Теперь мне понятно, что, увы, я лишь понапрасну теряла время, потому что действительная причина происходящего не могла прийти мне в голову даже в страшном сне. Но тогда я этого еще, слава Богу, не знала и, убедившись, что мы выехали за городскую черту, как это ни странно, успокоилась и даже произнесла еле слышно:
– Господи, они собираются везти меня в Хвалынск…
Потому что именно туда вел тракт, на который мы выехали.
Только теперь я по достоинству оценила свой английский экипаж и мастерство моего кучера Степана. В моем нынешнем возке еще несколько дней назад казавшаяся мне неплохой по российским понятиям дорога превращалась в настоящее орудие пытки и, чтобы не упасть, я вынуждена была вцепиться в железное кольцо на стене, а ногами упереться в противоположную стену. Подобный способ передвижения привел к тому, что уже через полчаса у меня разламывалась спина, и от постоянного напряжения дрожали руки и ноги. Заснуть или хотя бы задремать в таких условиях мог бы только мертвый или, по крайней мере, мертвецки пьяный мужик. Умудряются же они спать в своих телегах.
И это при том, что лошади чуть не засыпали на ходу. Видимо, моим конвоирам торопиться было некуда, и следственно конца этой пытке не предвиделось, как минимум, до утра.
Внезапно мое внимание привлек какой-то посторонний звук. Прислушавшись, я поняла, что это стук копыт догоняющей нас лошади. В отличие от нас, она передвигалась быстрой рысью, местами переходя в галоп. И поумерила прыти, лишь поравнявшись с нами.
– Останови, что ему нужно? – услышала я голос из-за стены. Увы, слишком хорошо знакомый мне голос, несомненно принадлежавший господину Алсуфьеву.
«Так вот, кто дожидался меня в возке, – догадалась я. – Как это я сразу не сообразила? Хотя – с другой стороны – с каких это пор главные следователи сопровождают арестантов? Это не входит в их служебные обязанности.»
Я старалась не пропустить ни одного звука, и это оказалось нетрудно сделать: ни Алсуфьев, ни его собеседник, обмениваясь репликами, не понижали голосов:
– В чем дело?
– Разрешите доложить.
– Докладывай.
– Вас срочно требуют вернуться в Саратов.
– Но мы же договорились, что я уеду для следственного эксперимента и очной ставки. Черт знает что…
Мне сразу же показалось, что Алсуфьев врет. Его возмущение и сам тон были ненатуральны, как у плохого актера, и это меня сразу насторожило. Кроме того – мне показалось, что он совершенно не удивился этому сообщению, и это было совсем уж странно.
«Он даже не спросил, – мысленно отметила я, – кому это среди ночи так неожиданно понадобилось в городе его присутствие. А ведь должен был спросить. Любой нормальный человек на его месте спросил бы».
Все это могло означать только одно: Алсуфьев с самого начала знал, что его вернут с половины пути. И ждал этого… Я почувствовала себя участницей нелепого, а точнее – зловещего розыгрыша, смысла которого не понимала.
Пока я размышляла по этому поводу, Алсуфьеьв поменялся с гонцом местами. Тот уселся на его место в возке, а Михаил Федорович, чертыхаясь, взгромоздился в жесткое казенное седло, чтобы вернуться в город.
Через пару минут, стук копыт его лошади затих в направлении Саратова.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Дальнейшие события этой бесконечной ночи до сих пор представляются мне сплошной чудовищной фантасмагорией. И не удивительно, что некоторое время спустя я даже попыталась изложить их в духе Шиллера и Жуковского, то есть в форме романтической баллады. Я так и не закончила ее, но мне бы хотелось привести из нее хотя бы несколько строк, коль скоро они сохранились до сей поры.
В повозке дева молодая
Ломает руки и скорбит.
Никто судьбы ее не знает,
Ее отчаянья не зрит.
Одна луна тому свидетель
Да ночь безмолвная. И те
От страха плачут, или ветер
Поет так страшно в темноте?
Бегут часы, ползут мгновенья.
Два супостата на часах.
Какое, дева, преступленье
Ты совершила вгорячах?
Какую страшную завесу
Не смеешь людям приоткрыть?
Покайся, дева, ей же Богу,
Без покаянья трудно жить.
Ну, и так далее… Сегодня эти строки кажутся мне наивными, но когда-то я писала их совершенно искренне, более того, со слезами на глазах… Может быть потому, что воспоминания об этой ночи были тогда еще слишком свежи, и душевные раны еще не успели зарубцеваться.
Тем временем мои «супостаты», воспользовавшись отсутствием начальства, разговорились. Надо ли говорить, с каким вниманием я ловила каждое доносившееся до меня слово, пытаясь почерпнуть из этой беседы хоть какую-то информацию о своей дальнейшей судьбе.
Я расслышала немного, но все же сумела понять общий смысл их беседы. Один из них, скорее всего тот, на чьей лошади ускакал Алсуфьев, собирался выйти из повозки на ближайшем постоялом дворе или придорожном трактире, дразнил товарища аппетитным описанием графинчика водки и горячей закуски, и товарищ этот ему сильно по этому поводу завидовал. И завидовал бы еще больше, если бы… но не будем торопить события.
Так оно и вышло. Не прошло и часа, как мы остановились у постоялого двора. Я узнала его даже в темноте, так как часто ездила по этой дороге, и сама неоднократно останавливалась здесь на пару часов для отдыха.
Оба конвоира ненадолго оставили меня без надзора, предварительно проверив крепость запоров и поручив кучеру поднять, если что, тревогу, прекрасно понимая, что ничего подобного произойти не может. Поэтому прошло не меньше часа, прежде, чем один из них вернулся. Судя по его неуверенной походке, он не сумел устоять перед искушением и составил компанию оставшемуся на постоялом дворе товарищу. И, насколько я поняла, не столько в смысле ужина или, скорее, завтрака (потому что время, о котором здесь идет речь, с одинаковым успехом можно было назвать как глубокой ночью, так и ранним утром, хотя до рассвета было еще далеко), сколько в смысле того самого заветного графинчика. Проще говоря, вернулся он совершенно пьяным и, едва усевшись на свое место, захрапел.
Теперь, зная, что ожидало нас уже через несколько верст, я понимаю, что и эта остановка была не случайна… Но тогда об этом не догадывались ни я, ни тем более мой пьяный конвоир.
Кучер, безмолвно просидевший все это время на козлах, тронул поводья, я снова, что было сил, вцепилась в железное кольцо и застонала от боли. Не успевшая отдохнуть ладонь была покрыта кровавыми мозолями, и это доставляло мне поистине адские мучения. Но, отпусти я кольцо, – и в тот же миг соскользнула бы с узкой, отполированной сотнями моих предшественников скамейки.
Через несколько минут боль поутихла, или я к ней притерпелась. К тому времени мы уже снова были в чистом поле, лошади теперь скакали во всю прыть, словно торопясь куда-то к намеченному сроку. И это тоже показалось мне странным. Как я уже говорила, всю первую половину пути они еле передвигали ноги.
Прошло еще какое то время, возможно очень короткое, но каждая минута казалась мне часом, лошади уже храпели, а кучерский кнут снова и снова опускался на их взмыленные спины, словно этот странный человек задался целью непременно загнать их к рассвету.
А когда мы съехали с главного тракта на какую-то проселочную ухабистую дорогу, и, не сбавляя темпа, помчались по ней, мне потребовались все мои уже подходившие к концу силы, чтобы с грехом пополам сохранять равновесие, не обращая внимания на кровь и лохмотья сорванной с ладоней кожи. И я пришла к окончательному выводу, что дело неладно.
Неожиданно мы остановились. После грохота сумасшедшей скачки у меня зазвенело в ушах. А когда уши привыкли к тишине – в мою тюрьму на колесах ворвались ночные звуки – трель соловья и шелест листьев.
Начинало светать и, приглядевшись, я поняла, что мы остановились в двух шагах от леса или рощи. И еще один звук приковал к себе мое внимание – храп моего конвоира.
«Но этого же просто не может быть, – подумала я, – как бы пьян он ни был, он не мог бы не проснуться, если только…»
– Вылазьте, барыня, – прервал мои мысли голос возницы, слезшего с козел и открывавшего ключом дверцу, отделявшую одну половину возка от другой.
«Откуда у него ключи? – удивилась я, еще не до конца понимая, что происходит. – И чего ему от меня надо?»
– Разомните ножки-то, – почти ласково добавил он, распахнув дверь, и мне ничего не оставалось делать, как последовать его совету. Кроме того, мне действительно нужно было выйти по естественным и таким затруднительным в подобных обстоятельствах причинам.
Я бы не упоминала о таких не слишком пристойных подробностях, если бы не одно обстоятельство. Меня в этот момент больше волновало, каким образом я сумею уединиться в лесу, и подозрение, что, скорее всего, мне этого сделать не удастся, а придется пережить позор присутствия посторонних мужчин в самый неподходящий для этого момент.
При одной мысли об этом, меня бросило в жар, и для более серьезных опасений просто не осталось места в голове.
Хотя оснований для них, как вы понимаете, было более, чем достаточно.
Но кучер, вопреки моим опасениям, не только не собирался меня сопровождать куда бы то ни было, но даже и не смотрел в мою сторону. А, обернувшись через некоторое время и застав меня на прежнем месте, ощерился и спросил:
– Ну, что же вы, барыня. Передумали? Или вас вести прикажете?
Его рыжая физиономия превратилась в большой масляный блин, когда ее хозяин раскатился мелким горошком ехидного смешка. Я бы покраснела в два раза сильнее, если бы это было возможно в принципе. Но, поскольку и так была совершенно пунцовая, то лишь издала губами какой-то нечленораздельный звук и направилась в сторону леса, прилагая максимум усилий, чтобы выглядеть как можно более гордо и независимо. И благодаря этому пропустила, вернее, совершенно не обратила внимания на какое-то движение за ближайшими кустами. Хотя, судя по звуку, это вполне могло оказаться какое-нибудь крупное и опасное животное. Если не волк, то по крайней мере кабан. Тем более, что в хвалынских лесах это совсем не редкость.
А выглядела я действительно весьма забавно, поскольку, если помнит читатель, перед самым арестом вырядилась в одно из самых красивых платьев. И не успела переодеться.
Передвигаться по лесу в таком виде было непросто, длинный подол цеплялся за кусты и сучья, так что прошло немало времени прежде, чем я удалилась на необходимое по моим тогдашним представлениям о приличии расстояние, то есть на добрую версту от смешливого кучера.
И когда, наконец, решила остановиться, тем более, что лес с каждым шагом становился все более дремучим, то услышала странный хлопок с той стороны, откуда пришла. И только когда он повторился, поняла, что это был пистолетный выстрел.
Этот звук вернул меня к реальности и заставил задуматься.
Уже одно то, что меня отпустили в лес без сопровождения, было довольно странно.
«Неужели они совершенно не опасаются, что я попытаюсь убежать? – только теперь подумала я. – Откуда у них такая уверенность?» Но тут же направление моих мыслей изменилось, поскольку следующая идея показалась мне куда более уместной в моих обстоятельствах:
«Что это за выстрелы, и кому они адресованы? Не мне ли? Но с какой стати?»
Я уже было направилась в обратную сторону и даже перешла на бег, но неизвестно откуда пришедшая в голову зловещая формулировка «при попытке к бегству» заставила меня поумерить свой пыл. Поскольку означала эта фраза реальную опасность для жизни.
«А что, если вся эта поездка – всего лишь провокация? – подумала я. – Куда меня, собственно говоря, везли? На очную ставку, для следственного эксперимента? Именно эти слова употребил Алсуфьев перед тем, как вернуться в Саратов. Но уже тогда они прозвучали не слишком убедительно. Да и вся эта история с внезапным его вызовом к начальству была более, чем странная. А поведение кучера, его странный смех?»
Внезапно я ощутила себя участницей чьей-то игры, правил которой я не знала и поэтому рисковала оказаться в наиглупейшем положении. Мне этого, понятное дело, совершенно не хотелось. А учитывая, что игра эта, кому бы не принадлежал ее замысел, и так зашла слишком далеко, нужно было как можно быстрее разгадать ее правила, то есть хотя бы попытаться понять логику «игроков». И только после этого принимать решение и действовать.
Меж тем идея о бегстве, однажды возникнув, уже не хотела покидать моего сознания.
«А что, если действительно…» – начала уже мысленно задавать я себе этот весьма опасный вопрос, но сама же себя и прервала:
«С какой стати? Что я, совершила какое-нибудь преступление? Нет. Зачем же мне в таком случае бежать? И мое бегство не станет ли косвенным подтверждением моей вины? С другой стороны уже сутки я провела в тюрьме, и неизвестно, сколько таких дней еще впереди…»
Я была слишком вымотана, чтобы соображать. Все тело болело, песок скрипел на зубах, дорожная пыль понабилась во все складки моего платья и утяжелила его вдвое.
«Да и куда я могу бежать, пешком, по лесу? Домой? Но там меня сразу же арестуют. И в этом случае доказать свою невиновность станет еще сложнее. Бред какой то! Арестовывать невинного человека можно, а убежать он не имеет права…»
Тем временем солнце уже поднялось над деревьями, и стало гораздо теплее. Мысли мои скакали, как солнечные зайчики по зеленой листве окружающих меня деревьев. Они были столь же непостоянны и капризны и никак не желали выстраиваться в единую цепочку. Кроме того, окружающая меня обстановка была настолько мирной, птицы порхали с ветки на ветку, кузнечики завели свою бесконечную песню… Все это совершенно не вязалось с моим положением и теми мрачными перспективами, что рисовало мне воображение.
«Да полно. Чего это мне лезет в голову, – урезонила я себя. – Должно быть, просто мой конвоир проспался и теперь забавляется стрельбой по воронам. А я-то напустила страха…»
Новая моя, «воронья» версия сразу показалась мне не слишком убедительной. Но в окружении прочих абсурдных событий последнего времени была не такой уж и бредовой. По крайней мере, в ней было больше логики, чем в попытке пристрелить меня при попытке к бегству.
– Как бы то ни было, – произнесла я вслух, – но в любом случае нужно срочно что-то делать. Или возвращаться к возку, или бежать от него подальше. Не могу же я стоять на месте и ждать у моря погоды. А, может, и выстрелы эти – всего лишь напоминание мне, что пора возвращаться… Хуже будет, если они пойдут меня разыскивать.
И произнеся эти разумные, как мне казалось, слова, я сделала несколько шагов в прежнем направлении, хотя и не так быстро, как прежде, останавливаясь и прислушиваясь через каждые несколько шагов. А все потому, что у меня был еще один незримый советчик, который мы привыкли называть предчувствием. И этот советчик вопреки успокаивающему голосу разума пророчил мне что-то недоброе.
А когда до возка оставалось буквально несколько шагов, он уже не просто нашептывал мне свои ужасы, а орал про них во все горло. И прежде, чем выйти на открытое пространство, я затаилась в кустах и задержала дыхание.
На первый взгляд все было спокойно. Даже слишком. Я нигде не могла обнаружить не только пьяного конвоира, но и кучера. Лошади спокойно щипали молодую зеленую травку у себя под ногами, время от времени отмахиваясь гривами от злых весенних слепней.
Прошло несколько минут. И, приведя в порядок растрепавшиеся в лесу волосы и освободив их от прилипшей к ним паутине, я решилась покинуть свою засаду.