Князя Януша, думаю, до поры до времени не стоит даже в известность ставить о наших приготовлениях.
— Само собой. Для него полезней будет, когда незамаранным останется. Пускай уж мы по уши в грязь, да кровь, да дерьмо изгваздаемся, — грустно усмехнулся подскарбий.
— А Зьмитроку я бы и убийц заслал.
— Тише! — Пан Зджислав приложил палец к губам. — Как крайний выход и кинжал убийцы пригодится. Хотя я не торопился бы.
— А кто сам меня пугал, что и опоздать недолго, если не торопиться?
— Эх, пан Чеслав, одно дело мелких шляхтичей пугать, а на великого князя замахнуться…
— А то он не такой как все. Не та же кровь в жилах течет?
— Та-то она та, да только в случае промашки все потерять можем.
— Ну, так я привык рисковать. И на поле брани, и в жизни мирной.
— Как знаешь, пан Чеслав, как знаешь. В поисках убийцы я тебе не потатчик. Но и возражать чересчур упорно не стану. Решай сам. Только чтобы общему нашему делу не повредило.
— Ладно. Решу. Есть у меня один человек на примете.
— Боец, видать, знатный?
— То-то и дело, что панянка.
— Неужели?
— Змея еще та. За деньги мать родную продаст и еще поторгуется при том. Век бы с ней дела не имел, если бы не нужда.
— Да какая ж у тебя нужда может быть? — удивленно вскинул брови подскарбий.
— То мое дело, пан Зджислав.
— Ну, не хочешь говорить, не надо.
— Не обижайся, пан. Это не только моя тайна. Не могу тебе сказать.
— Да ладно, чего уж там. Поможет твоя панянка, к твоей награде еще свою прибавлю. Так можешь ей и предать.
— Добро. Передам.
Они помолчали. Каждый обдумывал услышанное и высказанное от сердца. Наконец подскарбий соскочил с сундука. Сотворил знамение лицом на храм Анджига Страстоприимца. Сказал веско, с расстановкой:
— Благослови нас, Господи, на дела наши, укрепи и придай сил.
Пан Чеслав повторил и его жест, и его слова. Вздохнул:
— Ну, пожалуй, пойду я, пан Зджислав…
— Иди, чего уж там. Да! Погоди! Едва не забыл. Что у вас там под Богорадовкой приключилось? Еще в стужне. Посланник грозинецкий лютует. Едва ли не смертной казни виновным требует. Дескать любимца княжеского ни за что ни про что твои порубежники посекли саблями.
— А! Вот оно что! — Чеслав повел плечам, словно перед дракой. — Было дело. А не сказывал посланник, что грозинчане встречались там с зейцльбержцами, что наш сотник случайно на них со своим отрядом напоролся? Как его самого посечь драгуны хотели, с волками-рыцарями спевшиеся?
— Да тише ты, пан Чеслав, тише! Ужель я посмею вину за стычку порубежную на твоих орлов возложить? Уж я-то знаю, вернее, завсегда догадаться могу, как оно на самом деле было. Тем паче, про Меченого… Ведь такое пан сотник Войцек Шпара прозвание получил?
— Точно!
— Так вот, про Меченого я много наслышан. Надежнее его шляхтича еще поискать надобно. И то вряд ли найдешь.
— Так к чему ты, пан Зджислав, вспомнил о нем?
Подскарбий тяжко вздохнул. Потер шею.
— Не вовремя, пан гетман, твой порубежник свару с грозинчанами затеял. Придворные, знаешь, как все выкручивают?
— Да уж догадываюсь. Поломойка тряпку так не выкрутит.
— То-то и оно. Ротмистр Владзик Переступа один из самых верных псов князя Зьмитрока был. Он и сейчас с посланником в Выгов прибыл бы, кабы не кончар твоего Шпары.
— Ну, так хоть на одного пса у Зьмитрока меньше стало. Собаке собачья смерть.
— Ошибаешься, пан Чеслав. Владзик выжил. Вряд ли он теперь когда саблю в руки возьмет, но ум у него въедливый… Чует мое сердце, много еще крови ротмистр, вернее, бывший ротмистр нам попортит. Как только выздоровеет и отлежится.
— Значит, я полковнику Симону Вочапу в Берестянку весточку пошлю, чтоб Войцеку рассказал. Он свою недоделку поправит.
— Ты что, пан Чеслав! — Подскарбий аж руками замахал от ужаса.
— Господь с тобой! Не время сейчас для таких шуток! И так скандалу натерпелись. Самое худое в том, что тутошние князья, да магнаты, да придворная шляхта больше посланнику Зьмитрока верит, чем нам с тобой. Про сговор с Зейцльбергом и слушать не хотят. А порубежников головорезами выставляют.
— И что ж теперь?
— Да ничего. Посланника я припугнул малость. Напомнил о Контрамации. Сказал, что, коли они выдачи Войцека Шпары возжелают, Витенеж может потребовать Мржека Сякеру. Вот уж кто душегуб, каких поискать… — Зджислав улыбнулся. Расправил усы. — Вот, право слово, пан Чеслав, я и мечтать не мог, что посланник так быстро хвост подожмет. Едва про Сякеру речь зашла, и все. Сник речистый. Видать, на хорошем счету в Грозине чародей Мржек. Или на что-то он Зьмитроку нужен. На что-то такое, что мне постичь не под силу.
— Ну, уж коли тебе, пан Зджислав, не под силу чего-то постичь… — Польный гетман почесал затылок.
— Ничего! Не журись, пан Чеслав. Жив буду — до истины докопаюсь.
— Не забудь мне рассказать, коли докопаешься.
— Расскажу, не премину. Ты знай, пан Чеслав, про порубежника твоего мы с послом так порешили — наказать его надобно.
— Как же так?! Ты ж только что говорил…
— Говорил. А что говорил? Что от выдачи его в Грозин отвертелся. Я пообещал, что накажем Войцека сами. Погоняй его, прочим сотникам напоказ.
— Плохой то показ будет. Едва ли не лучшего сотника гонять? А остальные решат — ну его, границу стеречь, своя шкура дороже. Так выходит, а?
— Так, да не так. Порубежники поймут. А ведь и нам сейчас на рожон переть нельзя. Перед грядущим Сеймом-то… Накажи. С сотников сними на время. Сделай так, чтоб он затерялся. Не мозолил глаза и уши грозинчанам. А как князя Януша изберем в короли, все вернем. Да еще и наградить можем. Такой лихой шляхтич — и в сотниках до сих пор ходит! Полковничий буздыган его заждался.
— Эх! — Гетман махнул рукой. — Сгорел овин, гори и маеток. Сделаю все по твоему слову, хоть и не по сердцу мне это. Нынче же голубя Симону Вочапу отправлю.
Давние друзья сердечно попрощались. Подскарбий, кряхтя и вздыхая, уселся за конторку вершить ежедневную службу королевству, а пан гетман, покинув дворец Витенежа, направился в свой выговский дом, обдумать слова Зджислава и принять меры для их исполнения. По дороге он едва сдержался, чтобы не приказать свите всыпать батогов двум молодым шляхтичам в расшитых золочеными шнурами, по грозинецкой моде, жупанах. Охальники уж очень долго медлили, прежде чем уступили улицу пану гетману, да еще после выкрикнули обидное: «Курощуп сиволапый!» — в спину. Уроженцы Великих Прилужан частенько обзывали таким манером северных братьев — малолужичан — за герб их княжества. Кому-то Белый Орел казался очень уж похожим на курицу-несушку. В свою очередь жители Уховецка и окрестностей звали великолужичан «кошкодралами». Ведь с их знамени скалился чудной южный зверь — пардус, зело похожий на выгнувшего спину кота.
Пока пан Чеслав это припомнил, охальники скрылись в извилистом переулке.
* * *
— Ну, заварил ты, брат Войцек, кашу! — Берестянский полковник пристукнул кулаком по колену. — А расхлебывать ее теперь всем приходится!
Симон Вочап расстегнул пуговку на горле, оттянул пальцем ворот, дунул себе за пазуху. Несмотря на начало пашня, солнце припекало, согревало стены домов, и в горнице городского дома Войцека Шпары становилось жарковато, хотя печь нынче не топили. Пан же полковник отличался малым ростом и грузным телосложением, а герб имел будто в насмешку полученный.