— Разе кто на ходу сюда полезет?
«Ну и армия, — отчего-то разозлился Мишель, — при прежнем режиме, при царе-батюшке, нижний чин себе такого разговора позволить не мог — враз бы под суд угодил! Может, конечно, все это пережитки, да ведь иначе в армии нельзя, иначе — анархия!»
— А ну — встать! — вдруг гаркнул Мишель.
Прежние, памятные по империалистической войне нотки в голосе заставили красноармейцев вскочить на ноги и вытянуться во фрунт. Но они быстро пришли в себя:
— Чего орешь, ваше благородь? Чай, ныне не прежние времена — али на пулю нарваться не боишься? — с угрозой сказали они.
— Но-но! — прикрикнул, хоть и не очень уверенно, Глушков. — Товарищ Фирфанцев из ЧК, а здесь назначен мною над вами командиром, и вы теперича должны его слушать, как мамку родную!
Обернулся к Мишелю:
— Верно я говорю?
— Так точно! — отчеканил Мишель.
Да для острастки повторил то, что сто раз слышал в отношении себя:
— А если кто нарушит революционную дисциплину, разведя тут саботаж и контрреволюцию, того я именем Советской власти сам на первой же станции ссажу и к стенке поставлю, на что мне даны все права!
И прибавил для пущей убедительности матерком, коим хоть и не пользовался, но владел, потому как им только да зуботычиной солдат на германском фронте из окопов в атаку поднимал.
— Ясно ли?
Красноармейцы уважительно глянули на нового командира.
— Так точно, товарищ командир!
— То-то!.. Тогда разберитесь, кому в караул идти, кому отдыхать. Да не вздумайте у меня на подножке уснуть!
Красноармейцы, похватав винтовки, бросились из купе. Глушков, как-то даже с испугом, глянул на отряженного ему командира.
— Не боишься, однако? — спросил он.
— Чего? — пожал плечами Мишель.
— Штыка в спину?
— Что ж я за командир, коли нижних чинов бояться буду? — невольно подстраиваясь под речь собеседника, ответил Мишель.
— А что, верно, поставишь?
— Куда?
— К стенке...
Мишель не ответил. Он и сам не знал, сможет или нет. В бою он убивал, да не раз, хоть после за упокой душ тех загубленных в церкви свечки ставил, а вот так, чтобы не немцев, чтобы своих, русских под смерть подводить...
Не было у него ответа на сей вопрос!
— Ладно, отдыхай, товарищ Фирфанцев. Курить будешь?
Глушков вытащил из кармана, протянул портсигар. Золотой.
— Видал! — похвастал он. — Чистое золото! Раньше из него какой-нибудь граф сигаретки брал, а ныне я тебя угощаю! На...
— Спасибо, я не курю, — ответил Мишель. — Я пойду, караул проверю...
Красноармейцы стояли на площадках, лениво покуривая свернутые из газет цигарки. Как заметили Мишеля, враз подобрались, перехватили отставленные в сторону винтовки. Но глядели недобро, может, раздумывая, как бы его благородие сподручней сбросить с поезда.
— Что видно?
— Так ничего — вечер уж да дым ишо! Ни зги не видать...
— Ну, гляди в оба!
— Ладно, чего уж, разе мы не понимаем...
Единственный следующий за паровозом пассажирский вагон мотало из стороны в сторону, от чего Мишель, идя по коридору, качался и хватался руками за стены и поручни.
В купе его ждал Глушков, веселый и развязный. На столе стояла бутыль с мутным самогоном.
— Будешь, товарищ Фирфанцев?
Мишель вновь отказался.
Товарищ Глушков обиделся, надулся. Пальцем погрозил.
— Какой-то ты, парень, странный, — пьяно щурясь, сказал он. — Не свой, ей-ей — не куришь, самогонку вон не пьешь. Одно слово — барин. Может, ты, конечное дело, перековался, а все ж не полностью. Не верю я тебе — не-а. Осталась в тебе господская спесь.
Ну да я добрый — как в Ревеле груз сдадим, отпущу тебя на все четыре стороны.
Налил в стакан самогонки, опрокинул в рот, передернулся весь, заел ржаным сухарем...
Уже когда сомлевший от выпитого Глушков уснул, Мишель сел на диван и попытался расслабиться. Он, почитай, три месяца дома не был и теперь снова ехал не домой. Раньше он любил поезда, дорогу, любил куда-то ехать.
Но то было до Анны, когда он был один и никто его не ждал. А теперь... Теперь он воспринимал поезд лишь как силу, отрывающую его от Анны...
Товарищ Глушков, не снявши грязных сапог, развалился на диване и теперь громко, с надрывом, храпел, пуская изо рта слюну на подложенную под голову скомканную шинель. В коридоре, прогоняя сон, заунывно пел красноармеец, хоть сие ему запрещал караульный Устав. Мишель хотел было пойти его образумить, да не нашел сил встать.
Тук-тук, тук-тук — еще одна верста... И еще... Все дальше и дальше от Москвы, от дома!
Куда его несет нелегкая?.. Кто эти люди, с которыми он едет вместе, но с которыми ему вряд ли по пути...
Как прибыли в Ревель, состав загнали в дальний тупик. Товарищ Глушков тут же побежал куда-то, назначив Мишеля вместо себя и наказав ему сторожить груз пуще глаза.
Мишель поставил красноармейцев по обе стороны пути, строго-настрого приказав им никуда не отлучаться и не подпускать никого к вагонам ближе тридцати шагов. Красноармейцы, перехватив винтовки с поблескивающими на солнце примкнутыми штыками, прохаживались по шпалам, Мишель находился здесь же, при них, присев на подножку.
Скоро подъехал грузовик, из кабины которого выскочил товарищ Глушков.
— Давай, грузи! — крикнул он, размахивая рукой. Красноармейцы сбили с теплушки засов, с грохотом откатили в сторону дверь. Мишель, любопытствуя, глянул внутрь. Вагон был почти пустой — только посредине лежали какие-то деревянные ящики. Солдаты похватали их и поволокли к выходу. Ящики были совсем небольшие, но солдаты, сгибаясь в три погибели, еле-еле волокли их. Неужто патроны?.. Нет, навряд ли... Мишель не раз видел, как разгружают с телег и волокут к передовой боеприпасы — они, конечно, тоже тяжелые, но не настолько — иной солдат покрепче в одиночку их поднимал и на закорки кидал, да и ящики те выглядели иначе. А эти просто неподъемные! Что ж здесь — свинец, что ли?..
Красноармейцы перетаскали ящики в грузовик.
— Товарищ Фирфанцев, подь сюды! — крикнул Глушков. Мишель подошел.
— Ты тоже езжай, да кого из красноармейцев с собой прихвати!
— Лиходеев, Еременко, Карпухин! — крикнул Мишель. — Айда за мной!
Три солдата, подсаживая друг друга, полезли в кузов.
Грузовик чихнул, дернулся, чадя выхлопом, поехал. Мишель, присев на ящики и держась за борт, глядел по сторонам.
Ехали недолго — только вывернули с пакгауза, как уже остановились подле Советского торгпредства. Шофер гуднул — из-за ворот вышел человек в кожанке.
— Чего тебе?
— Открывай давай!
Ворота распахнулись.
Машина въехала, осадила задним бортом, встала подле крыльца.
— Тащи их сюда! — крикнул товарищ Глушков.
Мишель, помогая красноармейцам, ухватил один ящик, крякнул, потянул, да не поднял даже — экая тяжесть!
— Куды лапаешь — надсадишься, не барское то дело! — ухмыльнулись солдаты.
— Это тебе не кофею пить!.. Отойдь, благородие.
Но Мишель, не желая выказывать своей слабости, все ж таки впрягся в ящик, уперся, потащил его наверх на пару с Карпухиным. Тот кряхтел, с подозрением глядя на командира.
Чего это он пуп надсаживает? Не иначе выслуживается пред Советской властью...
Втащили ящики на второй этаж.
Потом другие.
Как сложили все рядком, пришел господин в штатском, судя по манерам, вернее, их отсутствию, — какой-то местный начальник.
— Ну чего там еще? — недовольно морщась, спросил он.
— Да вот, новую партию привезли, — ответил Глушков. — Давай оприходуй, товарищ Граковский. Нам обратно поскорей надобно!
С ящиков сбили деревянные крышки. Изнутри блеснуло чем-то желтым.
Золото?!.
А ведь и верно — золото! В ящиках, впритирку друг к дружке, лежали золотые слитки с выдавленным на них российским гербом.