Одновременно вдохни – медленно и глубоко. Это займет около четырех секунд. Раз‑два‑три‑четыре. – Она четырежды взмахнула рукой, отсчитывая темп. – Примерно так. На это время можешь замедлить движение, но совсем не останавливайся, хорошо?
– Как скажешь, – неуверенно пожал плечами чиновник. Ундина скользнула вперед, снова оседлала его и глубоко, удовлетворенно вздохнула.
– Ты думаешь, – сказала она через минуту, – что слишком уж все это просто. Что если бы существовал прием столь элементарный и столь эффективный, ты бы давно о нем узнал – от друзей, от любовницы, да хоть от мамочки. К счастью, тут не имеет никакого значения – веришь ты мне или нет. Делай как сказано, и ты задержишь эякуляцию хоть до бесконечности.
– Я думаю… – начал чиновник, крепко прижимая к себе ведьму.
– Плохая привычка.
Чиновник выполнял все предписания Ундины с добросовестностью прилежного школьника; он внимательно прислушивался к своему телу и вовремя останавливал каждую приближающуюся эякуляцию. Луна за окном двигалась с бешеной, неестественной скоростью. А затем случилось чудо. Вскоре после очередного почти‑семяизвержения у него наступил оргазм. Потрясенный неожиданностью, чиновник закричал и судорожно сжал Ундину; ощущение было необыкновенным, как прикосновение руки Бога. Оргазм закончился, эякуляция так и не наступила, а эррекция сохранилась. Чиновник ощущал необычный подъем сил, почти сверхъестественную ясность мыслей.
– Как же это? – удивленно спросил он.
– Вот теперь ты что‑то понял. Суть оргазма совсем не в извержении небольшого количества солоноватой жидкости.
Ундина продолжала раскачиваться вверх‑вниз, как корабль на мертвой зыби; ее грудь покрылась потом, волосы слиплись, на губах играла чуть насмешливая улыбка.
– Что‑то давно ты не вспоминал Грегорьяна. Неужели все вопросы кончились?
Врач прописывает горькое лекарство не по злобе, а из любви и сострадания. После испытания мадам Кампаспе меня обняла. Я думала, что она меня презирает. Я была готова к смерти – а она меня обняла. Невозможно описать, что я тогда почувствовала. Это было несравненно лучше всего того, чем мы тут с тобой сегодня занимались. Ничего лучшего я не ощущала ни до этого момента, ни, пожалуй, после. Я заплакала. От мадам исходила огромная, всепоглощающая любовь; я была готова на все, абсолютно на все – лишь бы эту любовь оправдать. Я готова была умереть за мадам Кампаспе – с восторгом, без малейших колебаний.
– Но с Грегорьяном все вышло иначе.
– Да. – Теперь Ундина раскачивалась не вверх‑вниз, а из стороны в сторону. – Мадам его так и не сломила. И с каждой ее неудачной попыткой Грегорьян становился все сильнее, все необузданнее. Потому‑то он тебя и убьет.
Потому‑то он тебя и убьет. – Неожиданно она перекатилась на спину, увлекая чиновника за собой. На мгновение он испугался, что раздавит это нежное тело, сделает ему больно.
– Но это – потом, – добавила Ундина. – А пока я могу тобой попользоваться.
Чиновник испытал еще четыре оргазма и лишь потом перестал себя сдерживать, и тогда наступил последний, заключительный оргазм, остротой ощущения далеко превосходивший все предыдущие. Далеко превосходивший все, что чиновник мог себе представить.
А потом он уснул. Или потерял сознание. Погрузился в беспамятство.
А потом проснулся. Ундины рядом не было. Чиновник встал на ноги, покачнулся и, для верности, сел. И оглядел комнату. Мебель, какие‑то вещи, забытые, а скорее – оставленные за ненужностью. На полу – то самое лягушачье платье с тысячей крючков на спине, мятое и какое‑то печальное; длинные зеленые перья дождевки, некоторые из них уже сломаны. Мерзость запустения. Комната умерла, из нее словно вынули сердце. Чиновник оделся и ушел.
Просперо стоял уже высоко, так что время приближалось к полудню, но город был пуст. Мерзость запустения. Открытые нараспашку двери, на улицах – обрывки вчерашних карнавальных костюмов. По пути к центру поселка голова чиновника немного прояснилась, появилось странное желание запеть. Тело приятно ныло, каждое прикосновение болезненного, словно песком натертого члена к брюкам напоминало о ночных развлечениях. Для установления нормальных отношений со вселенной не хватало только приличного завтрака.
Чу стояла рядом с фургоном, сплошь изукрашенным разноцветными, до боли в глазах яркими надписями.
– Какого черта хохочешь ты… – Чиновник осекся, уставясь на синюю змейку, трижды обвивавшую палец его левой руки, а затем заглатывавшую собственный хвост.
6. ГРИБНОЙ ДОЖДИК
Ты еще таких здоровых не видела, – заявил большой палец Минтучяна. – Не хочу хвастаться, но к утру у тебя будут мозоли.
Он прошелся по столу, напыщенный, как петух.
– Может быть, может быть, – откликнулась левая рука Минтучяна; большой и указательный пальцы ее образовали длинную узкую щель. – Ну, иди сюда, красавчик! – Щель неожиданно расширилась.
Все засмеялись.
– Модеста! Арсен! – крикнул Ле Мари. – Идите сюда!
– А нужно ли детям на такое смотреть? – негромко запротестовал чиновник, но тут же покраснел под насмешливыми взглядами двух фермеров‑свиноводов и эвакуационного администратора.
Впрочем, дети и сами проигнорировали приглашение. Они сидели в соседней комнате и смотрели телевизор, с головой погрузившись в фантастический мир, где люди за считанные часы перелетают от звезды к звезде, где благородные одиночки распоряжаются силами, способными мгновенно уничтожить город и даже целую планету, где мужчины и женщины меняют свой пол по пять раз на дню, где все дозволено и нет никаких запретов.