Он удалился, а Барсина вернулась в дом, где врачи-греки уже хлопотали вокруг пациента, готовя травы и настои и раскладывая хирургические инструменты на случай, если придется делать дренаж раны. Служанки между тем раздели его и обтерли ему тело и лицо тряпками, пропитанными теплой водой с мятной эссенцией.
Сыновья, до сих пор хранившие молчание, подошли спросить об отце.
— Сами видите, — ответил один из врачей, — но не тревожьтесь: он должен поправиться.
Этеокл, старший, подошел поближе и посмотрел отцу в лицо, надеясь, что тот откроет глаза, но, увидев, что он не двигается, обернулся к брату и покачал головой.
— Идите спать, — попыталась успокоить их Барсина. — Завтра вашему отцу будет лучше и вы сможете поздороваться с ним.
Мальчики поцеловали безжизненно свисавшую с кровати руку и ушли со своим воспитателем.
Прежде чем вернуться в свою комнату, Этеокл повернулся к Фраату и сказал:
— Если мой отец умрет, я найду этого Александра, где бы он ни прятался, и убью его. Клянусь.
— И я тоже клянусь, — сказал младший брат. Барсина всю ночь бодрствовала рядом с мужем, хотя трое врачей по очереди дежурили у больного. То и дело они меняли холодные компрессы у него на лбу.
К рассвету Аристон осмотрел ногу больного и, заметив, что она распухла и покраснела, разбудил одного из своих ассистентов:
— Нужно приложить пиявок, чтобы они оттянули давление внутренних соков. Ступай в мою комнату и возьми все необходимое.
— Извини меня, — вмешалась Барсина, — но когда вы консультировались с тем, другим врачом, никто ничего не говорил про пиявок. Тогда говорили только про дренаж в случае нагноения.
— Моя госпожа, ты должна мне доверять. Я врач.
— Тот египтянин — личный врач Спифридата, и он лечил самого Великого Царя Дария. Я доверяю и ему, и потому не прикладывайте пиявок, пока я не пошлю кого-нибудь спросить у него.
— Неужели ты собираешься слушать этого варвара! — сорвалось у Аристона.
— Я сама тоже из варваров, — напомнила ему Барсина, — и говорю тебе, чтобы ты не прикладывал этих мерзких тварей к коже моего мужа, если египетский врач не даст своего согласия.
— Если так, я ухожу отсюда, — в раздражении заявил Аристон.
— Иди…— раздался голос, словно из потустороннего мира, — иди куда подальше.
— Мемнон! — воскликнула Барсина, повернувшись к постели, а потом снова обернулась к Аристону: — Моему мужу лучше, можете уходить. Завтра я пришлю вам ваше вознаграждение.
Аристон не заставил себя упрашивать и позвал своих ассистентов.
— Однако предупреждаю, — сказал он, уходя, — без пиявок давление станет нестерпимым и…
— Я за все отвечаю, — ответила Барсина. — Не беспокойся.
Когда греки удалились, она послала слугу за врачом египтянином, который спешно прибыл на повозке из дворца сатрапа Спифридата.
— Что случилось, моя госпожа? — спросил он, еще не ступив на порог.
— Врачи-яуны хотели приложить пиявок, но я воспротивилась: я хотела сначала услышать твое мнение. А они обиделись и ушли.
— Ты правильно поступила, моя госпожа: пиявки только ухудшили бы дело. Как ему сейчас?
— У него все еще сильный жар, но он очнулся и говорит.
— Отведи меня к нему.
Они вошли в комнату Мемнона и увидели, что он в сознании. Несмотря на призывы служанок и предостережения своих солдат, которые всю ночь дежурили у двери, он пытался слезть с кровати.
— Только поставь эту ногу на пол, и мне придется ее отрезать, — пригрозил врач.
Мемнон в нерешительности замер, а потом с ворчанием улегся обратно. Барсина убрала простыню с раненой ноги, чтобы врач первым делом осмотрел ее: нога распухла, горела и болела, но никаких признаков нагноения не было. Египтянин раскрыл свою сумку и высыпал ее содержимое на столик.
— Что это? — спросила Барсина.
— Это разнообразные мхи.
Я видел, что воины-оксидраки лечат этим раны и во многих случаях добиваются быстрого заживления. Не знаю, как это происходит, но для врача главное — добиться выздоровления, а не настоять на своих убеждениях. И боюсь, что одних компрессов из мальвы будет недостаточно.
Он подошел к Мемнону и засунул под повязку пучок мха.
— Если к завтрашнему дню появится страшный, почти нестерпимый зуд, я бы сказал, что дело пошло на поправку. Но ни в коем случае не давайте ему чесать, пусть даже придется связать руки. А если появится боль и нога распухнет еще сильнее, позовите меня, так как ногу придется ампутировать. Мне пора идти: в Зелее еще много раненых, требующих моего вмешательства.
Египтянин уехал на повозке, запряженной парой мулов, а Барсина позволила солдатам мужа несколько мгновений посмотреть на своего командира, после чего поднялась на башню над дворцом, где был устроен небольшой храм. В ожидании госпожи жрец молился, уставившись на священное пламя.
Барсина молча преклонила колена и, глядя на языки огня, пляшущие на легком ветерке, что прилетал с горных вершин, стала дожидаться ответа. Наконец жрец проговорил:
— Его убьет не эта рана.
— И больше ты ничего мне не скажешь? — спросила встревоженная женщина.
Жрец снова уставился на огонь, который разгорался все сильнее, раздуваемый крепнущим ветром.
— Я вижу великие почести, воздаваемые Мемнону, но также вижу и великую опасность. Оставайся с ним, госпожа, и пусть сыновья тоже будут рядом с ним. Им нужно еще многому научиться у отца.
ГЛАВА 8
Добычу из персидского лагеря и снятые с павших доспехи свалили посреди лагеря македонян. Люди Евмена производили инвентаризацию.
Пришел Александр вместе с Гефестионом и Селевком и уселся на скамеечку рядом с царским секретарем.
— Как твоя голова? — спросил тот, кивнув на внушительную повязку на голове царя — дело рук врача Филиппа.
— Неплохо, — ответил Александр, — но еще чуть-чуть, и было бы плохо. Если бы не Черный, я бы сегодня не радовался солнцу. Как видишь, — добавил он, указывая на богатую добычу, — тебе теперь нечего беспокоиться о деньгах. Здесь хватит на пропитание войска в течение месяца, если не больше; хватит и на жалованье наемникам.
— А себе ты ничего не хочешь забрать? — спросил Евмен.
— Нет. Но хотелось бы послать пурпурную ткань, ковры и шторы моей матери и что-нибудь сестре — например, эти персидские одежды. Клеопатре нравятся всякие необычные вещи.
— Будет исполнено, — согласился Евмен и дал указание слугам. — Что-нибудь еще?
— Да. Отбери триста комплектов доспехов, самых лучших, какие найдешь, и пошли в Афины, чтобы преподнесли богине Афине в Парфеноне. С посвящением.
— С посвящением… каким-то особенным?
— Разумеется. Пиши:
Александр и греки, за исключением спартанцев, отобрали эти доспехи у азиатских варваров.
— Хорошая оплеуха спартанцам, — прокомментировал Селевк.
— Ответ на ту, которую они дали мне, отказавшись участвовать в моем походе, — заметил царь. — Скоро они поймут, что на самом деле живут в захолустной деревне. А весь мир идет с Александром.
— Я распорядился, чтобы приехали Апеллес и Лисипп и сделали твое изображение верхом на коне, — сообщил Евмен. — Думаю, через несколько дней они высадятся в Ассах или Абидосе.
— Это меня не интересует, — сказал Александр. — А что мне хочется — это установить монумент нашим павшим в бою. Такой, какого еще не видывали. Создать его может один лишь Лисипп.
— Скоро узнаем также, какое впечатление произвела твоя победа на друзей и врагов, — вмешался Селевк. — Мне любопытно, что скажут жители Лампсака, не пожелавшие, чтобы ты их освобождал.
— Письмо моей матери уже отправили? — спросил Александр Евмена.
— Как только ты дал мне его.