Но так как все они блеяли точь-в-точь как обыкновенные бараны, милиционер, весьма довольный, что нашёлся хозяин этого приблудного стада, отрядил двух дворников, которые погнали девятнадцать горемычных баранов в чистое, высокое и светлое помещение для животных научно-исследовательского института овцеводства.
Любые другие бараны были бы в восторге от этого комфортабельного помещения, от обильного и разнообразного корма, от чистой и вкусной водопроводной воды в чудесных просторных корытах. Но эти бараны шумели, метались, нарочно влезали в корыта с водой и топали копытами, разбрызгивая воду во все стороны. Принесённый им корм они раскидали по всему полу.
Что касается Александра Никитича, то он наблюдал за поведением баранов спокойно, с большим интересом, что-то прикидывая в уме. Очевидно, он обдумывал какие-то свои планы, связанные с новыми обитателями институтской лаборатории, потому что один раз у него вырвалась фраза:
— М-да! Одного из них придётся, пожалуй, зарезать, чтобы проверить качество мяса…
Услышав эти слова, бараны пришли в такое буйное состояние, что институтским служащим с большим трудом удалось их приковать цепями за ноги к стойлам.
Уже в городе давно загорелись яркие, весёлые огни фонарей, чудесная ночная прохлада спустилась на раскалённый асфальт мостовой, а Александр Никитич всё ещё никак не мог налюбоваться на баранов.
Да и было чем любоваться учёному-овцеводу! Это были превосходные бараны какой-то неведомой породы. И в этом нет ничего удивительного. Ибо ясно, что Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб знал баранов только той породы, с которой он встречался до своего рокового столкновения с Сулейманом ибн Даудом, то есть около трех тысяч лет назад.
Кружкин-старший покинул помещение института поздно ночью, решив посвятить своей счастливой находке большую статью в журнале «Прогрессивное овцеводство».
Полный самых приятных мыслей, он отпер дверь своей квартиры. Навстречу ему вышла его жена Татьяна Ивановна.
— Знаешь, Танюша…- начал Александр Никитич с воодушевлением и вдруг заметил, что у жены заплаканное лицо.- В чём дело, Татьяна?
— Шура…- сказала Татьяна Ивановна, и слёзы покатились по её лицу.- Серёженька… наш Серёжа…
Одним словом, Серёжа Кружкин как ушёл утром в школу, так до сих пор домой и не возвращался.
IX . Вдвоём в парикмахерской
— Неплохо сработано, а? — горделиво спросил старик Хоттабыч, с удовлетворением поглядывая на выбегавших из парикмахерской баранов.- Да позволено будет мне по этому случаю признаться тебе, о прелестный Волька ибн Алёша: я не сразу решил, что мне делать с ними. Поверишь ли, мне стыдно об этом вспомнить — сначала я хотел поразить их громом с неба. Ведь это дурной тон — поражать людей громом с неба. Это ведь каждый может сделать.
Старик явно напрашивался на комплименты.
Но Волька, у которого от всего виденного мороз продирал по коже, нашёл всё-таки в себе мужество, чтобы вступиться за науку.
— Удар грома,- сказал Волька, еле сдерживая дрожь,- никого поразить не может. Поражает людей разряд атмосферного электричества — молния. А гром не поражает. Гром — это звук.
— Не знаю,- сухо ответил старик, не желавший опускаться до споров с мальчишкой. Но тут же он понял, что взял не тот тон, который нужно было, и его морщинистое лицо расплылось в простодушной улыбке.- Не могу без смеха вспомнить, о мудрейший из отроков, как эти люди превращались в баранов! Сколь забавно это было, не правда ли?
Волька не находил в происшедшем ничего забавного. Его страшила судьба новоявленных баранов. Их свободно могли зарезать на мясо. Их могло раздавить автобусом, вообще с ними могли случиться самые разнообразные неприятности. Словом, старик явно перестарался. Вполне достаточно было бы поместить про них фельетон в «Пионерской правде» или в «Крокодиле», не упоминая, конечно, про его бороду.
Можно было, на худой конец, публично обругать их баранами. Но превращать людей в баранов — это уже слишком.
Волька окинул грустным взором опустевшую парикмахерскую. Ещё дымилась на полу намоченная в кипятке салфетка, которую несчастный мастер собирался приложить в виде компресса к побритым щекам не менее несчастного клиента. Вокруг кресел валялись в беспорядке ножницы, бритвы, кисти для бритья, машинки для стрижки волос. В мыльницах сиротливо белела пышно взбитая мыльная пена.
— Знаешь ли ты, о прелестный зрачок моего глаза,- продолжал между тем петушиться Хоттабыч,- я давно уже не колдовал с таким удовольствием! Разве только когда я превратил одного багдадского судью-взяточника в медную ступку и отдал её знакомому аптекарю. Аптекарь с самого восхода солнца и до полуночи толок в ней пестиком нарочно самые горькие и противные снадобья. Не правда ли, здорово, а?
— Очень здорово, Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб! Прямо замечательно!
На сей раз Волька говорил совершенно искренне.
— Я так и знал, что тебе это понравится,- сказал с достоинством старик и добавил: — Ну, а теперь пойдём прочь, подальше от этой отвратительной цирюльни.
И потащил Вольку к выходу,
— А касса? А инструменты? А мебель? — воскликнул наш юный герой, упираясь.
Старик обиделся:
— Не хочешь ли ты предложить мне, старому джинну Гассану Абдуррахману ибн Хоттабу, украсть эти кресла и бритвы? Только прикажи мне, и у тебя будет сколько угодно роскошных кресел, мыльниц, ножниц и бритвенных приборов, которыми не пренебрёг бы и сам Сулейман ибн Дауд, да будет мир с ними обоими!
— Да нет же,- сказал тогда с досадой Волька.- Совсем наоборот: я боюсь, что мы уйдём, а парикмахерскую обворуют.
— И пусть обворуют,- жёстко ответил Хоттабыч,- так этим смешливым бездельникам и надо.
— Фу-ты, чепуха какая! — вконец возмутился Волька.- Парикмахерская ведь государственная, старый ты балда!
— Да позволено будет мне узнать, что ты, о бриллиант моей души, подразумеваешь под этим неизвестным мне словом «балда»? — осведомился с любопытством старик Хоттабыч.
Волька от смущения покраснел, как помидор.
— Понимаешь ли… как тебе сказать… э-э-э… ну, в общем, слово «балда» означает «мудрец».
Тогда Хоттабыч запомнил это слово, чтобы при случае блеснуть им в разговоре.
А Волька решительно защёлкнул дверь парикмахерской на английский замок, предварительно заперев кассу и убрав на место валявшиеся инструменты. А в окошке он повесил первую попавшуюся под руку табличку. На табличке было написано:ЗАКРЫТО НА ОБЕД .
X . Беспокойная ночь
Как раз в это время стадо баранов, подгоняемое озабоченными дворниками, потянулось по направлению к научно-исследовательскому институту овцеводства. Уличная пробка немедленно стала рассасываться, и несколько десятков автобусов, грузовиков, легковых машин, трамваев и троллейбусов сразу тронулись с места. Зажглись притушенные фары, сердито зафыркали и запыхтели моторы, загудели сирены, раздражённо задребезжали трамвайные звонки. Тогда Хоттабыч страшно изменился в лице и громко возопил:
— О горе мне, слабому и несчастному джинну! Джирджис, могучий и беспощадный царь шайтанов и ифритов, не забыл нашей старинной вражды! И вот он наслал на меня страшнейших своих чудовищ!
С этими словами он стремительно отделился от тротуара, уже где-то высоко, на уровне третьего или четвёртого этажа, снял свою соломенную шляпу, помахал ею Вольке и медленно растаял в воздухе, крикнув на прощание:
— Я постараюсь разыскать тебя, о Волька ибн Алёша! Пока!
Между нами говоря, Волька даже обрадовался исчезновению старика. Было не до него. У Вольки буквально подкашивались ноги при одной мысли, что ему сейчас предстоит возвратиться домой.