– Вашу записку, господин, мне принесли в пять часов двадцать три с половиной минуты после полудня. Согласно полученным указаниям, я занял пост неподалеку от кабинета Мосорофу-доно и стал ждать, не появится ли кто-нибудь из ваших сослуживцев. Начальнику курьерского отдела, который хотел отправить меня куда-то с пакетами, я показал, будто у меня болит живот. Он ругался, обозвал меня «товари косорырая»,за это, с вашего позволения, я его немножко побью, когда задание будет завершено. – Маса взял в руки часы. – Итак. Начальник курьерского отдела обозвал меня оскорбительными словами в шесть часов и одиннадцать минут, а в семь часов девять минут…
– Ты что, так и торчал перед дверью с золотым «брегетом» в руках? – не выдержал Фандорин.
– Нет, господин. Я спрятал часы вот сюда, – объяснил Маса, показывая себе за пазуху. – Когда нужно было посмотреть время для отчета, делал вид, будто чешусь, и заодно глядел.
Он показал, как это делал.
– Ну хорошо, хорошо. Что случилось в семь часов девять минут?
– Пришло то лицо, которого я ждал. Запыхавшись и в поту.
Еще бы, подумал Фандорин, наклонившись вперед. Присутствие в конторе закончилось в семь. За девять минут добежать до «Пароходного товарищества» – это не шутка. Разумеется, мосоловский агент спешил: такая важная новость.
Маса, любитель эффектов, держал паузу.
– На кого вы бы поставили, господин? – спросил он. – Если не угадаете, ваши часы останутся у меня.
– Один шанс против четырех – это нечестно, – пожаловался Эраст Петрович. Лишаться «брегета» ему не хотелось.
Слуга неумолимо оторвал от оберточной бумаги пять клочков, написал на них: «Маринованная Слива», «Кицунэ», «Кривой Рот», «Белый Ус», «Красавица». Разложил перед господином.
– Выбирайте.
Коллежский асессор закрыл глаза, попытавшись представить каждого из пятерых шепчущимся с господином Мосоловым; подсыпающим в чайник яду; крадущимся по темной улице с револьвером в руке.
Ничего не получилось. То есть по отдельности – пожалуйста, но на все три действия сразу не годился никто.
Тогда Фандорин вздохнул, скомкал бумажки, перемешал и вынул первую попавшуюся:
– Эта.
Маса развернул, пошевелил губами и сердито отодвинул от себя «брегет».
– Я сам виноват. Кличка, которую я придумал этому человеку, слишком очевидна.
На бумажке был написан иероглиф «кицунэ» – оборотень, который может запросто превращаться из человека в лису и обратно.
– Тасенька? Не может быть! – прошептал Эраст Петрович. Впрочем, про любого другого из пяти подозреваемых он, наверное, сказал бы то же самое.
– Кицунэ появился возле кабинета в семь часов девять минут, весь красный и потный, – уже безо всяких эффектных пауз, деловито доложил Маса. – Пошептался с секретарем Мосорофу-доно и был немедленно пропущен внутрь.
– Погоди! – встрепенулся Фандорин. – А сколько времени он там пробыл?
– Семнадцать с половиной минут. Потом так же быстро убежал.
Коллежский асессор прикинул: значит, Тасенька выбежал из «Пароходного товарищества» перед половиной восьмого. Выстрел под фонарем раздался без пяти минут восемь. Мог ли шпион Мосолова добежать назад и пристроиться в хвост выходящему «практиканту»? Получается, что мог. Более того, резонно было предположить, что стрелял он не по собственной инициативе, а по указанию своего нанимателя. У коммерции советника Мосолова большие связи и возможности. Если бы он решил выяснить, что за секретарь вдруг появился у конкурента, то наверняка выяснил бы. А долго подбивать своего клеврета на новое убийство Мосолову, конечно же, не пришлось – где три трупа, там и четвертый.
Все очень стройно и логично, но хорош же он, чиновник особых поручений при генерал-губернаторе. Так ошибиться в психологической характеристике!
– Убери со стола, – кисло сказал Эраст Петрович, подперев голову руками. – Я не буду есть, расхотел. И вообще иди. Мне нужно поразмышлять.
Этюд в багрово-фиолетовых тонах
– …Вот здесь пуля просвистела. Чудом жив остался. – Такими словами закончил рассказ «практикант». – Ни за что больше не пойду по Ольховскому после темноты.
Страшная история никого не оставила равнодушным. Кухарка, слушавшая, прикрыв рот ладонью, перекрестилась:
– Оссподи-Сусе, страсть какая.
Лука Львович ужаснулся:
– Ну и времена настали. Раньше-то грабитель честь по чести требовал: «Кошелек или жизнь», а тут сразу стрелять. Куда только катимся?
Его дочь, начавшая было раскладывать мольберт да и застывшая на месте, воскликнула:
– Я бы тоже ни за что кошелек не отдала, пускай убивают. Вы, Померанцев, настоящий герой!
– Хорош герой, удрал, как заяц, – немедленно взревновал Ландринов.
Лис-оборотень Тасенька разразился причитаниями, ну а Федота Федотовича на ту пору в конторе еще не было. Присутствие только-только начиналось.
Еще немножко поужасались жуткому происшествию, и всяк занялся обычным делом: письмоводители заскрипели перьями, ремингтонист принялся налаживать свое чудо техники, Муся удалилась на кухню, а художница стала заканчивать портрет. Ее кисть двигалась с поразительной сноровкой. Возможно, «Мориса Сьердюка» в самом деле ожидало в Париже большое будущее.
– Жалко, вы нынче в сюртуке, – посетовала Мавра. – Я хотела еще блики на мундирных пуговицах прописать.
Но придти студентом Фандорин сегодня никак не мог. Предстояла генеральная баталия, и вступать в нее ряженым не подобало.
– Скажите, – шепнул Эраст Петрович очень-очень тихо. – Деньги на поездку в Париж вам дает барон? Я угадал?
Девушка кивнула:
– В память о моем женихе.
– Вы кроме меня кому-нибудь об этом говорили?
Она покачала головой и прижала палец к губам, а то Тасенька уже навострил уши, да и Ландринов заворочался на стуле.
Ну вот теперь окончательно сложилось, одно к одному, подумал Фандорин. Остается только ждать
Ждали все. Ощущение какого-то тяжкого, неумолимо надвигающего события так и витало в комнате. Об этом никто не говорил, но и без того чувствовалось – по тому, как недолго обсуждали бандитское нападение, по воцарившемуся молчанию, по быстрым взглядам, которые каждый нет-нет да и бросал то в сторону пустующего кабинета, то на входную дверь.
Когда вошел управляющий в сопровождении камердинера, все заработали с удвоенным усердием, с Сергеем Леонардовичем поздоровалась только Мавра и опять, как давеча, порозовела. Теперь понятно – из благодарности.
– Доброе утро, – поздоровался и фон Мак, подходя к мольберту.
Но интересовала его не девушка и тем более не портрет. Воспаленные, невыспавшиеся глаза смотрели только на Фандорина, тревожно и вопросительно.
Эраст Петрович ответил сначала едва заметным кивком, а затем столь же коротким покачиванием головы. Означала эта маленькая пантомима следующее: «Да, всё знаю. Нет, не сейчас».
Барон отлично его понял, но трудно сказать, успокоило его это известие или, наоборот, встревожило еще больше.
Чуть помедлив, он прошел к себе, Федот Федотович последовал за хозяином.
Прошло не более четверти часа, и с лестницы донеслись тяжелые шаги и позвякивание – в мезонин поднималась целая группа людей.
В комнате все разом распрямились, больше не прикидываясь сосредоточенными на работе. Из кухни высунулась Муся.
Дверь распахнулась.
Первым вошел Зосим Прокофьевич Ванюхин с какой-то бумагой в руке, очень торжественный.