Стена, выходящая в коридор, — частая железная решетка. Остальные стены — плотно пригнанный камень. По старой привычке комнаты делились на мужскую и женскую, но последняя, как правило, пустовала. Охранники использовали ее как склад соломы, каких-то тряпок, тюков, прочего барахла, о назначении которого Ендрек не догадывался. А мужская половина с недавнего времени была переполнена. То ли увеличилось число уголовных преступников и всяких там вольнодумцев, то ли стража целенаправленно отлавливала в городе и окрестностях подозрительных личностей.
Ендрек поднял голову. Природное любопытство взяло-таки верх над осторожностью. Появление надзирателя с факелом в руке сразу оживило скучающие ряды узников. Света стало больше — много ли его проникнет через зарешеченное окошко в тупиковом конце коридора? Оно ведь даже на окошко не похоже. Скорее, бойница.
Следом за охранником вошел высокий широкоплечий мужчина, с виду военный. Об этом неоспоримо свидетельствовали не только сабля на боку, волчья шапка с малиновым верхом и тремя петушиными перьями, добротный жупан темно-синего цвета с барашковой оторочкой, но и манера двигаться, держать голову, расправлять плечи. На ходу незнакомец теребил длинный, ниже подбородка, черный ус. Его щеку уродовал неровно заживший шрам — до самого левого виска. За ним шли еще двое военных. Скорее всего, порубежники. От городской стражи и тюремных надзирателей они отличались как кречеты от гусей. Один — помоложе. Невысокий, светлоусый, кривоногий. Про таких говорят — бочку оседлал. Ну, насчет бочки вилами по воде писано, а на коне, должно быть, действительно сподручнее. Второй — повыше ростом, немного сутулый, густобровый и скуластый.
И чего это порубежникам в тюрьме могло бы понадобиться?
Вояки остановились у двери. Так себе дверь. Калитка в заборе, если бы не тяжелый замок, ключом которому служил особым образом заточенный граненый стальной штырь в большой палец толщиной. Пружину замка нарочно сделали такой, чтобы усилие прикладывать на пределе возможного. Иначе умельцы среди заключенных живо подберут отмычку. А так — любая отмычка погнется или сломается.
Замыкавший процессию надзиратель, кряхтя, засунул ключ в замочную скважину, поднатужился так, что вздулись жилы на висках и отворил дверь. Нырнул внутрь.
— Живо! Вставайте, лежебоки! Подъем! Живо!
Криком и пинками ему удалось поднять всех узников и выстроить их в какое-то подобие ровной линии у стены. Мародеры, которым довелось стоять рядом с Губошлепом, брезгливо на него косились и норовили отодвинуться.
Старший из порубежников кивнул и тоже вошел. Откашлялся.
— Н-н-ну что, разбойники, мародеры и дезертиры, за виселицей скучаем?
«Заика, что ли? — подумал Ендрек. — А как же он с командами управляется?»
— Мо-мо-молчите? Правильно…
Он засунул большие пальцы за вышитый кушак и, склонив голову, оценивающе окинул взглядом разномастную толпу узников. Коротко бросил в лицо надзирателю:
— Сброд!
Тот пожал плечами:
— Что есть. Чай, не рекруты, а преступники.
— Добро, — кивнул порубежник. — Ра-азберемся.
Он пошел вдоль строя, рассматривая каждого, словно заморские диковины. На ходу он говорил и даже заикаться стал гораздо меньше.
— Добро, уголовнички. Я — Войцек Шпара, сотник п-порубежного реестрового войска Малых Прилужан. Мне нужны люди, готовые на все. Те, кто не страшится рук замарать…
— Меченый, — шепнул соседу урядник Хмыз.
— Да, я — Меченый. — Войцек Шпара дошел до конца строя, развернулся, двинулся обратно. — Мне понадобится беспрекословное послушание и беззаветная преданность великому гетману Малых Прилужан. Взамен каждый, вступивший в мой отряд, получит полное помилование, а после и щедрую награду.
Что скажете?
— А делать-то чего? — с недоверием произнес один из мародеров.
— Не бойся. Более беззаконного, чем вы уже натворили, делать не заставлю.
— А все-таки?
Шпара сделал два быстрых шага и замер напротив говорившего:
— На первый раз прощаю. Я смелых люблю, но наглых наказываю. Понял? — Ярко-синие глаза сотника хлестнули мародера, словно плетью, поперек лица.
— Так точно! — вытянулся он в струнку, словно на плацу стоял.
— Добро! За что здесь?
— Дык… — Мародер замялся. — Свинью украли…
— Ага! А хозяйку по голове, — вмешался надзиратель. Тот, что был с факелом.
— Так не насмерть же, — виновато промямлил бывший солдат. — Легонько, чтоб не орала…
— Кто ж знал, что она шляхтянка? — добавил второй из мародеров — курносый. Вздернутая верхняя губа открывала два крупных резца. За это он был удостоен прозвища — Заяц.
— Ясно, — кивнул Шпара. — Все с вами ясно. Втроем мародерствовали?
— А то?
— Молодцы… Просто соколы. Встать вправо, — Он резко дернул головой, показывая, в какую именно сторону должны отойти заключенные.
— Так. Ты… — Сотник замер напротив лесника. — За что?
— А не хрен… — буркнул бородач.
— Что «не хрен»? — не понял Войцек.
— Бабе рот открывать не хрен.
— Жену он прибил, — вновь пришел на помощь надзиратель. — Насмерть.
— За что?
— А вот говорит: «Не хрен рот открывать».
— За что жену-то убил? — Сотник глянул в едва заметные из-под лохматых бровей заплывшие глазки лесника.
— А не хрен.
— Говорливый, а, Хватан? — обернулся Войцек к своему кривоногому спутнику.
— Страсть, — согласился тот.
— Орясина орясиной, — прибавил второй, скуластый.
— Верно, Грай. Нам такой без надобности. Влево!
— Так. Ты, молодой, за что?
Ендрек не сразу сообразил, что сотник обратился к нему. Попытался ответить громко и задорно, но пересохшее от волнения горло не послушалось. Пришлось сперва откашляться.
— За правду!
— То есть?
— Стишок крамольный пел на площади. — Охраннику, похоже, доставляло удовольствие показывать свою осведомленность. — Сам же нас благодарить должен. Не подоспей стражники, толпа его потоптала бы. А он нос воротит.
— Да? — удивился Войцек. — А что за стишок? Расскажи.
Ендрек замялся. На правой руке порубежника на темляке висела грозная с виду нагайка. А ну как не понравится стих?
— Не бойся, — перехватил его взгляд сотник. — Я бью только за дело.
Студиозус вновь откашлялся и, решив: «А, будь что будет», с чувством, с расстановкой прочитал:
— Свиту князя вельможного Януша
От казны не оттащишь и за уши.
Как деньжат не копи,
Шкур с кметей не лупи,
Все по ветру развеют пожалуй что!
Закончив, дерзко, с вызовом глянул на сотника и, заметив краем глаза перехватывающую плеть ладонь, привычно отшатнулся, съеживаясь и прикрывая глаза локтем.
Боль обожгла. Но не плечи и голову, как ожидал Ендрек, резанула острой вспышкой пониже спины. Хотя, если разобраться, не такой уж и острой. Можно сказать, погладил.
— Это тебе за плохую рифму в последней строчке, — напевно, видно, для того, чтобы не заикаться, произнес порубежник. Помолчал чуть-чуть и добавил с горечью: — Как вам, молокососам столичным, объяснить, кто вас грудью прикрывает на границе? Чтоб вы, между прочим, спокойно жили и родительские деньжата прожигали.
— Я не прожигаю! — вскинулся Ендрек. — Я образование получаю!
— Да? Студиозус?
— Я окончил три курса медицинского факультета в Руттердахе! По рекомендации самого пана Каспера Штюца, между прочим!
— Вот так даже, да? — ощерился сотник. — Вот и сидел бы в Руттердахе! Оттуда ж видней, что тут в Прилужанах творится!
— Не усидел я! — Ендрека, что называется, понесло.