Вопрос в другом — а нельзя ли вернуться в свой старый мир, не дожидаясь смерти?
Ведь с караванами Гончар ходил отнюдь не ради заработка. Его спутники искали себе подходящее место для новой жизни, а он, незаметно для всех, искал проход в свою старую жизнь. Где-то должно быть ущелье Туманов, о котором рассказывала Саби. Через это ущелье приходят люди из других миров. И Степан Гончар мечтал через него же когда-нибудь вернуться в свой мир.
Если не было подходящих караванов, то он отправлялся к Майвису и охотился с ним. Иногда они брали на охоту мальчишек. В свои девять лет Шаути и Вокини уже управлялись с лошадью и ружьем не хуже взрослых и были отличными помощниками.
Когда шайены откочевывали слишком далеко, Степан охотился в одиночку, и не менее удачно, чем с командой. На стенах гостиницы появились оленьи рога, а пол в его комнате почти полностью укрыла огромная медвежья шкура.
В дела своей гостиницы он не вникал, поручив их Мартину Китсу, который, впрочем, тут же перепоручил своей невестке, миссис Китс, которую он вызвал телеграммой из Орегона. Вдова быстро освоилась в новой роли, и Мартин мог не отвлекаться от своих почтовых обязанностей и спокойно бренчать блюзы на пианино по вечерам. Степана же миссис Китс беспокоила только тогда, когда надо было согласовать продуктовые заказы. Днем любой житель Эшфорда мог найти Степана не в кабинете, а на гостиничном крыльце — спинка стула наклонена к стене, ноги на перилах, сигара в уголке рта. Рядом — пара стульев для тех, кто хотел обсудить со Степаном свои дела, и эти стулья почти никогда не пустовали.
Сюда же ему подносили телеграммы из Нью-Йорка, от его биржевого брокера, и Гончар, подумав, давал ответ: «Продавать» или: «Покупать».
Так проходила неделя. А по пятницам его слух услаждала несравненная мадам Нимур.
Жюли уже два года как вышла замуж за Мейера Голдмэна, но ее по-прежнему называли «мадам Нимур». Для того чтобы превратиться в «миссис Голдмэн», ей требовались только три вещи — дом в Чикаго, счет в банке и ребенок. Но пока не было ребенка, она не собиралась бросать пение, а петь ей хотелось только здесь, так что дом в Чикаго может подождать, а счет пусть пока подрастет. Степан понимал, что ей просто не хочется расставаться с молодостью. Впрочем, пела она так же прекрасно, как и три года назад, если не лучше.
Он заслушался ее пением и поэтому не сразу заметил, что рядом за столиком оказался незнакомец. Светлоглазый блондин с темными усиками, загнутыми кверху, благосклонно улыбнулся и хлопнул пару раз в ладони, провожая Жюли со сцены.
— Она бесподобна, не правда ли?
Степан Гончар молча отпил глоток виски.
— Не ожидал услышать здесь такой замечательный вокал, — продолжал незнакомец. — Позвольте представиться: Фредерик Штерн, Смитсоновский институт[15] .
Не дождавшись ответа, Штерн запустил два пальца в карман жилетки и звонко щелкнул об стол серебряным долларом.
— Как вы относитесь к серебру, мистер Молчаливый Поклонник Оперы? В Индии с помощью серебряных монет излечивают самые разные болезни. Особенно немоту и глухоту.
— Здесь не Индия.
— Однако серебро уже подействовало. По крайней мере, у вас прорезался голос, — улыбнулся Штерн. — Если не ошибаюсь, вас зовут Стивен Питерс. Мне рассказал про вас один ваш приятель, капитан Мортимер. Рекомендовал вас как лучшего знатока шайенов в этой местности.
Гончар пожал плечами:
— Я знаю о шайенах не больше, чем любой сидящий в этом салуне. Мортимер что-то напутал, если сказал вам такое. Заберите ваши деньги. Я пришел сюда послушать музыку, а не для того, чтобы заработать доллар.
— Вы можете заработать больше, чем доллар.
Степан не успел ответить, потому что снова загремела музыка.
На сцену выскочили три девицы в черных чулках и красных кружевах. Под бравурные пассажи Мартина Китса они принялись исполнять куплеты о незадачливом охотнике. Фредерик Штерн наклонился над столом, чтобы приблизиться к Гончару, и сказал, прикрыв рот ладонью:
— Пять долларов в день.
— Нет.
— Вы даже не спрашиваете, что надо делать? Пять долларов — это очень высокая плата.
— Может быть.
Степан понимал, что этот Штерн успел оценить его выгоревшую рубашку. Если бы навязчивый сосед заглянул под стол и увидел его сапоги, возможно, стартовая цена была бы иной.
— Хорошо. Ваши условия? — Штерн уже стоял над столом, опираясь руками, лицо его покраснело от напряжения.
— Мои условия? — Степан подумал. — Десять долларов.
— Что?
— Я плачу вам десять долларов, и вы оставляете меня в покое.
Фредерик Штерн медленно опустился на стул. Девицы взвизгнули и закружились на сцене, встряхивая юбками. Это зрелище отвлекло Штерна, но не надолго.
— Хорошо, Питерс. Меня предупреждали, что вы довольно несговорчивы. А что если вы просто заглянете к нам в лагерь? Мы стоим тут недалеко. Посмотрите наших людей, посидим вместе над картой. Просто поговорим, но это все будет оплачено.
— Нет.
В салуне снова появился Харви. Он лавировал между столиками, держа перед собой табурет. Подсев к Гончару, он тихо спросил с надеждой в голосе:
— Я не опоздал? Она еще не пела Джильду?
— О, старый знакомый, — протянул Штерн. — Вы тоже поклонник оперы? Как быстро развивается культурная жизнь Запада.
— Да, мы здесь умеем ценить настоящее искусство. Или вы считаете, что таким простым парням вполне достаточно бурлеска с полуголыми красотками?
— Я так не считаю. Мадам Нимур — выдающаяся певица.
— Выпьем за ее талант! — предложил Харви и поманил официанта: — Бенни, принеси-ка нам еще три джиггера!
Брови Штерна удивленно приподнялись, и он живо извлек из кармана кожаный блокнот с карандашом.
— Как вы сказали? Три джиггера? Это сорт местного виски?
Харви удивленно посмотрел на него.
— Откуда вы, мистер Штерн?
— Мэриленд.
— Неужели у вас в Мэриленде не знают, что значит «джиггер»?
— У нас это слово означает того, кто танцует джигу.
— А мы так называем мерный стаканчик.
— Прекрасно!
Штерн записал что-то в свой блокнот и спросил:
— А какие еще местные слова у вас применяются для обозначения выпивки?
— Дайте подумать... — Харви глубокомысленно поднял глаза к потолку, но тут же опустил их, повернулся к стойке бара, и взгляд прояснился. — Например, «пони» — это стопка, а «бронко»[16] — уже стакан. Когда местный житель просит плеснуть ему совсем немного, он заказывает «пять капель», но обычно у нас наливают больше, и это называется «палец».
— "Палец" говорят и у нас, и на юге, — удовлетворенно кивнул Штерн. — А как вы называете напитки?
— Здесь не так много напитков, чтобы их еще как-то называть, — рассмеялся Харви. — Виски да пиво. Но одно новое словечко я вам подскажу. У Джексона смешивают джин со сладкой водой, это называется «коктейль», запишите.
— Коктейль? — Штерн захлопнул свой блокнот. — Это слово мне незачем записывать, оно далеко не такое новое, как вам представляется. Во всяком случае, оно есть в словаре шестидесятого года. А в обыденной речи встречалось еще раньше. В Нью-Йорке одна газета разъясняла значение этого термина еще в тысяча восемьсот шестом году" «Коктейль — это бодрящая смесь из алкоголя, воды, сахара и горечи». А в двадцатые годы говорили, что обычный завтрак в Кентукки состоит из трех коктейлей с тремя прицепами.
— Вы не больно-то похожи на пьяницу, — уважительно заметил Харви. — А разбираетесь в этом деле не хуже последнего пропойцы.
— Я разбираюсь в языке. Язык — мой бизнес, — сказал Штерн. — Я собираю слова, как геологи собирают камни.