Это донельзя обрадовало бы приора Роберта и успокоило мою душу. Правда, чудеса у нас, конечно, бывали, но не гвитеринским чета — все какие-то мелкие да сомнительные. Их нельзя однозначно расценить как знак ее милости. А что, ежели я все-таки разгневал ее? Ну ладно я — я-то знаю, кто покоится на алтаре, и коли поступил неправильно — да простит меня Бог. Но как быть с теми, кто в неведении приходят к этому алтарю с мольбой и надеждой? Неужто их чаяния тщетны — и все из-за меня?
— Сдается мне, — сочувственно промолвил Хью, — что брату Марку стоило бы поторопиться с принятием сана, чтобы освободить тебя от бремени. Если только, — добавил он с лукавой улыбкой, — сама Святая Уинифред не сжалится и не пошлет тебе знамение.
— Сколько я об этом ни думаю, — размышлял вслух Кадфаэль, — вижу, что лучшего выхода тогда не было. А такой результат устроил всех и там, в Гвитерине, и здесь, в аббатстве. Молодые получили возможность сыграть свадьбу и зажить счастливо, селение не лишилось своей святой, а она — своих паломников. Роберт получил что хотел или считает, что получил, а это в конечном счете одно и то же. А Шрусберийское аббатство обрело громкую славу, и теперь устраивает праздник, рассчитывая на толпы паломников и немалые барыши. Все довольны, и никто не в обиде. Если б только она, хотя бы намеком, дала мне понять, что я не ошибся.
— И ты никогда, никому об этом не проговорился?
— Ни словечком не обмолвился. правда, гвитеринцы и так все знают, — ответил Кадфаэль и усмехнулся, вспомнив о том, как прощался с сельчанами. — Им никто не рассказывал, да и нужды в этом не было — они сами сообразили. Когда мы увозили раку, они, все как один, явились на проводы, сами вызвались поднести и даже помогли нам снарядить маленький возок, чтобы везти раку с мощами. Приор Роберт возомнил, что это его заслуга, что именно он уломал гвитеринцев, даже самых несговорчивых, и радовался от всей души. Вот уж воистину святая простота. Узнать правду было бы для него ударом — особенно сейчас, когда он пишет книгу о житии Святой Уинифред и о том, как сопровождал ее мощи на пути в Шрусбери.
— У меня ни за что не хватило бы духу так огорчить беднягу, — сказал Хью. — Будем и дальше держать рот на замке — так но лучше для всех. Слава Богу, я не имею отношения к церковному праву; мое дело — следить за соблюдением мирских законов, что далеко не просто в стране, где закон попирается чуть и не на каждом шагу.
Не приходилось сомневаться в том, что Кадфаэль может рассчитывать на сохранение своего секрета. Впрочем, это подразумевалось само собой.
— Вы оба — и ты, Кадфаэль, и святая — говорите на одном языке, и надо полагать, прекрасно понимаете друг друга даже без слов. Когда, ты сказал, начнется ваш праздник — двадцать второго июня? Вот и посмотрим: вдруг она сжалится над тобой и ниспошлет чудо.
А почему бы и нет, размышлял Кадфаэль час спустя, направляясь к вечерне по зову колокола. Сам-то он навряд ли заслуживает такую честь, но среди множества паломников наверняка найдется и достойный особой милости — тот, чью молитву по справедливости невозможно отвергнуть. И если святая совершит чудо ради этого страждущего, он, Кадфаэль. смиренно примет это как знак ее одобрения. Пусть ее останки покоятся в восьмидесяти милях отсюда — что с того? Она ведь и в земной жизни претерпела мученическую смерть и была чудесным образом воскрешена.
Что может значить расстояние для столь могущественной святой? Она, будь на то ее воля, вполне могла бы, оставаясь в одной могиле с Ризиартом на старом кладбище, где в зарослях боярышника мирно щебечут пташки, незримо бестелесным духом присутствовать и здесь, в раке, скрывающей кости недостойного Колумбаноса, пролившего кровь ближнего в угоду собственному суетному тщеславию.
Так или иначе, а к вечерне Кадфаэль явился в добром расположении духа: ему заметно полегчало от того, что он поделился своей тайной с другом. Некогда Кадфаэль и Хью Берингар встретились как противники, и каждый испробовал немало изощренных уловок, стараясь перехитрить другого. Соперничество позволило им оценить друг друга и понять, что у них — немолодого монаха, а наедине с собой Кадфаэль признавал, что лучшая пора его жизни уже миновала, и находившегося в самом начале пути честолюбивого дворянина — довольно много общего. Господь наделил Хью незаурядным умом и проницательностью, и, несмотря на молодость, он успел многого добиться в жизни. Хотя король Стефан был лишен власти и пребывал в заточении, никто не оспаривал у Берингара права занимать пост шерифа графства Шропшир, а отдохнуть от бремени общественных забот сей государственный муж мог на островке семейного счастья, в собственном городском доме на холме возле церкви Святой Марии, где его всегда ждала любящая жена и годовалый сынишка.
Кадфаэль улыбнулся, вспомнив своего крестника — крепенького, непоседливого чертенка, уже вовсю бегавшего по комнатам и умевшего самостоятельно залезать на колени крестному отцу, которого с радостным лепетом без устали тормошил. Каждый мужчина просит у Всевышнего сына. Хью Берингара Господь наградил сулившим радостные надежды наследником, Кадфаэлю же послал крестного сынишку — шалуна и любимца.
В конце концов, размышлял монах, мир устроен так, что, несмотря на жестокость, алчность и постоянные раздоры, в нем все же находится место для простого человеческого счастья. Так повелось испокон веку, и так будет всегда, покуда в сердцах людских не угаснет неукротимая искра любви.
Закончился ужин, и после короткой благодарственной молитвы братья, отодвигая лавки, стали подниматься со своих мест в трапезной. Первым встал из-за стола приор Роберт Пеннант. Худощавый, более шести футов ростом, с суровым аскетическим лицом цвета слоновой кости и тонзурой, окруженной серебряными сединами, он выглядел величественно, как и подобает прелату.
— Братья, — промолвил приор, — я получил еще одно послание от отца аббата. Он уже доехал до Варвика и надеется к четвертому июня быть в обители. Отец аббат наказывает нам со всем усердием готовиться к празднованию перенесения мощей Святой Уинифред, всемилостивейшей нашей покровительницы.
Вполне вероятно, что приор, как ему и полагалось по должности, получил от аббата такого рода указания, однако приор Роберт всячески выпячивал свою роль, выставляя себя чуть ли не благодетелем святой покровительницы аббатства. Он обвел взглядом столы, останавливаясь на тех братьях, которые более других были заняты подготовкой к празднеству.
— Брат Ансельм, ты отвечаешь за музыку. У тебя все готово?
Брат Ансельм, регент монастырского хора, все помыслы которого были посвящены мелодиям, песнопениям и музыкальным инструментам, рассеянно поднял голову и уставил на приора широко раскрытые глаза:
— Весь ритуал продуман и разработан, — ответил он, слегка удивляясь тому, что его спрашивают о само собой разумеющемся.
— А ты, брат Дэнис, подготовил все необходимое для приема гостей? Сумеем ли мы разместить и накормить такое множество паломников? Думаю, нам потребуется каждый свободный уголок и каждая миска.
Брат Дэнис, попечитель странноприимного дома, привыкший принимать и обустраивать гостей и уверенно управлявший своим хлопотным хозяйством, подтвердил, что все необходимые приготовления сделаны, припасов заготовлено в достатке и паломники — сколько бы их ни прибыло — будут приняты как должно.