Зато оставлял он за собой кровавый след, метил путь изуродованными, обезображенными трупами, спаленными вчистую хуторами и поветями. Только раньше он у Зубова Моста норовил реку перейти, а это десяток поприщ южнее. Неужто изменил привычкам? Или попросту опасался засады и достойного отпора? Тамошнему сотнику людоедские набеги настолько надоели, что он поклялся ни днем, ни ночью с седла не слезать, пока не изловит проклятого колдуна.
— Детишек он, видать, в огонь покидал, — глухо проговорил Птах. — Люди молвят, он так силу чародейскую получает.
— Во как! — открыл рот Хватан. — А как Радовит наш…
— Тихо, — оборвал его Войцек. — Закройся. Там никак живой кто-то! — И уже на бегу бросил: — «Силу чародейскую»… Один дурень ляпнет, а другой носит, как…
Схоронившись в густой смоляной тени, прижавшись боком к колесу перевернутой телеги, лежал человек. Женщина. Растрепанная коса, выбившаяся из-под перекошенного очипка, сомнений в том не оставляла. Разодранная в клочья юбка открывала белую ногу в вязаном, до колена чулке.
Наклонившись над женщиной, Войцек прикоснулся кончиками пальцев к ее щеке.
— Живая! А я думал, показалось.
— Это Надейка. Невестка Гмырина, — подоспел Птах.
— Неужто Мрыжек бабу пожалел? — удивился Хватан. — Дрын мне в коленку!
— Как же, пожалел… — отмахнулся от него Птах. — Сказал тоже. Недоглядел. — Он показал на багровую шишку с кулак величиной на виске Надейки. — Оглушили. Видать, думали, насмерть, а оно вона как вышло…
— Вот оно как… — повторил Хватан. — Тады ясно.
— Ума бы н-не лишилась, — озабоченно проговорил Войцек.
— Тебе-то на что, пан сотник? — округлил глаза разведчик.
— Тебя спросить забыли, — рыкнул на него Птах.
А Меченый пояснил:
— Полковнику отпишу. Пусть жалобу в Выгов готовит. А она свидетельствовать будет против Мржека. И против князей Грозинецких, что приют ему дали! — Сотник взмахнул кулаком. — Пусть отвечают перед короной и Господом!
Закончив речь, Войцек огляделся, обнаружив, что окружен почти всеми воинами, за исключением коневодов и Радовита. Порубежники мялись с ноги на ногу, кусали усы, хмурились.
— А мы теперь того, обратно, в казарму? — высказал общий вопрос Закора. По негласному установлению он, отслуживший в Богорадовской сотне без малого сорок годков, имел права давать советы и указывать на ошибки командира.
— А что, нет охоты? — Сотник дернул щекой — сейчас разразится гневным криком, а может и плетью поперек спины перетянуть.
— Так спать плохо будем, коли не обмакнем сабельки в кровь поганскую, — продолжал Закора, корявым пальцем заталкивая под шапку седой чуб.
— Или мы не порубежники?! — выкрикнул звонко кто-то из молодых. В темноте не разглядеть кто, а не то отправился бы голосистый до конца стужня конюшни чистить.
Лужичане одобрительно загудели.
— Ах, вы — порубежники, — язвительно проговорил Войцек. — У вас руки чешутся и сабельки зудят…
— Не серчай, пан сотник. — Закора покачал круглой лобастой головой. — Разумом мы все понимаем, что да как… А сердце просит…
— А у м-меня не просит? Я, выходит по-вашему, не хочу погань чародейскую извести? У меня душа не горит разбой и насилие видеть?
— Пан сотник…
— Молчать!!! Ишь какие… Птах!
— Здесь, пан сотник!
— Бери бабу на седло, вези в Богорадовку. Тебя она знает. В себя придет — не напугается.
— А Мрыжек… — недовольно протянул Птах. Видать, хотел лично поквитаться с убийцей родичей.
— Молчать!!! Много воли взяли! Батогов захотелось?
— Слушаюсь, пан сотник! — Птах вытянулся стрункой.
— То-то! Хватан, Грай!
— Здесь, пан сотник!
— Радовита в седло по-подкиньте. По-о-о-обочь него поскачете. И глядите, чтоб до встречи с мржековой хэврой оклемался. Головой ответите.
Войцек перевел дух.
Еще раз оглядел немногочисленное воинство:
— Говорите, порубежники? Зараз проверим… А ну, на конь! Помоги Господь! Сожан, вперед. С-след рыщи!
— Слухаюсь! — обрадованно крякнул веснушчатый Сожан, кинулся к темно-гнедому.
Привычно, без излишней суеты и гомона, порубежники выступили с пожженного хутора. Мертвые, порешили, потерпят с похоронами до утра. Птах пришлет из соседней с Богорадовкой Лощиновки пяток кметей.
Светлая дорожка от молодого месяца легла на искристую корку наста. Как на море в ясную погоду. В Заливанщине говорят: по такой дорожке поплывешь — счастье великое сыщешь. Странно о счастье размышлять, когда, от кровавого побоища едучи, убийц преследуешь.
— Эгей, Сожан! — окликнул передового Меченый. — Ясно след видишь?
— Яснее ясного! — весело откликнулся дозорный. — Тут и слепой дорогу сыщет!
И правда, находники с того берега ехали, не таясь. В снегу оставалась широкая протоптанная тропа. Видать, обнаглели от безнаказанности. Вели коней по буграм, не прятались под пологи безлистых перелесков. Лишь однажды нырнули в широкий лог, да и то не ради укрытия, а просто путь срезали, чтоб напрямую.
К полуночи мороз становился ощутимее. Дыхание клубилось облачками пара, оседало изморозью на лошадиных мордах и сосульками на усах всадников.
Полверсты порубежники гнали коней галопом, потом на полверсты переходили на рысь. Потом снова галоп. И снова рысь…
— Ты как? — обернулся Войцек, глянул через плечо на Радовита.
— Справлюсь, — отозвался чародей. — Мутит, правда, но я справлюсь. Огнем не обещаю, но…
— Ладно. — Сотник махнул рукой. Поживем — увидим. Благодаренье Господу, хоть в обморок не падает помощничек.
Скачка продолжалась.
Месяц словно встряхнулся, сбрасывая с масляно-желтого бочка грязные одеяла облаков. Подсветил их сверху, делая похожими на сказочные пригорки, холмы и овраги.
— Река-а-а! — протяжно возвестил Сожан.
Войцек поежился, передернул плечами под добротным полушубком. Дальше — владения Грозинецкого княжества. Воеводство Орепское. Скомандовал:
— Ша-агом!
Порубежники осадили коней. Кое-кто отводил глаза, кто-то смотрел прямо на сотника. Что прикажет? Вперед, за убийцей Мржеком, или домой возвращаться, отогреваться и отдыхать?
— Переходим по одному, — развеял их сомнения командир. — Хватан первый. Потом я…
Его слова были прерваны приближающимся топотом копыт.
— Кого это?.. — Закора поднял руку в рукавице, готовясь дать сигнал к бою.
— Похоже, Птах? — недоуменно пробормотал глазастый Грай.
— Точно, его маштак, — подтвердил Бышек.
Птах мчал, склонившись к холке, — помогал коню сохранять силы. Подскакал. Шагов за полста перешел на рысь, а потом и на шаг.
— Ты что делаешь? — грозно прорычал Войцек, ткнув пальцем в шумно поводящего боками буланого. — Коня угробить затеял?
— Никак нет, пан сотник! — глухо ответил воин. — А только душа просит с Мыржеком поквитаться…
— Бабу куда дел? — укоризненно проговорил Закора.
— А к Бажану заскочил.
— Ты чо? Это ж добрых пять верст. Туда, а потом обратно… — Старый урядник покачал головой.
— Душа у меня горит.
— В заднице у тебя св-св-свербит! — Войцек резким движением сдернул ледышку с правого уса. Швырнул в снег. Схватился за левый ус.
— Не серчай, пан сотник. Уж очень…
— Ладно, слышали уже. Становись в строй! — Меченый развернул своего вороного мордой к реке, напоследок бросив через плечо: — Коня угробишь — пеше побежишь. И стремени не даст никто. Понял?
— Так точно, пан сотник, понял.
Осторожно, опасаясь ненадежно подмерзших промоин и брошенной рыбаками, незатянутой полыньи, отряд перебрался на левый берег Луги. Вообще-то в стужне по обыкновению на реке лежал крепкий надежный лед, но береженого и Господь бережет.