– Я совсем забыл, что вы не мастер разгадывать их, Франческо, – не повышая голоса, парировал Белларион.
– Черт возьми, что вы имеете в виду? – воскликнул Карманьола, тяжело поднимаясь с кресла.
Но тут до ушей Фачино долетел далекий торопливый стук копыт.
– Тише вы, телята! – рявкнул он. – Вы слышите? Кто может ехать сломя голову в такой час?
Стояла душная безветренная июльская ночь, и окна в доме были распахнуты настежь.
– Это не из Алессандрии, – сказал Кенигсхофен, прислушавшись.
– Конечно, нет, – буркнул Фачино, и в комнате воцарилось напряженное, выжидательное молчание.
Карманьола подошел к двери и настежь распахнул ее. Всадники уже въехали на деревенскую улицу и, заметив его высокую фигуру в освещенном изнутри
дверном проеме, чуть притормозили лошадей.
– Нам нужен синьор Фачино Кане, граф Бьяндратский, – на ходу выкрикнул один из них. – Где его можно найти?
– Здесь! – заорал в ответ Карманьола, и из под лошадиных подков посыпались искры, когда всадники резко осадили своих скакунов.
Глава XII. ВЕРНОСТЬ ВИСКОНТИ
Глаза Фачино Кане расширились от изумления, когда в закутанной в плащ фигуре, возникшей на пороге комнаты, он узнал свою жену, но еще больше он
удивился, увидев сопровождавшего ее Джованни Пустерлу да Венегоно, двоюродного брата того самого Пустерлы, который был кастеляном в Монце и
которому Джанмария приказал отравить свою родную мать.
Пытаясь замаскировать матереубийство, Джанмария обвинил в нем своего чересчур верного кастеляна, казнил его без суда и следствия, а затем
поклялся стереть с лица земли весь род Пустерла; так что тот затравленный гончими несчастный, повстречавшийся Беллариону на заливных лугах возле
Аббиатеграссо, был пятой невинной жертвой герцога. Джованни Пустерла был среднего роста и крепкого телосложения, черноволосый, но с густой
проседью, хотя ему едва перевалило за тридцать; высокий прямой нос и сверкавшие неуемной энергией темные глаза, посаженные, пожалуй, чересчур
близко к переносице, придавали его гладко выбритому лицу горделивое и решительное выражение и с первого взгляда внушали к нему невольное
уважение.
Фачино грубовато, по солдатски приветствовал их, и в его интонациях сквозили вопросительные нотки.
– Ты хвораешь, Фачино! – озабоченно устремилась герцогиня к мужу, сидевшему на скамье и вытянувшему на ней свою больную ногу, и наклонилась к
нему для поцелуя.
– Это не имеет значения, – раздраженно ответил он, недовольный тем, что она отвлекалась на такие пустяки, однако его лицо все же несколько
прояснилось. – Как ты оказалась здесь, Биче, да еще вместе с Венегоно?
– Ты удивлен? – ответила она вопросом на вопрос. – Будь уверен, что этого никогда бы не произошло, если бы ты хоть изредка прислушивался ко мне.
– К черту лирику! Объясни мне, почему ты здесь?
Она секунду помедлила и затем повернулась к своему спутнику.
– Скажите ему, мессер да Венегоно.
– Мы здесь для того, чтобы сообщить вам о том, что происходит в Милане, – немедленно ответил тот, оживленной жестикуляцией и постоянной сменой
выражения лица выдавая импульсивность своей натуры.
– Вам ничего не известно об этом, синьор?
– Каждую неделю я получаю депеши от его высочества, и в них нет никаких тревожных известий.
– А вы не в курсе, что Малатеста Пандольфо и его брат Карло находятся в Милане с пятитысячной армией?
– Они осаждают Милан? – откровенно удивился Фачино.
При этих словах графиня горько рассмеялась и Венегоно присоединился к ней.
– Как бы не так! Герцог сам пригласил их туда. Второго числа этого месяца синьора Антония Малатеста и Джанмария сочетались браком, и ее отец был
назначен наместником Милана.
В комнате воцарилась гробовая тишина. Новость показалась всем чересчур невероятной, и Фачино первым выразил сомнения в ее истинности.
– Синьор, я говорю вам о том, что я видел своими глазами.
– Как, неужели вы были в Милане? Вы?
Кривая усмешка исказила лицо Венегоно.
– В Милане осталось еще немало стойких гибеллинов, готовых укрыть меня. Мы, Пустерла, не лезем на рожон, но и не прячем голову в кустах. Только
поэтому так много нас пало от руки проклятого герцога.
Не произнося ни слова, Фачино лишь мрачно смотрел на него исподлобья.
– Теперь ты понимаешь, почему я здесь, Фачино, – с явным упреком в голосе продолжила графиня. – Разве можно было оставаться в Милане жене
человека, которого герцог вознамерился преследовать и уничтожить любой ценой – даже положив свою шею под пяту Малатесты?
– Но как же Габриэлло? – вскричал Фачино, не желая обращать внимания на второстепенные детали.
– Габриэлло оказался точно такой же жертвой, как и вы и как всякий гибеллин в Милане, – поспешил с ответом Венегоно. – Это дело рук делла Торре.
Неизвестно, чего ради он так старается, но вполне возможно, что он пытается оживить старое соперничество между Висконти и Торрани и надеется в
конце концов погубить герцога.
– Но неужели этот слабак Габриэлло даже пальцем не пошевелил…
– Габриэлло заперся в замке Порто Джовия, спасая свою жизнь, и с ним находятся его двоюродные братья Антонио и Франческо Висконти, а также
немало других гибеллинов, в том числе и мой двоюродный брат, другой Джованни Пустерла. Малатеста осаждает их, и Джанмария назначил награду за
голову своего брата, который столько раз спасал его от справедливого гнева коммуны и народа. О Боже! – патетически закончил он. – Если бы
великий Галеаццо видел, что сделал этот выродок с огромным государством, которое он создавал с таким трудом!
Наступило молчание. Фачино, опустив голову и насупив брови, копчиком ножа чертил геометрические фигуры на поверхности стола. Наконец, не
прекращая своего занятия, он заговорил:
– Я остался единственным из тех кондотьеров, которые были товарищами Джангалеаццо по оружию, кто остался верен оставленному им завещанию. Все
остальные, отшатнувшиеся от его непотребного сына, растащили по крохам герцогство и стали независимыми правителями! Один я, не зная ни сна, ни
отдыха, прилагал все усилия, чтобы поддерживать шатающийся трон Висконти, воюя со своими бывшими собратьями кондотьерами и пытаясь обуздать
этого дегенерата Джанмарию. И теперь настал мой черед. Меня послали отвоевать Алессандрию ради этих продажных Висконти, а в это время мое место
занял самый знатный гвельф Италии, и делается все возможное, чтобы помешать моему возвращению.
Его голос почти сорвался, и он замолчал.
– Наконец то ты начинаешь прозревать, – еле слышно пробормотала графиня и глубоко и облегченно вздохнула.
– Я пришел к вам, Фачино, – вновь заговорил Венегоно, – от имени всех гибеллинов Милана, которые видят в вас своего вождя и свою опору. Перед
лицом нашествия гвельфов ужас обуял всех нас. Кровь и террор уже царят в Милане. Вы – единственная надежда нашей партии и всего Милана в этот
страшный час.
С неожиданной яростью Фачино глубоко вонзил лезвие ножа в стол и оставил его там торчать и вибрировать. Затем он поднял голову, и все увидели,
что его глаза налились кровью, а от привычно добродушного выражения лица не осталось и следа.