— Так, ну и что же народ говорит о кардинале?
— О, это вы всегда и везде можете услышать, если захотите, милостивый барин. Страх еще сдерживает многих, но недовольство сильно развивается.
— А знаете ли вы, как трудно каждому угодить, — сказал Ришелье.
— Это все так, но кардиналу все-таки надо было бы прежде всего думать о народе, ведь все в государстве получается от народа.
— Вы отчасти правы, любезный друг, но во всяком государстве для управления нужны деньги, а никто добровольно их не отдаст, следовательно, приходится налагать пошлины.
— Да, видите ли, народ еще, пожалуй, и молчал бы, люди пожаднее начинают громко роптать и поддерживают недовольство, — продолжал Калебассе, делаясь с каждой минутой доверчивее. — А ведь когда народ подстрекают, или когда он видит, что другие вокруг него восстают и ропщут, тогда дело скверно.
— Кто же ропщет, друг мой?
— Да разные вельможи.
— А вы откуда же это знаете, а?
— Гм, нашему брату приходится бывать и во дворцах богачей, и между рабочим и бедным людом, — продолжал словоохотливый старик, — всего наслышишься. Мне, торговцу, надо со всеми быть в ладу, слушать да поддакивать, тогда и узнаешь, что люди думают. Много разговоров слышу и о короле, и о кардинале, и о королеве, и обо всем, одним словом. Камердинер какой-нибудь проговорится, лакомка горничная сболтнет что-нибудь и часто, чтобы получить от меня лишний персик, рассказывает мне такие вещи, что волосы дыбом становятся от удивления.
— Таким образом, вы хорошо знаете обо всем, что делается?
— Да, признаться, кое-что знаю. Да как же иначе может быть? Это ведь развлекает, нашему брату торговцу без новостей нельзя, дело такое.
— Вы очень практичный человек, — сказал Ришелье, заметив, что старик может ему пригодиться, если он сумеет взяться за него. — Что же такое говорят, расскажите мне, любезный друг!
— Гм, больше всего говорят о том, что его величество король нынче очень любит королеву. Я как-то слышал мимоходом, что дело повернулось к лучшему, и все очень радуются этому. Вы знаете отчего, милостивый барин?
— Расскажите, пожалуйста, я слушаю вас с большим интересом.
— Вот видите, ведь это означает, что мы скоро дождемся наследника, — сказал, усмехнувшись, Калебассе. — Потом говорят, что королева-мать и герцог, брат короля, очень сердиты на кардинала.
— Так, так, но за что же?
— Да он им там в чем-то поперек дороги стал. Мне часто приходит в голову, что всем придворным и вообще знати очень вредит зависть.
Ришелье не мог сдержать улыбки. Давно никакой разговор не доставлял ему такого удовольствия, как разговор с этим фруктовщиком с улицы Шальо.
— Зависть, да, да! И я то же думаю, — сказал он.
— Ну, вот видите! Каждый хочет быть первым, — продолжал Калебассе, — из-за этого, конечно, и неприятности и удивляться тут нечему. Кардинал стоит поперек дороги тем, люксембургским, ну, они и сердятся. Толкуют тоже, что кардинал терпеть не может королеву и что между ними часто бывают большие споры и ссоры, вот так же точно, как между мушкетерами и гвардейцами. Ведь каков поп, таков и приход. Как только лакеи замечают, что барин с кем-нибудь не в ладах, они сейчас же делаются врагами лакеев того человека. Это известное дело. Оттого солдаты у нас беспрестанно и ссорятся. Я хотел бы только знать, отчего же король никогда не вмешивается в это, ходят, правда, слухи, что все пляшут под дудку его эминенции кардинала. Признаюсь вам, мне бы очень хотелось хоть разок поглядеть на этого кардинала.
— Разве вы его никогда не видели?
— Один раз видел издали, в карете, но я хотел бы увидеть его так, как вот вас теперь вижу.
— Как знать, ваше желание может быть и исполнится.
— Ах, что вы! Ведь о таком высокопоставленном лице можно только слышать, а видеть его нельзя.
Ну и сильный же он, должно быть, человек, черт возьми! И королем, и министрами, и герцогом вертит, как хочет.
— Так скажите же, — перебил Ришелье словоохотливого Калебассе, — вы говорите, что разные вельможи говорят о кардинале. Что же такое они говорят?
— Извольте, я вам все расскажу, только пусть это останется между нами. А главное, чтобы до господина кардинала не дошло.
— Будьте спокойны, любезный друг. Рассказывайте, я слушаю.
— Это было на прошлой неделе. Иду я однажды вечером со своей корзиной домой, — начал папа Калебассе, — вдруг мимо меня проходят какие-то двое знатных господ в дорогих плащах и тихо разговаривают между собой, но так, что мне было все слышно. Услышав имя кардинала, я стал прислушиваться. А, подумал я, и они говорят об этом чародее, по одному знаку которого всякого могут запереть в Бастилию, даже казнить. Ну и разговор же я услыхал! Не поздоровилось бы кардиналу, если бы он мог его услышать.
— Что же они говорили?
— Один говорит: «Дела-то подвигаются, недовольство растет, это недолго продлится, он скоро так упадет со своей высоты, что никогда не встанет».
— Кто же это он?
— Да кто, кроме кардинала?
— Так, так, рассказывайте дальше, любезный друг.
— Другой отвечал ему: «Пойдемте к герцогу, он уже ждет нас, чтобы обо всем переговорить, а затем можно начать действовать. Смерть кардиналу Ришелье!»
— Вы не ослышались?
— Что вы, милый барин? У папы Калебассе хорошие уши, от него не ускользнет ни один звук, ни один, уверяю вас.
— А вы не знаете, кто были эти двое господ?
— Рассмотреть-то я их рассмотрел, но имен не знаю. Я ведь первый раз их видел. Но это сразу видно, что они знатные и богатые люди.
— Они пошли в Люксембургский дворец?
— Да, да, я следил за ними. Уж когда меня что-нибудь интересует, я доведу дело до конца.
— А узнали бы вы этих господ, если бы опять увидели их? — спросил Ришелье.
— Через десять лет узнаю, милый барин. У меня отличные глаза и замечательная память. Но позвольте узнать, зачем именно меня сюда звали?
— У вас есть воспитанница.
— Хе, хе, что это за вопросы? Да, Жозефина, маленькая помощница смотрителя за серебром, моя воспитанница. Прехорошенькая девушка. Такая аккуратная, приветливая, милая. Почему вы меня спрашиваете о ней? Вы ее разве знаете?
— Она оставила свое место при кладовой.
— Знаю, но она сделала это не без спроса. Ришелье опять невольно улыбнулся.
— Вы ей позволили? — спросил он.
— Точно так, милый барин. Я сегодня сказал ей, что согласен, когда старая Ренарда мне все рассказала.
— Ваша воспитанница оставила место помощницы, чтобы поступить в сиделки к мушкетеру. Вы одобряете это?
— Совершенно, — ответил папа Калебассе с лукавой, уверенной улыбкой. — Когда господин мушкетер поправится, она опять вернется в кладовую. Кладовая ведь не убежит от нее.
— На вашу воспитанницу жалуются.
— Да пусть жалуются, — я очень рад, что она ухаживает за господином мушкетером.
— Но подумайте, ведь она место может потерять.
— Этого не случится.
— Смотритель жаловался на нее.
— Ах, не слушайте вы этого старого влюбленного кота. Мы его лучше знаем, — сказал папа Калебассе, рассмеявшись. — Ему просто досадно, что она не позволила ему себя поцеловать. Ну его, этого господина Пипо! Будет много говорить, да не захочет опять взять Жозефину на прежнее место, так я прямо пойду к обергофмейстерине или к самому королю.
— Ого, да вы решительный малый, я вижу!
— Да, королю ведь может быть только приятно, что помощница при кладовой в свободное время ухаживает за его заболевшим офицером.
В эту минуту в комнату вошел камердинер.
— Патер Жозеф сейчас принес эти бумаги, ваша эминенция, — сказал он, подавая их кардиналу на серебряном подносе.