Сам Буонтерцо, его ближайшие военачальники и две сотни всадников отчаянным рывком сумели унести
ноги, но оставшиеся без командиров солдаты, число которых превышало тысячу человек, были легко опрокинуты, окружены и сложили оружие даже
прежде, чем им велели это сделать.
Тем временем Кенигсхофен, используя аналогичную тактику, одержал верх над противником, отступавшим вверх по долине.
Победа была полной. В руки Фачино попало две тысячи пленных, полторы тысячи лошадей, двадцать пушек и сотня повозок с тоннами воинской амуниции.
Пятьсот бургундцев тут же выразили желание перейти на службу в кондотту самого Фачино, еще тысяча пленных была отпущена после того, как у них
отобрали оружие, доспехи и лошадей, а немалое количество офицеров и знатных рыцарей оставили в плену, надеясь получить за них выкуп.
Фачино устремился в погоню за Буонтерцо, и Карманьола, приняв на себя командование оставшейся частью армии, последовал за ним. Они встретились
вечером на равнине между Ривергаро и Пьяченцей, где Фачино вынужден был остановиться и прекратить преследование после того, как Буонтерцо успел
переправиться через реку.
Возбужденный Карманьола сообщил ему о полном разгроме противника и о богатой добыче.
– А Белларион? – сурово спросил Фачино, и де Кадиллак рассказал о телах, обнаруженных в лесу.
Фачино опустил голову, и линия его губ стала жестче.
– Это его победа, – медленно и печально произнес он. – Он предложил план, предотвративший наше поражение, а его храбрость и мужество обеспечили
наш триумф. Возьмите столько людей, сколько сочтете нужным, Штоффель, и разыщите его тело. Принесите его в Милан. Все население города воздаст
честь его останкам и его памяти.
Глава IX. ПОМИНКИ
Есть немало людей, которые прославились только после своей кончины и, можно без преувеличения сказать, исключительно благодаря ей; теперь, после
битвы при Траво, у Беллариона появились хорошие шансы оказаться в их числе.
Честный и искренний Фачино, несомненно, должным образом отметил бы мужество Беллариона, вернись тот вместе с ним в Милан, не в человеческой
природе воздавать живому почести, способные затмить воздающего их. И лишь когда речь идет о павшем герое, совершившем перед гибелью выдающиеся
подвиги, можно не стесняться в похвалах и без опаски воздвигать ему пьедестал любой высоты.
Новости о победе Фачино опередили самого кондотьера, четырнадцатого мая, через два дня после сражения, вернувшегося в Милан во главе своей
армии, и сердца всех жителей города святого Амброджо – от последнего мусорщика до самого герцога – наполнились ликованием и радостью. Впрочем,
это не помешало Джанмарии встретить Фачино в Старом Бролетто словами осуждения:
– Вы вернулись, выполнив лишь полдела. Вы должны были преследовать Буонтерцо до Пармы, взять город и вернуть его миланской короне. Мой отец
строго спросил бы с вас за то, что вы не воспользовались плодами победы.
Фачино побагровел до самых висков и уничтожающе заглянул герцогу прямо в глаза.
– Ваш отец, синьор принц, был бы рядом со мной на поле битвы и руководил моими действиями, если бы хотел сохранить свою корону. И если бы ваше
высочество следовали его достойному подражания примеру, у вас сейчас не оказалось бы причин обвинять меня в том, в чем вы должны укорять сами
себя. Вам следовало бы возблагодарить Бога за победу, купленную такой дорогой ценой.
Их взгляды встретились, и Джанмария, внутренне проклиная свою слабость, опустил глаза, признавая превосходство кондотьера. Он развалился на
огромном позолоченном троне и неэлегантно закинул ноги, затянутые в красно белые чулки, одна на другую.
Делла Торре поспешил на помощь своему господину.
– Вы смелый человек, синьор граф, если позволяете себе так разговаривать со своим государем.
– Вот именно, смел до дерзости! – проворчал герцог ободренный его поддержкой. – Но однажды… – он запнулся, и жестокая усмешка искривила его
губы. – Так какой же ценой вы купили победу? – с присущей ему хитростью вдруг спросил он, надеясь услышать о тяжелых потерях, которые хотя бы
отчасти притушили блеск славы, озарившей народного любимца.
Фачино рассказал о превосходном стратегическом плане, который предложил Белларион, и о том, как он и сотня швейцарцев сложили свои головы ради
общего дела. Вряд ли его повествование глубоко тронуло Джанмарию, но на придворных и особенно на жителей Милана, услышавших о нем чуть позже,
оно произвело огромное впечатление.
Было объявлено, что после торжественной мессы в честь победы в городе наступает траур по герою, положившему свою жизнь на ее алтарь, и Фачино
приказал исполнить в церкви Святого Амброджо реквием [Реквием
– заупокойная служба у католиков] в память спасителя отечества, чье имя, мало кому известное вчера, сегодня было у всех на устах. А уже почти
забытая история с собаками вновь всплыла в памяти людей, склонных теперь усматривать в ней проявление особой милости Божьей и готовых чуть ли не
причислить Беллариона к лику святых.
Но Фачино по приезде ожидала еще одна неприятная встреча – на этот раз со своей синьорой.
– Ты послал его на смерть! – вместо приветствия выпалила она своему мужу, едва тот шагнул через порог ее комнаты.
– Я послал его на смерть? – повторил он, ошеломленный как ее словами, так и тоном, каким они были произнесены.
– Ты знал, что его ждет, когда отправлял его удерживать этот брод.
– Я не посылал его; он сам захотел остаться там.
– Но ведь он еще мальчик и не отдавал себе отчета в том, чем рисковал.
В памяти Фачино неожиданно всплыла сцена, которую устроила его жена в тот вечер, когда они с Белларионом отбавлялись в поход, и которую он
увидел теперь в несколько ином свете. Ярость охватила все его существо, и вены на лившемся краской лбу вздулись, как веревки. Он грубо ватил ее
за запястье, рискуя сломать его, и пристально посмотрел ей в глаза.
– Мальчик, говоришь? Твоя чрезмерная забота о нем заставляет предположить совсем другое. Что ты нашла в нем – мужчину?
– Я? – испуганно спросила она.
– Да, ты. Отвечай, кем он был для тебя?
– О чем ты говоришь, Фачино? Кем он мог быть? – чуть не плача пролепетала она.
– Я ничего не говорю, мадонна. Я спрашиваю.
– Он был для меня как сын, – побелевшими губами прошептала она и залилась слезами, – весьма своевременно надо сказать, поскольку они придавали
необходимую естественность роли, сыграть которую ей подсказывал инстинкт самосохранения. Фачино ослабил свою хватку и чуть отступил от нее,
слегка смущенный, пристыженный и озадаченный, – в конце концов она была всего на десять лет старше Беллариона и никак не годилась ему в матери.
– У меня нет своих детей, – продолжала она уже с оттенком упрека в голосе, – и если я прижала его к своей пустой материнской груди, неужели ты
заподозрил, что я… что я взяла его себе в любовники?
– Нет, – неловко солгал он, – я этого не заподозрил.
– А что же тогда? – все больше входя в роль, настаивала она.
Но он не ответил ей, а лишь молча стоял и буквально сверлил ее своими лихорадочно горящими глазами.
– Я не знаю! Ты расстраиваешь меня, Биче! – наконец воскликнул он и, тяжело ступая, вышел вон.