– Вы видите, мой дорогой Кастельру, что теперь вы – моя последняя надежда, – сказал я.
– Но очень слабая, мой бедный господин! – простонал он.
– Нет, это не так. Мой управляющий Роденар и около двадцати моих слуг должны быть где то между Лангедоком и Парижем. Прикажите искать их, и
будем молить Бога, чтобы они еще были в Лангедоке и их нашли вовремя.
– Это будет сделано, сударь, обещаю вам, – торжественно ответил он. – Но я умоляю вас не слишком надеяться на это. Шательро имеет все полномочия
действовать безотлагательно, и можете быть уверены, он не будет терять времени после того, что произошло.
– Тем не менее у нас есть два или три дня, а за это время вы должны сделать все возможное, мой друг.
– Можете рассчитывать на меня, – пообещал он.
– А пока, Кастельру, – сказал я, – не говорите никому ни слова об этом.
Он обещал мне это, и вскоре впереди показались огни, возвещавшие об окончании нашего путешествия.
Эту ночь я провел в темной и сырой тюремной камере в Тулузе без всякой надежды на то, что кто нибудь составит мне компанию в эту тяжелую,
бессонную ночь.
Мою душу заполняла тупая ярость, когда я думал о своем положении, поскольку я и без Кастельру знал, насколько мала надежда на то, что он сможет
вовремя найти Роденара и моих слуг и спасти меня. Единственным утешением были, пожалуй, мысли о Роксалане. Во мраке моей камеры мне виделось ее
нежное девичье лицо. Мне представлялось, что на нем лежала печать сожаления и скорби обо мне и о том, что она сделала.
Я был уверен в том, что она любит меня, и поклялся, если я останусь жив, все равно завоевать ее, несмотря на все преграды, которые сам себе
возвел.
Глава XII ТРИБУНАЛ В ТУЛУЗЕ
Я надеялся, что пробуду в тюрьме несколько дней, прежде чем предстану перед судом, и что за это время Кастельру, может быть, удастся отыскать
кого нибудь, кто сможет опознать меня. Поэтому можете представить себе мой ужас, когда на следующее утро меня вызвали в суд и я предстал перед
судьями.
Из тюрьмы в здание суда меня вели в кандалах, как какого нибудь вора,закон требовал, чтобы этому оскорблению подвергались все обвиняемые в тех
преступлениях, которые были приписаны мне. Расстояние было коротким, но мне показалось оно слишком длинным, и это неудивительно. Когда я
проходил, люди выстраивались в ряд и осыпали меня градом оскорбительных насмешек, поскольку Тулуза была преданным своему королю городом.
Недалеко от здания суда, в толпе я вдруг увидел лицо, при виде которого застыл от изумления. И сразу же получил удар в спину толстым концом пики
одного из моих охранников.
– Ну что у вас там случилось? – раздраженно спросил он. – Вперед, monsieur le traitre!note 47
Я пошел дальше, не обратив внимания на его грубость, я продолжал смотреть на это лицо – белое, жалобное лицо Роксаланы. Я улыбнулся, пытаясь
одобрить и утешить ее, но моя улыбка еще больше усилила тот ужас, который был написан на ее лице. Затем она исчезла из виду, и мне осталось
только догадываться о причинах, побудивших ее вернуться в Тулузу. Может быть, сообщение, которое ей должен был передать вчера Марсак, заставило
ее приехать сюда, чтобы быть рядом со мной в последние минуты моей жизни; а может быть, для ее возвращения были более веские основания? Может
быть, она надеялась исправить зло, которое она причинила? Увы, бедное дитя! Если у нее и были такие надежды, боюсь, что они окажутся тщетными.
Я бы очень кратко описал этот суд, если бы мой рассказ не требовал большего. Даже сейчас, когда прошло много лет, у меня перехватывает горло при
воспоминании, в какую пародию эти господа от имени короля превратили правосудие.
Я бы очень кратко описал этот суд, если бы мой рассказ не требовал большего. Даже сейчас, когда прошло много лет, у меня перехватывает горло при
воспоминании, в какую пародию эти господа от имени короля превратили правосудие. Я допускаю, что времена были очень тревожные, и могу понять,
что в случаях гражданских волнений и мятежей, может быть, и целесообразно быстро расправляться с мятежниками, но никакие оправдания не могут
заставить меня забыть и простить методы проведения этого трибунала.
Суд проходил при закрытых дверях. Его вел Хранитель Печати – худой морщинистый человек, затхлый и высохший, как пергаменты, среди которых
проходила его жизнь. Ему помогали шестеро судей, а справа от него сидел королевский уполномоченный господин де Шательро – синяки на его лице
свидетельствовали о нашей вчерашней встрече.
Когда меня попросили назвать мое имя и место жительства, я привел всех в некоторое замешательство своим наглым ответом:
– Я – господин Марсель де Сент Пол, маркиз де Барделис из Барделиса в Пикардии.
Председатель – то есть Хранитель Печати – вопросительно посмотрел на Шательро. Но граф лишь улыбнулся и указал на что то в бумаге, развернутой
на столе. Председатель кивнул.
– Господин Рене де Лесперон, – сказал он, – возможно, суд не сможет определить, является ли ваше заявление умышленной попыткой ввести нас в
заблуждение, или же, либо как последствие ваших ран, либо как Божья кара, вы стали жертвой галлюцинаций. Но суд желает, чтобы вы поняли, что у
него нет никаких сомнений по поводу вашей личности. Бумаги, найденные при вас в момент вашего ареста, а также другие известные нам сведения
исключают всякую возможность ошибки в этой связи. Следовательно, мы просим, в ваших же собственных интересах, отказаться от этих ложных
заявлений, если вы еще в своем уме. Вашей единственной надеждой на спасение могут быть только правдивые ответы на наши вопросы, и даже тогда,
господин де Лесперон, надежда на то, что мы вас оправдаем, очень мала, можно сказать, что никакой надежды нет вовсе.
Наступила пауза, во время которой другие судьи кивали головами, с глубокомысленным видом одобряя слова своего председателя. А я молча ждал
следующего вопроса, понимая, что мои дальнейшие возражения не принесут мне никаких плодов.
– Вы были арестованы, сударь, два дня назад в имении господина де Лаведана отрядом драгун под предводительством капитана де Кастельру. Это так?
– Это так, сударь.
– И в момент вашего ареста, когда вас назвали Рене де Леспероном, вы не отреклись от этого имени; напротив, когда господин де Кастельру спросил
господина де Лесперона, вы вышли вперед и сказали, что это вы.
– Простите, сударь. Я сказал только, что меня называют этим именем.
Председатель зло усмехнулся, и лица судей приняли точно такое же выражение.
– Такие детали, господин де Лесперон, характерны для слабоумных, – сказал он. – Боюсь, это вам не поможет. Человека обычно называют его именем,
разве не так?
Я не ответил ему.
– Может быть, нам следует пригласить господина де Кастельру, чтобы он подтвердил мои слова?
– В этом нет необходимости. Поскольку вы допускаете, что я мог сказать, что меня называют этим именем, но отказываетесь увидеть различия между
этим и утверждением, что меня зовут Лесперон, я думаю, бессмысленно вызывать капитана.
Председатель кивнул, и на этом вопрос был исчерпан. Он продолжал спокойно, как будто не было никаких проблем с моим именем.
– Вы обвиняетесь, господин де Лесперон, в государственной измене в самой страшной и опасной форме. Вы обвиняетесь в вооруженном выступлении
против его величества.