Любой человек, по настоящему влюбленный в свое занятие, всегда искренне рад приветствовать
способного неофита note 66, и неудивительно, что с того момента между Фачино и Белларионом зародилось взаимопонимание, очень скоро развившееся в
крепкую и искреннюю дружбу.
В тот день вместе с ними находилась еще одна особа – графиня Бьяндратская; ей было чуть за тридцать, она была среднего роста, с красивым лицом,
гладким и белым, обрамленным иссиня черными прямыми волосами, и в ее вешнем облике, особенно во взгляде, высокомерном и ленивом, угадывалось,
казалось, что то кошачье. Ее зелено голубые глаза обежали ладно скроенную фигуру Беллариона, облаченную в лиловую тунику из обширного гардероба
Фачино и перехваченную на поясе темно фиолетовым кожаным поясом с золотой пряжкой, его длинные черные волосы, тщательно вымытые и надушенные
слугами ее мужа, и остановились на его лице, задумчивом и нерешительном.
– Синьор граф не случайно завел речь об этом, Белларион, – попробовала подбодрить его графиня. – Ты сам дал всем нам ясно понять, что не создан
для монастыря.
Белларион повернулся к ней, и под смелым оценивающим взглядом его карих глаз гордая и честолюбивая графиня, вышедшая замуж по расчету за
человека значительно старше себя, почему то почувствовала безотчетную неловкость.
– Я покажусь смешным, если стану ждать дальнейших увещеваний, – проговорил Белларион.
– Вот ответ, достойный придворного, – с легкой улыбкой сказала она и неторопливо поднялась со своего кресла. – Фачино, ты просто обязан заняться
его воспитанием.
И Фачино, не любивший ничего откладывать в долгий ящик, немедленно взялся за это дело. На другой день Фачино, его жена, слуги и Белларион
отправились в Аббиатеграссо, охотничье поместье герцога, и там началось светское образование Беллариона, продолжавшееся без перерыва почти до
святок note 67 – того самого срока, когда ощущение нереальности происходящего начало наконец то понемногу оставлять Беллариона.
Его обучили верховой езде и умению ухаживать за лошадьми, ему объяснили, как владеть мечом и добиваться победы в поединке, в равной степени
используя и хитрость, и силу; его научили стрелять из лука и арбалета и даже показали загадочное устройство, только только начинавшее появляться
на вооружении в армиях – пушку, в те времена способную скорее устрашать противника, чем наносить ему потери. Швейцарский капитан, по фамилии
Штоффель, научил его пользоваться короткой, но грозной швейцарской алебардой, а испанец де Сото показал ему приемы владения кинжалом.
Тем временем графиня взяла на себя роль преподавательницы изящных искусств, включавших ежевечерние упражнения в танцах и периодические выезды на
соколиную охоту, которую она страстно любила и знала в совершенстве.
В один из осенних дней, когда порывы холодного северного ветра с далеких заснеженных гор напоминали о близкой зиме, Белларион и графиня
Беатриче, следуя за соколом, пытающимся прижать к земле крупную цаплю, выехали к одной из проток реки Тичино в том месте, где герцог Джанмария
когда то травил гончими Беллариона.
Уже дважды сокол пикировал на цаплю и оба раза промахивался, но на третий раз небеса огласил жалобный крик, свидетельствующий о том, что жертва
попала в когти хищнику. Обе птицы быстро снижались к земле, и было видно, как сокол своими широко распростертыми крыльями старался замедлить
падение.
Один из слуг спешился и, держа в руке приманку, побежал отвлечь сокола и забрать добычу. Графиня восторженно повернулась к Беллариону, надеясь,
что он разделяет ее эмоции по поводу удачной охоты, но тот задумчиво глядел прямо перед собой, словно позабыв обо всем на свете.
Графиня восторженно повернулась к Беллариону, надеясь,
что он разделяет ее эмоции по поводу удачной охоты, но тот задумчиво глядел прямо перед собой, словно позабыв обо всем на свете.
– Какой молодец! Какой молодец! – с ребячьим восторгом повторяла она, но Белларион будто не слышал ее.
По лицу графини пробежала тень неудовольствия: она была слишком чувствительна к неодобрению.
– Разве он не молодчина, Белларион? – напрямую спросила она его.
Стряхнув с себя овладевшее им оцепенение, он слабо улыбнулся ей.
– Я думал о другой цапле, едва не ставшей добычей здесь, – ответил он и добавил, что на этом самом месте на него спускали собак.
– Значит, мы стоим на святой земле, – отозвалась она с едва заметной издевкой в голосе, но он пропустил ее колкость мимо ушей.
– А затем мои мысли перенеслись к иным событиям, – продолжил он и указал рукой через реку. – Вот по этой тропинке я шел из Монферрато.
– Стоит ли горевать о прошлом? Мне кажется, у тебя нет причины сожалеть о том, что ты оказался в Милане.
– Конечно. Я неизмеримо благодарен судьбе за это. И все же однажды мне хотелось бы иметь достаточно сил, чтобы вернуться в Монферрато и надеть
колпак на сокола, нацелившегося там на добычу.
– Ну у, этот день еще не настал. И посмотри ка: солнце уже садится, а до дома еще далеко. Так что если полет твоей фантазии завершился, нам
лучше не мешкая отправиться в путь.
В ее интонациях он уловил резкость, которая присутствовала всегда, когда речь заходила о Монферрато.
– Ты хочешь сказать, что твое сердце осталось в Монферрато? – поинтересовалась она.
– Мое сердце? – рассмеялся он. – В каком то смысле вы правы. Я оставил там клубок, который мне хотелось бы однажды распутать. Если это то же
самое, что оставить сердце, то… – он замолчал, неоконченная фраза повисла в воздухе.
– Персей, спасающий Андромеду из пасти дракона note 68! Идеальный герой, спешащий на помощь попавшей в беду красавице. Бедный странствующий
рыцарь!
– Откуда в вас такая желчь, синьора? – изумился Белларион.
– Желчь? У меня? Я всего лишь иронизирую, мессер.
– Да, но мне показалось, что ваша ирония граничит со слезами.
– По поводу твоего увлечения Валерией Монферратской?
– Моего… – ахнул он, но поспешил взять себя в руки и в следующий момент громко расхохотался.
– Ты подозрительно быстро развеселился, Белларион!
– Я не смог сдержаться, увидев комическую картину, нарисованную вами, синьора: безродный Белларион влюбился в принцессу. Разве вы замечали во
мне признаки безумия?
Она подумала, что он пытается выглядеть слишком естественным, чтобы его словам можно было поверить; она искоса взглянула на него из под длинных
ресниц.
– Если не любовь заставляет тебя сейчас мечтать, то что же тогда?
– Могу заверить вас, – несколько сурово ответил он, – что если это и любовь, то только к самому себе. Что я знаю о любви? Для чего мне любовь?
– В тебе сейчас говорит монах, которого чуть было не сделали из тебя! Я готова поклясться, что ты внутренне содрогаешься, произнося это слово –
«любовь». В монастыре тебя, наверное, учили остерегаться любви.
– Увы, там вообще ничего не говорилось о ней. Но моя интуиция велит мне не строить иллюзий, чтобы не выглядеть посмешищем. Я всего лишь
безродный Белларион, появившийся на свет в лачуге, выросший в конуре и воспитанный только лишь из жалости.
– О, какая скромность. Поистине смирение, достойное святого. Я пыль, в ложном самоуничижении восклицаем мы, но наша непомерная гордость в то же
самое время нашептывает нам совсем иное: и вот кем я стал, вот какое чудесное дерево выросло на такой простой почве.