– Не передать ли поклон от вас фрейлейн Гонтрам?
Княгиня бросилась к ней вне себя от ярости, еле сдерживая бешенство.
«Она сейчас лопнет», – подумал Франк Браун.
Княгиня не находила слов, не знала, с чего начать.
– Скажи ей, – прохрипела она, – скажи ей, чтобы она не смела показываться мне на глаза. Она – девка, не лучше тебя.
Тяжелыми шагами затопала она по комнате, пыхтя и потея, угрожающе подымая толстые руки. Вдруг взгляд ее упал на открытый ящик, и она увидела колье, которое когда-то заказала для своей крестницы: крупный жемчуг, нанизанный на рыжие волосы матери. Отражение торжествующей ненависти пробежало по ее заплывшему лицу. Она быстро схватила ожерелье.
– Тебе это знакомо? – закричала она.
– Нет, – спокойно сказала Альрауне, – я никогда его не видела.
Княгиня подошла к ней вплотную.
– Негодяй профессор украл его у тебя – на него похоже. Это я подарила тебе, моей крестнице, Альрауне.
– Мерси, – сказала Альрауне. – Жемчуг красив, если только он настоящий.
– Настоящий, – закричала княгиня.-Такой же настоящий, как и волосы, которые я отрезала у твоей матери. Она кинула колье Альрауне.
Та взяла красивое украшение и стала разглядывать.
– Моей матери? – медленно произнесла она. – У нее, по-видимому, были очень красивые волосы.
Княгиня встала перед нею и уперлась руками в бока – уверенная в своем торжестве – с видом прачки.
– Красивые, такие красивые, что за ней бегали все мужчины и платили целый талер, чтобы проспать ночку возле этих красивых волос.
Альрауне вскочила-на мгновение кровь отлила у нее от лица. Но она улыбнулась и сказала спокойным, ироническим тоном:
– Вы, ваше сиятельство, стали впадать в детство.
Это переполнило чашу. Отступления для княгини уже не было. Она разразилась целым водопадом слов – циничных, вульгарных, будто пьяная содержательница публичного дома.
Она кричала, перебивала саму себя, вопила, изливала потоки циничных ругательств. Уличной девкой была мать Альрауне, самого низшего пошиба, она продавалась за талер. А отец был
гнусным убийцей – его звали Неррисен, – она, наверное, слышала. За деньги тайный советник заставил проститутку согласиться на грязный опыт. Она присутствовала, она видела все – вот из этого опыта и родилась она, она – Альрауне, которая сейчас сидит перед нею. Дочь убийцы и проститутки.
Такова была ее месть. Она вышла из комнаты, торжествующая, преисполненная гордой победой, словно помолодела лет на десяти. С шумом захлопнулась за нею дверь.
…В большой библиотеке воцарилась мертвая тишина. Альрауне сидела в кресле молча, немного бледная. Ее пальцы нервно играли с колье, легкая дрожь пробегала у нее по губам. Наконец она встала.
– Глупая женщина, – прошептала она. Сделала несколько шагов, но вдруг что-то решила и подошла к кузену
– Это правда, Франк Браун? – спросила она.
Он колебался, потом встал и сказал медленно:
– Да, это правда.
Он подошел к письменному столу, вынул кожаную книгу и протянул ей.
– Прочти, – сказал он.
Она не ответила ни слова и повернулась к дверям.
– Возьми, – крикнул он ей вслед и протянул стакан, сделанный из черепа матери, и кости – из костей отца.
ГЛАВА 14, которая рассказывает, как Франк Браун играл с огнем и как пробудилась Альрауне.
В этот вечер Альрауне не вышла к ужину и просила Фриду Гонтрам принести ей в комнату чашку чаю и кекс. Франк Браун подождал немного, надеясь, что она все-таки хотя бы потом сойдет вниз. Затем отправился в библиотеку и с неохотою принялся разбирать бумаги. Однако не мог заниматься – сложил их и решил поехать в город. Но предварительно вынул из ящика последние воспоминания: кусок шелкового шнура, простреленную карточку с трилистником и, наконец, деревянного человечка – альрауне.
Он завернул все это, запечатал сургучом и отослал наверх к Альрауне. Он не написал ни слова – все объяснения она найдет в кожаной книге, на которой красуются ее инициалы.
Потом позвал шофера и поехал в город. Как и ожидал, он встретил Манассе в маленьком винном погребке на Мюнстерской площади. Там же был Станислав Шахт, Франк Браун подсел к ним и начал болтать, стал разбирать все pro и contra различных процессов. Они порешили предоставить советнику юстиции несколько сомнительных дел, в которых удастся, вероятно,
добиться каких-нибудь приемлемых результатов, – другие же Манассе постарается выиграть сам. В некоторых исках Франк Браун предложил пойти навстречу противникам, но Манассе не хотел об этом даже и слышать: «Только не уступки, – если притязания противников даже и ясны как день и вполне справедливы». Он был самым прямым и честным юристом при ландсгерихте, он всегда говорил клиентам правду в лицо, а перед судом хотя и молчал, но никогда не лгал, – но он все же был слишком юристом для того, чтобы не испытывать врожденной неприязни ко всякого рода уступкам.
– Ведь это влечет за собою только лишние расходы, – заметил Франк Браун.
– Хоть бы и так, – протявкал адвокат. – Но какую роль играют они при столь крупных суммах? Я ведь уже говорил вам: нет ничего невозможного, маленькие шансы имеются всегда.
– Юридически – может быть, – ответил Франк Браун. – Но…
Он замолчал. Другой точки зрения адвокат понять не в состоянии. Суд создавал право – поэтому правом было все то, что он постановлял. Сегодня право одно – а через несколько месяцев – в высшей инстанции – может быть и другое, уступить же – значит сознаться в своей неправоте, то есть самому произнести приговор, иначе говоря, предвосхищать суд.
Франк Браун улыбнулся.
– Ну, как вам будет угодно, – сказал он.
Он заговорил со Станиславом Шахтом, спросил, как его друг доктор Монен, и о многих других, которые жили здесь во времена студенчества.
Да, Иосиф Тейссен был уже советником правления, а Клингеффер-профессором в Галле, он скоро получит кафедру анатомии. А Франц Ланген – и Бастиан – и другие…
Франк Браун слушал его и словно перелистывал живую адресную книгу университета. «Вы все еще студент?» – спросил он.
Станислав Шахт молчал, слегка обиженный. Адвокат протявкал: «Что? Вы разве не знаете? Он ведь сдал докторский экзамен – уже пять лет тому назад».
«Уже – пять лет», – Франк Браун прикинул в уме. Значит, прошло сорок пять или сорок шесть семестров.
– Ах, вот как, – воскликнул он. Поднялся, протянул руку. – Разрешите поздравить, господин доктор, – продолжал он. – Но – скажите, что вы намерены, в сущности, предпринять?
– Ах, если бы он знал! – воскликнул адвокат.
Пришел пастор Шредер. Франк Браун подошел к нему и поздоровался.
– Какими судьбами? – удивился Шредер. – Это надо отпраздновать.
– Позвольте мне быть хозяином, – заявил Станислав Шахт. – Он должен выпить со мною за мой докторский диплом.
– А со мною за новую кафедру, – засмеялся пастор. – Не разделим ли мы лучше эту честь? Что вы скажете, доктор Шахт?
Тот согласился, и седовласый викарий заказал старый шарцгофбергер, который погребок приобрел благодаря его содействию. Он попробовал вино, остался доволен и чокнулся с Франком
Брауном.
– Вы сумели устроиться, – воскликнул он, – изъездили немало земель и морей: об этом писали в газетах. А мы должны сидеть дома и утешаться тем, что на Мозеле есть еще хорошее вино. Такой марки вы, вероятно, за границей не пили?
– Вероятно, – ответил Франк Браун. – А вы что поделываете?
– Что поделываю? – повторил вопрос пастор. – По-прежнему злюсь: на старом нашем Рейне все больше и больше пахнет Пруссией. Поэтому сочиняешь для развлечения глупые театральные пьески.