Хотелось строить планы, но мысли путались, и планы превращались в полную неразбериху.
***
Среди ночи Андрея разбудил выстрел. Он по привычке вскочил на ноги, подумав, что удачно заснул в одежде.
Стреляли недалеко. Вот еще раз. И еще!
Стремглав натянув сапоги, Андрей открыл сундучок и вытащил верный «браунинг». Вспомнилась идиллия прошедшего вечера. «Неужели и здесь?»
Он вышел в коридор и спустился в холл. За конторкой спал бородатый мужик. Рябинин ткнул его пистолетом:
– Эй! Ты кто будешь?
Мужик очнулся, недобро глянул на Андрея и зевнул:
– Ночной я, портье, Силантий.
– Что за выстрелы? - не унимался Рябинин.
Силантий махнул рукой:
– Херня, товарищ. Налетчики шалят. Ступайте спать, нешто у вас на Дальнем-то Востоке не стреляют?
– Верно, стреляют, - согласился Андрей. Ситуация показалась ему глупой. Он засунул «браунинг» в карман и пошел в номер.
«Газеты кричат об окончательной победе над преступностью, а тут - на тебе». Рябинин разделся, улегся в кровать и заснул.
Глава V
Мишка Корнуков, ученик столяра, опаздывал на работу на десять минут. Он вбежал в цех и тут же наткнулся на мастера Рогозина.
– Виноват, Сергей Нилыч. Бегу, бегу! - краснея от смущения, развел руками Мишка.
Рогозин насупился и сделал пометку в блокноте.
– Третье опоздание за месяц. Получишь в табеле на час меньше. Можешь гулять до семи, - отрезал мастер и отвернулся от Корнукова.
Цех готовился к новому дню: столяры выставляли на верстаки инструмент, машинно-заготовительный участок уже запустил станки. Пол еще был влажен от недавно законченной уборки. Молоденькая поломойка Вера Машукова прибирала свои ведра и совки.
Наказанный Корнуков уныло поплелся в раздевалку. Его наставник, Егор Васильевич Ковальчук, пожилой сухопарый рабочий, проводил Мишку грустным взглядом.
– Ну как, Васильич, трудненько с ученичком-то? - крикнул от соседнего верстака Степан Лошаков, низенький крепыш в смоляной бороде.
Ковальчук усмехнулся в усы и махнул рукой:
– По мне, Митрич, так молодым надобно летом работу часов с восьми начинать. Небось прошлялся полночи, вот и опаздывает. Один хрен, толку с него никакого, уж и не знаю, как он на разряд сдавать будет.
– Ему, дядя Егор, комсомол поможет, - весело бросил со стороны высокий столяр лет тридцати. - Корнуков ведь активный, вот комсомолисты ему солидарность и проявят.
Смех его оборвал грубый окрик:
– Хватит гоготать, Самсонов! Мишка свое получил, а комсомол нечего трогать, в особенности тебе, элементу несознательному. - По проходу, толкая тележку с напиленными накануне досками, двигался Ваня Лабутный, задиристого вида парень лет восемнадцати.
– Я, Ванятка, может, и не партейный и не комсомолист, да только свободу нашу грудью защищал, покамест ты у мамки под юбкой, по малолетству, прятался, - поглаживая шкуркой модель для литья и не глядя на Лабутного, отвечал Самсонов.
– Давай, поучи, поучи… - сваливая доски у верстака Ковальчука, проворчал Лабутный.
– А и стоит поучить, Ванька! - вновь вступил в разговор Лошаков. - Что ж теперь, Ковальчуку в одиночку с твоими досками корячиться? Или час балду гонять?
– Я не мастер, - хмыкнул Лабутный, разворачивая тележку. - Пусть Рогозин даст замену.
– Иди уж, без тебя разберемся, - буркнул вслед Ваньке Ковальчук.
У верстака появился Корнуков в робе.
– Я, дядя Егор, буду работать, хоть и без оплаты, - заверил он.
– Бери доску, будем строгать, - кивнул Ковальчук.
Остановившись в проходе, Лабутный издали наблюдал за происходящим.
– Вот вам и комсомольская сознательность! - прокричал он и, довольный собой, покатил к машинно-заготовительному.
Приблизился Лошаков:
– Говорят, Васильич, будто нам начальника цеха прислали.
– Да ну! - оторвался от фуганка Ковальчук.
– Верно, дядя Егор, - подал голос Корнуков.
– Было дело, Егор Васильич, - вклинилась в разговор Машукова. - Я его в коридоре заводоуправления видела: высокий, темноволосый такой, загорелый, а глазищи голубые…
– Не встревай! - оборвал Машукову Ковальчук и повернулся к Мишке: - Что за фигура?
Осмелевший Корнуков принялся рассказывать:
– Говорят, он - бывший красный командир, кавалерист, кавалер ордена, комсомолец. Серьезный мужик - во френче, галифе синие…
– К чему нам твои галифе? - не выдержал Лошаков. - Лет-то ему сколько, где работал, как величать?
– Зовут его Андрей, отчества не помню. А фамилия - Рябинин! Он с девяносто седьмого года, образованный. А вот фабричный или нет, не знаю, - затараторил Мишка.
– Ладно, крепи доску, - рассмеялся Ковальчук. - Явится этот Рябинин - сам все и обскажет… Образованный! Хорошо, что не такой балбес, как ты. Начинай, к обеду нужно раму связать.
***
Андрей проснулся от легкого стука в дверь.
– Товарищ Рябинин, шесть утра! - послышался голос Баранова. - Горячая вода на пороге. Доброго вам утра.
Розовый свет заливал комнату. Андрей поднялся и отворил дверь - на табурете сверкали эмалированный таз, кувшин и чистые полотенца.
По-армейски быстро завершив туалет, Рябинин начал одеваться. Он подумал о том, что в этом городе люди уже отвыкли от военной формы и его фронтовой наряд может выглядеть нелепо. Из чемодана были извлечены гражданские габардиновые брюки («самая ценная вещь», как говаривал его денщик Федька) и белая сатиновая рубаха с отложным воротом.
Облачившись в цивильное, Андрей придирчиво осмотрел себя в зеркале, подпоясался наборным кавказским ремешком и вышел из номера. У конторки его поджидал Баранов.
– Соблаговолите позавтракать, Андрей Николаич? Куда же вы без завтрака-то?
Рябинин согласился. Они прошли на кухню, где уже был сервирован стол на двоих. Запах яичницы с беконом заманчиво щекотал ноздри, и Андрей приступил к еде.
Баранов распространялся о достоинствах свинины, поставляемой знакомым крестьянином. Андрей хвалил бекон и вкусную глазунью, справился для приличия о здоровье незнакомой ему хозяйки и, выслушав благополучный ответ, приступил к кофе.
– Опрометчиво вы так легко оделись, - сменил тему хозяин. - Утренники еще свежие. Уверяю вас: наденьте китель, рискуете застудить грудь.
***
На улице и вправду было свежо. Андрей порадовался, что послушался Баранова и накинул френч.
Солнце поднималось, его яркий свет бил в окна; отовсюду доносилось шуршание дворницких метел и крики молочниц. Торговки останавливали у парадных тележки с бидонами и нараспев кричали:
– Ма-ла-ко-о!
Кутаясь в шерстяные кофты и капоты, появлялись сонные домработницы с кувшинами в руках. Кое-где дворники уже закончили уборку и поливали тротуар водой из брезентовых шлангов. Дышалось легко и свободно, как дышится ранним весенним утром.
Андрей шел к остановке трамвая и гадал, много ли будет народу в вагоне.
Наудачу трамвай подошел быстро. Пассажиров оказалось немного - рабочие уже были на заводах, а совслужащие только просыпались. В вагоне восседали «хозяйки» - личности мещанского сословия, спешившие на рынок за покупками. Да и тех было не больше десятка - особо ретивые поспевали на базар к его открытию, с рассветом. Женщины болтали о насущном - обсуждались цены, жульничество торгашей и всяческие сплетни.
Андрей заплатил за проезд усатому кондуктору и остановил взгляд на пассажирке, сидевшей на боковой лавке в середине вагона, брюнетке лет двадцати пяти. Красиво очерченное лицо, тонкий нос и выразительные карие глаза, пытливо наблюдавшие за публикой в трамвае. Одета скромно, но добротно: длинная узкая юбка английского сукна, ладный облегающий жакетик. Волосы острижены коротко, «под мальчика». Деловита.