«Знаю, знаю, детка моя, — думаю я, — это папаша твой в темные зимние вечера рассказывал сказки страшные, тебе непонятные, о любви, страстях и страданиях, Но от меня ты этого не услышишь! И душу, и тело готова я отдать, чтобы детство твое было светло и радостно…»
— Мама, что же ты замолчала! Разве кошка не испугалась медведя?
Катю мы все уговорили переехать к нам, потому что Латчинов очень торопится окончить свою книгу, а здоровье ему не позволяет самому долго писать.
Катя сначала отнекивалась, но потом согласилась. Она прямо влюблена в Лулу и в то же время как будто стыдится этого чувства.
Когда она думает, что на нее не смотрят, ее суровое лицо оживляется удивительной нежностью. Неужели Катя так и прожила всю жизнь? И никогда никакая привязанность не мелькнула на гладкой поверхности этой жизни, кроме привязанности к матери и Илье?
Андрея и Женю, по моему мнению, она особенно не любила. Меня ужасно интересуют ее думы, ее мысли и чувства, но она мне никогда не откроет этого секрета.
Но любовь к моему сыну она не может скрыть.
Недавно Старк попросил ее зимой приходить по утрам к Лулу для практики русского языка.
Она согласилась тотчас и даже плохо скрыла свое удовольствие.
Если в ней нет и не было никаких нежных чувств, то инстинкт материнства у нее проснулся.
Она не начинает сама ласкать и целовать Лулу, но он такой ласковый ребенок, что Катя не может не отвечать на его ласки, этот милый лепет, когда он, с серьезным видом и свернув губы трубочкой, произносит:
— Катя, поцелуй меня.
Я рада, что Катя будет при ребенке.
Сначала я было подумала, не станет ли она восстанавливать его против меня, но сейчас же отогнала эту мысль. Катя щепетильно честна и никогда не сделает этого.
Она — прекрасная воспитательница, и ее трезвое отношение к ребенку будет отличным противовесом фантазиям его отца. Кто-то берет мою руку с ручки кресла и целует.
Я вздрагиваю. Это Старк. Он кладет свой портфель на стол и шутливо говорит:
— Вы так задумались, что ничего не видите и не слышите. Похвалите же меня, что я так рано отделался сегодня. Вот ваши книги, мадемуазель Катя, не знаю, угодил ли. Что же, едем мы обедать в Версаль?.. Татьяна Александровна, да о чем вы опять думаете? — Он поправляет гребенку, готовую упасть из моих волос, — Я думаю о Лулу, об одном Лулу, Всегда и везде, — говорю я, отстраняя голову.
Он быстро отдергивает руку и насмешливо спрашивает:
— О самом Лулу или о его портрете? Последнее должно вас интересовать гораздо больше.
— Какой вы ехидный, Эдгар! У вас вошло в привычку колоть меня! Ну, Бог вас простит. Я иду одеваться. Лулу будет в восторге.
Лулу действительно в восторге. Поездка по железной дороге, фонтаны, катанье на лодке, обед в ресторане.
Он собирает цветы и требует, чтобы Катя сплела ему гирлянду.
— Невозможно, Лулу: ты оборвал цветы слишком коротко — одни головки; если бы у нас были нитки…
— Стой! Я сейчас достану тебе нитки! Крепкие — я сам покупал, — говорит Васенька и, завернув брюки, начинает распускать свой носок.
— Васенька, да где вы нашли такие носки? — удивляюсь я.
Носки из грубой толстой бумаги, неровно связанные.
— А это мой сожитель связал в подарок.
— Ваш сожитель? Кто же он такой?
— Господин кавалер де Монте-Сарано-Кроче дель Бамбо!
— И он вяжет чулки?
— А что ему больше делать?
— А почему же он с вами поселился? У него нет семейства?
— Была дочь, вдова-портниха, недавно померла и остался целый выводок внуков; уж мы с ним теперь троих устроили. Ничего, ребятам будет хорошо, а двоих старших — надо попросить, чтобы Александр Викентьевич куда-нибудь сунул.
— Да кто он такой, ваш кавалер?
— Да я же вам говорю, что кавалер, настоящий аристократ. Вы бы послушали, как он ругает республику, Злющий!
— И чулки вяжет?
— Вяжет.
Что же ему делать — так скучно. Я его выведу раз в день, он погуляет. Я его покормлю, напою, он и сидит в кресле.
— А кроме вязанья чулок, ему нечего делать?
— А что же он может еще делать? Он слепенький.
— Васенька, Васенька, где же вы отыскали этих ребят и слепого старика?
— Тут недалеко… Да чего вы пристали. Живет человек, никого не трогает… Что, в самом деле?
— Лулу, — говорю я, — поди, поцелуй Васеньку. Лулу рад целоваться. Он сейчас же бросается в объятия Васеньки.
Васенька, хлопая его по спине, говорит:
— Заходи ко мне, посмотришь моего кавалера. Только Амура не приводи, а то кавалер его загрызет. Он у меня, брат, еще злее твоего Амура.
Возвращаемся мы уже вечером. Совсем темно.
В вагоне оживленные разговоры, шутки, смех публики, возвращающейся с прогулки в город.
Но, несмотря на шум, Лулу моментально засыпает, едва мы садимся в вагон.
Он худенький, но довольно крупный ребенок, и мне очень неудобно его держать.
— Дайте его мне, — предлагает сидящий напротив меня Старк.
Я хочу передать ему ребенка, но Лулу цепляется за меня и спросонок капризно ворчит.
— Подвиньтесь, Эдгар, немножечко, дайте мне место поставить ноги на вашу скамейку, — говорю я.
Старк подвигается.
Теперь мне удобно. Я прижимаю к себе ребенка, прикрываю его шарфом и закрываю глаза.
Когда Лулу спит на моих руках — я счастлива и не думаю ни о чем.
Васенька и Катя о чем-то спорят. Кругом шум и смех.
От движения вагона платье мое скользит с моих ног, и Старк несколько раз его поправляет. На меня нападает дремота.
Вдруг я чувствую, что рука Старка сжимается на моей ноге, она холодна, как лед, и дрожит.
Знакомое острое чувство охватывает меня, но я сейчас же пугаюсь этого чувства.
Я быстро снимаю ноги со скамьи и, передавая ему ребенка, говорю строго:
— Возьмите ребенка. Я устала.
Он покорно берет Лулу, не поднимая на меня глаз.
Я прижимаюсь в угол, стараясь даже не прикоснуться платьем к коленам Старка, и опять закрываю глаза.
Через долгое время я решаюсь на него взглянуть. Он смотрит на меня широко открытыми глазами — в них не любовь, не страсть. Это просто глаза человека, потерявшего рассудок от голода.
Сегодня ночью мне показалось, что кто-то пробовал открыть дверь в мою комнату. Я села на постели и замерла от страха.
Однако чего же я боюсь?
Насилие над женщиной один на один невозможно. Не будет же Старк оглушать меня ударом или душить. Да и не пойдет он на это.
А что если он будет просить, умолять меня… поцелует?
Я теперь знаю, что его власть, власть его красивого тела надо мной еще существует. Он это теперь чувствует. Ведь если он сумеет, я отдамся ему с прежним безумием.
Но этого не должно быть, на этот раз это будет убийством Ильи.
Мне себя нечем оправдать. Ведь той любовью или тем, что люди называют «любовью», я не люблю ни того, ни другого.
Да, ни того, ни другого — я теперь поняла это.
Прав Латчинов. Я люблю Илью, как друга, как брата, как отца. Я жалею его, я его люблю так же сильно, как моего ребенка.
Старка? Я совсем не люблю. То, что я чувствую к нему, нельзя назвать любовью, как бы сильно ни было это чувство.
Я не знаю любви, или, может быть, ее и не существует. Но с этим всем надо покончить как-нибудь.
Бросить ребенка или бросить Илью?
Если я брошу Илью — я его убью. Брошу ребенка — зачем мне жить? Умереть самой — это легче всего. Но моя смерть тоже убьет Илью. Да и кто знает, что будет! После моей смерти Старк успокоится, явится новая страсть, такая же сильная, и что будет с Лулу?
Это просто какая-то сказка про волка, козу и капусту…
Неужели выход только один… тот, что предлагает Латчинов?
Сегодня весь день думаю, думаю. Моя голова трещит.