще Князя расчихается, но Очко ничего, только зажмурился, а когда снова глаза открыл, они у него сделались мокрые и блестящие.
Калмык-приказчик облизнул губы, такие же белые, как рожа, и говорит:
- Не знаю я... Бадмай Кектеевич мне не сказывают.
- Так-так, - кивнул Князь. Волоса приказчиковы выпустил, к купчине повернулся. - Что, козья борода? На куски тебя резать или скажешь?
Барышник, похоже, был мужик тертый. Сказал спокойно, без дрожи:
- Не дурак столько денег при себе держать. Нынче в рыночную контору ездил, в сейф заложил. Берите, что есть, и уходите. Часы вот золотые. И в бумажнике деньги есть. Вам хватит.
Князь оглянулся на Очка. Тот стоял, улыбался чему-то. Подтвердил:
- Верно. Есть на Конном рынке сейф, куда барышники на сохранение деньги кладут, чтоб не украли или чтоб самим не прогулять.
Сенька приметил, как купец с приказчиком переглянулись, и Бадмай этот глазами куда-то вниз повел. Эге! У приказчика стул одной ножкой на половицу надавил, и приподнялась она одним краешком, торчит. Приказчик чуть подвинулся, половица на место и встала.
Бумажник, о котором барышник говорил, на столе лежал, раскрытый. Князь достал кредитки, пошуршал.
- Всю колоду из-за трех катек сгонял. От людей срам. У, змей косорылый.
Шагнул к купцу и хрясь ему кулаком по скуле. У того голова мотнулась, но не закричал, не заплакал - крепкий.
- Ладно, - сказал Князь, выдергивая у барышника из карманы часы - золотые, хорошие. - Благодари своего калмыцкого бога, что мошну тебе уберег. Идем, Очко.
И уж к двери двинулись, а тут Сенька башку просунул и скромно так:
- Дяденька Князь, дозвольте слово сказать.
- Ты чего здесь? - нахмурился Князь. - Шухер? Сенька ему:
- Шухера никакого нет, а только хорошо бы вы вон там, под полом проверили, а?
И пальцем показал, где смотреть.
Купец дернулся, прохрипел что-то непонятное - надо думать, забранился на своем наречии. Князь же на Сеньку глянул, потом на пол. Двинул приказчику в ухо, вроде и несильно, но тот завалился вместе со стулом, захныкал.
Нагнулся Князь, пальцем подцепил половицу, вынул - под ней дырка в полу. Сунул руку.
- Ага, - говорит.
И достал лопатник большой, кожаный, а в нем хрустов - немеряно.
Князь их пальцем перебрал.
- Да тут три тыщи! - говорит. - Ай да шестой!
Скорику, конечно, лестно. Посмотрел на Очка: как тот, восхищается?
Только Очко Сенькой не восхищался и на лопатник не смотрел. Что-то с ним творилось, с Очком. Уже не улыбался и глаза стали не блестящие, а сонные.
- Я поверил... - медленно сказал Очко, и всё его лицо заколыхалось, будто волнами пошло. - Я им, иудам, поверил! В глаза смотрели! И лгали! Мне - лгали?!
- Да ладно тебе, не пыли, - махнул на него Князь, довольный находкой. - Тоже и у них свой интерес...
Очко двинулся с места, бормоча:
- Прощай, любезная калмычка... Твои глаза, конечно, узки, и плосок нос, и лоб широк, ты не лепечешь по-французски... - Хохотнул. - Узки-то узки...
И вдруг скакнул - точь-в-точь как давеча, когда Ёшку проколол - и шпагой своей лежащему приказчику прямо в глаз, сверху вниз. Сенька услышал треск (это сталь черепуху насквозь проткнула и в пол вошла), охнул, зажмурился. А когда снова поглядел, Очко шпагу уже выдернул и с интересом смотрел, как с клинка стекает что-то белое, вроде творога.
Приказчик бил по полу каблуками, разевал рот, но крику от него не было. На рожу ему Сенька взглянуть побоялся.
- Ты чё, сдурел?! - рявкнул Князь. Очко ему в ответ, надрывно:
- Я не сдурел. Мне тошно, что правды нет на свете!
Чуть дернул кистью, в воздухе свистнуло, и шпага острием, самым кончиком, чикнула купца по горлу. Отлетел клок отсеченной бороды, и сразу брызнула кровь - густо, как вода из пожарной кишки.
Сенька снова охнул, но глаза на этот раз закрыть не догадался. Видел, как купец рванулся со стула - да так, что ручные путы лопнули. Вскочил, а идти не может, ноги-то у него к стулу привязаны.
Жизнь выхлестывала из барышника вишневыми струями, а он всё пытался удержать ее ладонями, запихнуть обратно, только ничего у него не выходило - кровь текла сквозь пальцы, и рожа у калмыка стала такая бессмысленная, жуткая, что Скорик заорал в голос и бросился вон из страшной комнаты.