Быть может, на памяти горожан ни разу не случалось, чтобы кто-нибудь вот так распахнул эту грязную резную дверь и хладнокровно поздоровался с каждым по очереди. Но никто не повел даже бровью от изумления, лицо же у Терлинка казалось еще более невозмутимым, чем обычно.
Первому он пожал руку седобородому нотариусу Комансу, почетному председателю собрания.
- Добрый вечер, Команс.
- Добрый вечер, Йорис.
Затем настал черед Керкхове, сенатора с красными веками. Потом - Мелебека, тощего очкастого адвоката, на каждом заседании городского совета донимавшего бургомистра разными вопросами.
- Добрый вечер, Мелебек.
- Добрый вечер, Терлинк.
В помещении находились еще четверо, но с ними он ограничился приветственным жестом и сел в одно из старинных кресел, бархат которых был обрамлен черно-золотым деревом.
На зеленой скатерти, покрывающей стол, - стаканы и пивные бутылки.
Над головами завеса дыма. И - люди, покашливающие, двигающие ногами, разглядывающие свои сигары, осторожно посматривающие на бургомистра.
- Ну, Терлинк? - проронил наконец Команс, отличавшийся таким малым ростом, что сидя еле доставал ногами до полу.
- Ну, Команс? - в тон ответил бургомистр.
Нотариус решил перейти в атаку:
- Что вы об этом скажете?
Терлинк не спеша вынул сигару изо рта, вскинул голову и отчеканил чуть ли не по слогам:
- Скажу, что, когда товар выставляют в витрине, следует проверять, правильно ли указана его цена, потому что клиент имеет право требовать, чтобы товар ему продавали именно по указанной цене.
Все призадумались. Сентенциозная фраза, казалось, удовлетворила всех, и несколько уклончивые взгляды позволяли предположить, что каждый силится не упустить ни крупицы ее скрытого смысла. Терлинк тоже молчал, как человек, сказавший все, что хотел сказать.
Быть может, кое-кто даже заучивал фразу наизусть, чтобы позднее, на досуге, поразмыслить над нею: "Когда товар выставляют в витрине... "
Когда присутствующие увидели, что рот открыл Портер, торговец скобяным товаром, на лицах выразилось уныние. Все были уверены, что он ляпнет глупость, и ожидания оправдались.
- Я что-то не очень понимаю. Прежде всего, Леонард ван Хамме не торгует в розницу, и у него нет витрины.
- Но он торгует политическими идеями и принципами - жестко парировал Терлинк, не давая себе труда взглянуть на спорщика.
Разговор принимал нежелательный характер. Виноват в этом был Портер, который так ничего и не понял и которого какой-то бес толкал довести свой промах до завершения.
- Я, может, не такой смекалистый, как другие, но я не понимаю, о чем речь и что...
Тут он сообразил, что нотариус Команс велит ему сесть, и покраснел, как краснел всякий раз, когда допускал ошибку.
- Я, может, не такой смекалистый... - снова пролепетал он.
Все молчали, потому что говорить необдуманно стало сейчас особенно опасно.
- Леонард вышел, - отважился признаться нотариус.
- Вернее, не совсем ушел, - с нажимом произнес Терлинк и, встретив недоуменные взгляды, добавил:
- Он ждет в подворотне.
Йорис держался холодно и жестко, смотреть предпочитал на кончик своей сигары или носки ботинок.
Если все присутствующие в большей или меньшей степени были его противниками, если в течение двадцати лет он в одиночку осуществлял политику оппозиции, не давая им покоя, то Леонард ван Хамме всегда был просто его личным врагом, и он, Йорис Терлинк, в конце концов отобрал у него кресло бургомистра, которое сам и занял.
Теперь он мог без обиняков объявить:
- Он ждет в подворотне.
В холодной сырой подворотне! За дверями! Шушукаясь с последним приверженцем, которого Терлинк не узнал.
Ван Хамме явился в эту комнату. Предстал перед ними. Атмосфера здесь, без сомнения, была такой же, как сейчас: сигары, стаканы с пивом, скупые осторожные слова, сопровождаемые взглядами, старавшимися не выдавать мысли говорящих.
- Послушайте, Йорис... - Команс взял почти примирительный тон. - Мне кажется, я понял, что вы имели в виду, говоря о витрине и ценниках.
От Терлинка не требовали уточнений, но он их сделал:
- Я имел в виду, что, когда человек строит свое положение на щеголянии определенными принципами, необходимо...
- Мы поняли.
Команс, вероятно, да. Еще бы! Но другие обрадовались этому уточнению.
- Ван Хамме, - продолжал Терлинк, - в бытность свою бургомистром отдал под суд сотрудника полиции, присвоившего казенные тетради и перья для своих детей. Этот человек служит сейчас в Де-Панне ночным сторожем при гараже.
- Послушайте, Йорис...
- Когда Йосефина Эрте забеременела, он...
- Разрешите мне продолжать, Терлинк. Вы все такой же: говорите и говорите... Леонард ван Хамме пришел сюда сам. Он честно предложил нам свою отставку.
Все настороженно следили за Терлинком, потому что на самом-то деле все зависело от него. Они могли извинить или осудить от имени Большого или Малого собрания, но решал в конечном счете Терлинк. И раз уж он появился сегодня здесь, среди них, значит, он что-то задумал.
Теперь они боялись, что их сочтут чересчур снисходительными и завтра же или на днях на заседании городского совета обвинят в потворстве Леонарду ван Хамме.
- Мы не приняли его отставки... Все глаза по-прежнему смотрели на Терлинка, который даже не моргнул.
- Мы не приняли ее, потому что наш друг Леонард сообщил нам о своем решении. Вы христианин, Терлинк, господь сказал: "И если глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя" <Евангелие от Матф, 18,9>. Сегодня под вечер Леонард отправился на машине к сыну в Брюссель.
На стенах старинные панели. Над головами вычурная люстра, цедящая скупой свет. В креслах мужчины в черном, с горящими сигарами, со скрещенными или вытянутыми ногами. Седая борода нотариуса Команса, жестикулирующего маленькой сухонькой рукой.
- Леонард ван Хамме не желает отныне иметь ничего общего со своей дочерью.
В лице Терлинка не дрогнул ни один мускул. Он медленно повернул голову и поочередно взглянул на каждого.
Быть может, когда взгляд бургомистра вновь остановился на розовом кончике его сигары, он вспомнил о ван Хамме на сквозняке в подворотне.
- Что он намерен предпринять? - сухо спросил он.
- Как только она станет транспортабельна, он отправит ее в одну из клиник Остенде. В любом случае она имеет право на наследство своей матери, что позволит ей жить самой и воспитывать ребенка.
- В общем, Леонард ждет внизу вашего последнего слова?
Они не осмелились сказать "да".