Окутанные темнотой, два собеседника едва могли видеть друг друга, освещенные лишь слабым лучиком, просачивающимся через щели закрытых ставен. У одного был сильный итальянский акцент, другой изъяснялся на безукоризненном фламандском. Темнота, прятавшая их лица, скрывала и возраст: им могло быть и по двадцать лет, и по шестьдесят. Достоверно только одно: безапелляционный тон мужчины с итальянским акцентом позволял думать, что он был главным.
— Вам, конечно, известно, что означает этот побег?
— Боюсь, да.
Последовало долгое молчание, нарушаемое лишь хриплым и прерывистым дыханием итальянца.
— Действовать надо быстро. Если паренек ускользнет из наших рук, последствия будут неизмеримо серьезнее, чем в случае с Костером и другими. Костер! Неудача. Досадная неудача. Одной больше. — Он повторил, отчеканивая слова: — Действовать надо быстро!
— Но что делать? Мы не знаем, где он находится.
— А вы как думаете? Ребенок в таком возрасте, без денег, друзей и родителей не может уйти далеко. Если его нет в Брюгге, то он должен быть в окрестностях, где-нибудь в Термуйдене, Оосткерке или Дамме. Займитесь этим. Отыщите его!
— А если мы его найдем? Что с ним делать?
— Вы меня удивляете. Он знает слишком много!
— Конечно, но…
— Убейте его! Заставьте всех поверить, что он утонул. Инсценируйте его смерть. Но убейте его!
Повеяло нерешительностью.
— Это… это всего лишь ребенок. У нас нет уверенности, что он заговорит.
— Вы сами признались! У нас нет уверенности… Ничего нет опаснее неуверенности! Ей нет места в больших замыслах. Я ясно выражаюсь? — С поразительной решимостью иностранец заключил: — Убейте его!
* * *
Притаившись в углу ризницы церкви Сен-Жером, Ян грыз яблоко, купленное на рынке в Дамме. Убежище в церкви свято. Ни Маргарет, никто другой не решится на богохульство. Он часто слышал, что святые места давали прибежище и защиту самым закоренелым преступникам. Почему бы не дать их ребенку?
ГЛАВА 12
— Что ты здесь делаешь?
Ян приподнялся, его волосы взлохматились.
— Что ты здесь делаешь? — настойчиво повторил голос.
— Я… я спал.
Обдумывая ответ, запинаясь, он незаметно изучал мужчину, бесцеремонно разбудившего его. Небольшого роста, в черной сутане. Священник. У него было невероятно морщинистое лицо с маленькими серо-зелеными глазками, пристально впившимися в него.
— Как тебя зовут?
— Ян.
— Ян — это имя, а дальше?
Он выговорил первую пришедшую в голову фамилию:
— Ян… Костер.
— Почему ты здесь? У тебя, наверное, есть родители, дом.
— Нет. У меня нет больше родителей, нет и дома.
— Значит, ты сирота? Родни тоже нет?
Мальчик ответил отрицательно.
— Но ты ведь где-то жил?
— Конечно. Но отец и мать погибли во время пожара, сгорел и наш дом.
— Пожар? Где? Когда?
— Да около месяца. Меня сразу поместили в одну семью. Ужасные люди… они били меня целыми днями. Пришлось сбежать.
— Встань!
Поднимаясь, Ян чувствовал на себе тяжелый взгляд священника.
— Я не слышал ни о каких бедствиях, которые недавно случились в Дамме. Я уже десять лет в этой церкви и ни разу не видел тебя. Из какого ты города?
— Из Байеля.
— Байель? Но ведь до него больше ста лье! Каким ветром занесло тебя сюда?
— Я иду в Слейс. Дней через десять там будет разгружаться корабль, который направляется в Венецию. Я дол жен сесть на него.
Аббат перекрестился.
— Венеция… Почему Венеция?
Ян помедлил, прежде чем ответить:
— Родители часто упоминали этот город, в нем давно уже поселился брат моего отца. Семьи и родных во Фландрии у меня больше нет, и я решил найти пристанище и защиту у дяди.
— Господи милостивый! Да это безумие! В твоем возрасте не годится пускаться в такое плавание. Да и согласится ли капитан взять тебя на борт своего корабля?
— У меня есть деньги.
Я могу оплатить свою поездку.
— Кто же облагодетельствовал тебя?
— Отец доверил мне их еще до своей смерти.
Аббат нахмурился и озадаченно посмотрел на мальчика.
— Повествование твое по крайней мере любопытно, — заявил он после минутного размышления. — Тем не менее мне хочется верить тебе. Что ты собираешься делать в ожидании прибытия этого судна?
— Не знаю. Я бы остался здесь, если вы разрешите.
Священник задумался.
— Ты знаешь, какой сегодня день?
Ян поколебался.
— Воскресенье?
— Прекрасно. Ты уже был на мессе?
— Нет.
— А пора бы. Ты хоть окрещен?
— О да!
— Следуй за мной.
Направляясь к дубовому шкафу с вырезанными на створках изображениями святых, священник спросил:
— Что ты умеешь делать? Тебя обучили какому-нибудь ремеслу?
— Я умею подметать, наводить порядок…
Ян чуть не продолжил: «…растирать краски, клеить панно…»
— Все это подходит… У тебя, должно быть, усердный ангел-хранитель. Я как раз остался без служанки. Кто знает? Может быть, ты мне пригодишься.
Он открыл одну створку и достал из шкафа белый стихарь, ризу, епитрахиль и омофор.
— Для начала ты поможешь мне одеться. Потом я научу тебя основным жестам. Надеюсь, ты быстро их усвоишь. Скоро явится моя паства.
— Не бойтесь. У меня превосходная память.
Ян протянул руки к облачению. Вообще-то он ловко выпутался. Ему и в голову не приходило, что он может врать с таким апломбом. Откуда он вытащил эту историю с венецианским дядюшкой? Аббат правду сказал: фортуна ему улыбалась; он мог поблагодарить своего ангела-хранителя. Здесь в безопасности он и дождется прихода караки. Жилье и еда обеспечены, убежище — тоже.
— Кстати, — сказал священник, — меня зовут Гуго Литтенбург. А теперь подай мне стихарь…
— Стихарь?
Священник показал на полотно из белого льна.
— А та лента с вышитым крестом — епитрахиль. Она должна быть одного цвета с литургическим облачением. Крест должен располагаться ближе к шее. А риза надевается поверх стихаря и епитрахили. Усвоил?
Все это было ой как далеко от беличьих хвостов и щетины. Менее увлекающим, конечно, но не трудным.
* * *
Тяжелый гнилостный запах наполнял общую палату больницы Сен-Жан; можно было подумать, что разлагались и гнили нуждающиеся в лекарствах тела пациентов. Ставни на окнах были плотно прикрыты, очевидно, для того, чтобы свет не беспокоил больных. Шаги мужчины почти не были слышны на белых плитах. Не проявляя ни малейшего интереса к рядам соломенных тюфяков, он дошел до места, где лежал в забытьи Лоренс Костер.
В облике нидерландца не было ничего человеческого. Все тело скрывали повязки с пятнами гноя и древесного дегтя. Он еле дышал.
Когда мужчина приблизился, неожиданно Костер очнулся. Он приоткрыл глаза, зрачки сразу расширились, ожившие губы пытались что-то произнести, но тщетно. От страха и неимоверной слабости слова застряли в горле. Ужас усилился, когда Костер увидел в руках мужчины пеньковый шнурок. На этот раз — все. Огонь не отнял у него жизнь, это сделает пеньковая веревка. Ледяной холод пробежал по его телу. Смерть, должно быть, похожа на падение в бесконечную зиму.
Шнурок коснулся его шеи; Костер попытался защититься, осознавая вместе с тем, что у него нет никаких шансов. Пеньковое колье обвилось вокруг его шеи, стягивало ее, и от медленного, неумелого натяжения он задыхался. Лоренс икнул. Он открыл рот, чтобы ухватить глоток воздуха, но воздуха не было. В полутумане у него мелькнула мысль, что никто даже и не шевельнулся вокруг, и его охватила тоска, когда эта мысль переросла в убеждение, что он так и угаснет в атмосфере безразличия.