Вспомни, откуда мы о нем узнали: все началось с аварии и того грузовика.
— О’кей, Пол, я позвоню тебе, если что‑нибудь прояснится. — Донесения будут поступать приблизительно до двух часов ночи или до половины третьего, — предупредил Дрейк. — После этого, Бога ради, мне не звони… Разве что стрясется что‑то из ряда вон выходящее.
Закончив разговор, Мейсон отодвинул в сторону телефон.
— Как отбивная, Делла?
— Замечательно… Расскажите мне про Кэрол. Почему у вас был такой странный, я бы сказала, вид, когда вы вернулись назад?
Мейсон сунул руку в карман и вытащил оттуда пачку двадцатипятидолларовых банкнотов, которую ему вручила Кэрол.
— Что это? — спросила Делла.
— Деньги на текущие расходы.
— Похоже, что, по ее мнению, вам предстоят огромные траты?
— Ты так думаешь?
— Ну, а в чем дело?
— Когда закрываются банки, Делла?
— Что вы имеете в виду? А, понятно. Сегодня суббота…
— Совершенно верно. Здесь пятьсот долларов двадцатипятидолларовыми бумажками. Они скреплены прорезиненной ленточкой со штампом «Сиборд нейшнл траст энд сейвинг банк». Симпатичные новенькие банкноты. Интересно, не правда ли?
— Вы хотите сказать, что Кэрол получила эти деньги в банке еще до того, как…
— Вот именно.
— Но до полудня она ничего не знала об убийстве?
Мейсон подмигнул:
— Я у нее не спрашивал… поостерегся спросить. Что бы ты сделала, Делла, если бы обнаружила, что тебе совершенно необходимо создать кому‑то алиби?
— Вы хотите сказать, что надо было высосать это алиби из пальца?
— Именно!
— Господи, не знаю! Мне это представляется невозможным.
— Даже если бы у тебя было очень много времени на размышления? Могу поспорить, тебе бы не пришло в голову ничего лучшего, чем заявить, что ты присутствовала на политическом совещании такой важности, что его участники никогда не осмелятся сообщить свои имена и станут отрицать, что они там были… А потом ты могла бы привести какого‑нибудь свидетеля туда, где это совещание якобы состоялось, и обратить его внимание на пепельницу, заполненную окурками, корзину для бумаг, набитую пустыми бутылками, ванную комнату с грязными полотенцами. И наконец, последний решающий штрих: «папина бритва» на стеклянной полочке… Я бы назвал это весьма артистической работой.
— Несомненно!
— Потом, если полиции случится обнаружить папу в удобный момент, а папа вроде бы не пожелает установить свое алиби, но под натиском дочери отступит, весьма неохотно сунет руку в карман и извлечет из него ключ от коттеджа, в котором предположительно состоялось совещание, то это будет уже мастерская работа по созданию алиби. Согласна?
— Так вы считаете, что все это было работой по созданию алиби, верно? То есть было подстроено?
— Не знаю. Просто я рассуждаю.
— Но разве полиция не может проверить каждую подробность?
— Ты имеешь в виду «может» или «пожелает»?
— Какая разница?
— Тогда скажи, что бы ты сделала, если бы была офицером полиции и тебе пришлось бы решать, сорвать маску секретности с тех, от кого зависит твоя жизнь, или нет?
Делла покачала головой:
— Ну, я смогла бы попытаться докопаться до истины, а потом бы постаралась поскорее забыть обо всем.
— Пожалуй.
— Видимо, — задумчиво произнесла Делла Стрит, — Кэрол Бербенк весьма незаурядная девушка.
— Или же ее отец незаурядный человек! — подхватил Мейсон.
— Или же ее отец незаурядный человек! — подхватил Мейсон. — Интересно бы выяснить, которое из этих предположений правильное… А пока заканчивай свой обед или ужин, потому что тебе надо поскорее добраться до дома и лечь спать.
Делла Стрит широко улыбнулась:
— Нет, если вы собираетесь опередить полицию в «Корниш‑отеле», то вам, наверное, может понадобиться мой блокнот!
Мейсон тоже улыбнулся:
— Тогда ты останешься без десерта.
— Я больше ничего не хочу.
— У бедняги Пьера подскочит кровяное давление.
Делла открыла сумочку и принялась подкрашивать губы.
— Как я понимаю, кровяное давление Пьера то повышается, то понижается вот уже сорок с лишним лет.
— И это впервые случилось, когда ему было этак лет четырнадцать! — пошутил адвокат.
— Ну что же, шеф, я готова! — И она спрятала в сумочку помаду и пудреницу.
Лифт работал автоматически, со страшным скрежетом и скрипом. Он бесконечно долго полз до шестого этажа. Харри Ван Ньюис ожидал на пороге своего номера.
— Вы — мистер Мейсон, а это, видимо, миссис Мейсон, — сердечным тоном произнес Ван Ньюис.
Пожимая протянутую руку, Мейсон внимательно посмотрел на него.
— Мисс Стрит, — поправил он хозяина номера.
— О, пардон. Входите же, пожалуйста. Заранее прошу извинить за состояние комнаты. Я не ожидал гостей, поэтому у меня беспорядок. Мисс Стрит, садитесь вот сюда, это на редкость удобное кресло. Я только уберу с него газеты и журналы.
Голос был приятный, хорошо поставленный и весьма выразительный. Но черные глаза мистера Ван Ньюиса выражали беспокойство. Видимо, именно это он и старался скрыть голосом. Каждое произнесенное им слово было полно доброжелательности.
Он принялся наводить порядок в помещении, передвигаясь с кошачьей грацией и легкостью.
С ноткой иронии Мейсон осведомился:
— Вы проявляете такое гостеприимство ко всем своим посетителям? А если мы продаем книги или собираем пожертвования на благотворительные цели?
Ван Ньюис добродушно улыбнулся: — Ну и что, если это и так, мистер Мейсон? Вы пришли повидаться со мной, не считаясь ни со временем, ни с усталостью. Не сомневаюсь, что это вызвано важной причиной. Естественно, я обязан отнестись к вам с особым вниманием. Я сам тружусь в сфере торговли и не устаю повторять, что любой человек имеет право на уважительное к себе отношение.