Я отключил все его студийные функции и на время превратил восемьдесят тысяч долларов японской электроники в эквивалент одного из тех ящиков, что продаются в «Рэйдио Шэк».
— Поехали, — сказал я и щелкнул тумблером.
Слова… Слова бессильны. Ну разве что едва-едва способны… Если бы я знал, как передать, что из нее вырвалось, что она со мной сделала…
В «Королях грез» есть один фрагмент… Вы мчитесь на мотоцикле в полночь по шоссе, где за отвесным краем, далеко внизу, море; никаких огней вокруг, но вам свет и не нужен; мотоцикл несется так быстро, что вы будто висите вместе с ним в конусе тишины, потому что звук за вами не поспевает, теряется — все теряется позади.
В «Королях» это лишь миг, но такие мгновения просто не забываются, даже в ряду тысяч других, и вы возвращаетесь к ним постоянно, навсегда включив их в свой словарь ощущений. Потрясающий фрагмент! Свобода и смерть, прямо здесь, рядом, вечный бег по лезвию бритвы…
Но я получил все это навалом, в необработанном, чудовищно усиленном виде, стремительным напором, бомбой, взорвавшейся в пустоте, перенасыщенной нищетой, одиночеством и безвестностью.
И этот стремительный напор, увиденный мной изнутри, — и она сама, и ее цель.
Мне хватило, наверно, четырех секунд.
Разумеется, она победила.
Я снял электроды и уставился невидящими от слез глазами на плакаты в рамах на стене.
На нее я смотреть не мог. Слышал только, как она отсоединила оптический вывод, как скрипнул экзоскелет, поднимая Лайзу с дивана, как он защелкал, унося ее на кухню за стаканом воды.
Я заплакал.
Рубин вставляет в брюхо игрушки на роликах тонкий щуп и разглядывает микросхемы через увеличительное стекло, подсвечивая себе крохотными фонариками на висках.
— И тебя зацепило.
Он пожимает плечами и поднимает взгляд. В студии уже темно, и мне в лицо бьют два узких луча света. В металлическом ангаре Рубина холодно и сыро. Откуда-то издалека, с берега, доносится сквозь туман предупреждающий вой сирены.
— Да?
Теперь моя очередь пожимать плечами.
— Видимо… Я не выбирал…
Лучи света вновь опускаются в силиконовые внутренности сломанной игрушки.
— Тогда все нормально. Ты правильно поступил. Я имею в виду, она давно решила, что ей нужно. И к тому, что она сейчас там, ты причастен не больше, чем, скажем, твой эмоциомикшер. Не ты, так она бы еще кого-нибудь нашла.
Я договорился с Барри, старшим редактором, и выторговал себе двадцать минут на пять утра.
Промозглым сентябрьским утром Лайза пришла и окатила меня тем же набором ощущений, но теперь я был готов. Фильтры, эмоциокарты и прочее — короче, мне не пришлось переживать все это заново с такой же силой. Затем я недели две выкраивал минуты в редакторской, делал из ее записи нечто, что можно показать Максу Беллу, владельцу «Автопилота».
Белл не особенно обрадовался, когда я объяснил, что принес. Скорее даже наоборот. От редакторов, которые разрабатывают собственные проекты, как правило, одни неприятности: каждый такой редактор рано или поздно решает, что он наконец «открыл» кого-то, кто станет новой звездой, но кончается это почти всегда пустой тратой времени и денег. Белл кивнул, когда я закончил рекламировать Лайзу, затем почесал нос колпачком фломастера.
— Угу. Понял. Самый крутой хит с тех пор, как рыбы отрастили ноги, да?
Однако он подключился к демонстрационному софту, который я смикшировал, и, когда диск выскочил из прорези его настольного «Брауна», Белл долго сидел с застывшим лицом, упоров взгляд в стену.
— Макс?
— А?
— Что ты об этом думаешь?
— Я?.. Думаю?.. Как, ты сказал, созовут? — Он моргнул. — Лайза? И кто, говоришь, ее подписал?
— Лайза… Никто, Макс. Пока она ни с кем ничего не подписывала.
— Боже правый… — пробормотал Белл, так и не оправившись от потрясения.
— Знаешь, как я ее нашел? — спрашивает Рубин, шаря по рваным картонным коробкам в поисках переключателя.
Коробки заполнены старательно рассортированным томи: литиевые аккумуляторы, танталовые конденсаторы, штекеры, хлебные доски, липкая лента для ограждений, феррорезонансные трансформаторы, мотки проволоки… В одной из коробок лежат несколько сотен оторванных голов кукол Барби, в другой — похожие на перчатки скафандра металлизированные рукавицы для опасных работ. Ангар залит светом; раскрашенный в духе Кандинского жестяной богомол поворачивает голову размером с мячик для гольфа а сторону самой яркой лампочки.
— Я ездил в Гринвилл, искал новое томи. Забрел в какую-то аллею и вижу — сидит. Я заметил экзоскелет, да и выглядела она не очень. Спросил, что с ней. Молчит, только глаза закрыла. Ну, думаю, ладно, я, в конце концов, не за этим приехал. Но спустя часа четыре возвращаюсь тем же маршрутом, а она все еще сидит.
«Слушай, — говорю, — милая, может, у тебя барахлит эта чертовщина? Так я могу помочь». Молчит. Ну я и пошел.
Рубин подходит к рабочему столу и гладит тонкие металлические конечности богомола бледным пальцем.
За столом на вспухших от влаги щитах из прессованного картона висят плоскогубцы, отвертки, пистолеты с клейкой лентой, ржавая духовушка «Дэйзи», ножницы, щипцы, щупы-тостеры, паяльная лампа, карманный осциллоскоп — кажется, тут собраны все инструменты, когда-либо изобретенные человечеством, и никто даже не пытался рассортировать их, хотя я еще ни разу не видел, чтобы Рубин, протянув руку, ошибся.
— Потом я все-таки вернулся, — продолжает он. Спустя, наверно, час. Она к тому времени уже отключилась. Я ее притащил сюда и проверил экзоскелет.
Оказалось, сдохли аккумуляторы. Видимо, она уползла туда на остатках энергии и осталась умирать с голоду.
— Когда это было?
— Примерно за неделю до того, как ты увел ее в себе.
— Но если бы она умерла? Если бы ты ее не нашел?
— Кто-нибудь другой нашел бы. Но она просто не могла ни о чем попросить сама, понимаешь? Тальке принять, если предложат. Не хотела быть в долгу.
Макс нашел для нее агентов, и на следующий Дега прилетела троица младших партнеров из какого-то агентства — чистенькие, гладенькие, как на картинке. Лайзе отказалась встречаться с ними в «Автопилоте» и настояла, чтобы мы привезли их к Рубину, где она все это время жила.
— Добро пожаловать в Кувервиль, — сказал Рубин, когда они просочились в дверь.
Его вытянутое лицо было вымазано машинным маслом, а ширинка рабочего комбинезона держалась на скрепке. Молодые люди автоматически улыбнулись, но у девицы улыбка получилась более естественной.
— Мистер Старк, — заговорила она, — я на прошлой неделе была в Лондоне и видела в выставочном зале «Тэйт» вашу скульптуру.
— «Батареечная фабрика Марчелло», — ответил Рубин. — Британцы говорят, что это, мол, копрология. Он пожал плечами. — Одно слово, британцы. Хотя, может, они и правы.
— Правы. Но это еще и очень забавно.
Молодые люди в костюмах сияли, как два маяка.
Демонстрационная запись уже попала в Лос-Анджелес, и они знали, зачем приехали.
— Значит, вы и есть Лайза, — сказала девушка, пробираясь к ней между развалами томи. — Скоро вы станете очень знаменитой, Лайза. Нам о многом надо поговорить.
Лайза, поддерживаемая своим экзоскелетом, стояла неподвижно, и выражение лица у "ее было такое же, как тогда, у меня дома, когда она спросила, хочу ли я с ней переспать. Но если эта девица из агентства и заметила что-то, она ничем себя не выдала. Профессионализм.
Я пытался убедить себя, что я тоже профессионал.
И заставил-таки успокоиться.
Повсюду вокруг рынка горят в железных бочках костры из мусора. Все еще идет снег, и подростки жмутся поближе к огню, как артритные вороны, переминаются с ноги на ногу, запахиваясь от резкого ветра в свои темные пальто.