Зато во многих других вещах, которые я умею, она просто конкретно не рубит и рубить не сможет никогда, потому что для этого не приспособлена. Ну да ладно, не в этом дело…
– А в чем? – делаю вид, что туплю я.
– А в том, что твоя миссия по вытаскиванию моей бывшей жены из уголовного дерьма, в которое она сама сдуру и вляпалась, закончена, – усмехается.
Отхлебывает из чашки кофе, причмокивает. Снова закуривает.
– То, что ты сделал, ты сделал хорошо, – говорит, – но завтра за всю эту фигню возьмутся уже другие, специально обученные люди. Но это вовсе не значит, Дэн, что твоя работа по этой теме на этом кончается, понимаешь?!
Я задумываюсь на секунду.
– Не понимаю, – признаюсь, – если совсем честно.
Он опять усмехается, снова отхлебывает из тонкой фарфоровой чашечки маленький глоток безумно крепкого кофе.
– Сейчас, – говорит, – объясню. По возможности популярно. Для этого, собственно говоря, и пригласил. Вот только давай перед этим пойдем еще по дорожке проскачемся. А то мозг что-то залипает совсем. Я ведь, только для того чтобы этот сраный алкоголь из себя выбить, ты даже не представляешь, что тут над собой творил…
– Почему же, – кривлюсь, вспоминая горку порошка на стеклянном кухонном столе, – очень даже хорошо представляю…
Он вздыхает.
– Нет, – говорит, – Данька. Не представляешь. Кокаин – это только инструмент, причем далеко не самый лучший и не самый надежный. Была бы такая возможность, – я бы и его постарался сейчас избегать. Тут мозг включать пришлось. Хотя бы для того, чтобы просто тупо осознать, в какое животное я начал благодаря всему этому говну превращаться. После этого и протрезвел. Сразу же. А порошок – это уже так, шлифовка. Химическая поддержка еле скрипящим от алкоголя извилинам, ничего более…
– Нормально, – удивляюсь, – ты выступаешь! Ну, тогда и вправду давай пойдем еще по одной пробежимся…
Прошли на кухню, сделали свои дела.
Если решили, – исполняем.
Всю жизнь так…
Али сварил еще по чашечке совершенно ядовитого по крепости кофе, и мы снова устроились в гостиной, вокруг торшера, мягкий круг света от которого скрывал общий неуют неживого дома моего старшего друга.
Тяжко-то как, блин.
И ведь помочь ему – ничем не поможешь.
Помочь можно только тем, кто слабее.
А он, даже такой, разобранный, – все равно всем нам фору даст – и все одно обыграет, если ему это на самом деле реально понадобится.
Правда, – какой ценой…
Но это уже, увы, не имеет к самому понятию силы ровным счетом никакого отношения…
– Ты, – спрашиваю, – это всерьез так на бухло окрысился или просто понты колотишь, чтоб передо мной порисоваться? А то знаю я за тобой одну особенность: любишь, чтобы все вокруг обставить красиво. А сам ничего пока и не решил еще, для себя-то…
– Да было б, – морщится, – перед кем колотить. Ты ж не девушка, в конце-то концов. Которую в койку уговаривать надо, потому что так положено. Нет, Дэн. Просто я сегодня реально испугался, что пришло время, когда уже не я управляю событиями, а они мною. А я могу – только плыть в кильватере. Или, если уж совсем честно, – как говно в проруби болтаться. Типа, вроде тоже плавать умеет, а ведь ни хера не корабль, понимаешь?
– Понимаю, – кривлюсь, – фигли тут такого непонятного…
– Ну, вот и пришлось глянуть, типа, как со стороны, на то, что я сейчас из себя представляю, – усмехается.
И, неожиданно, замолкает.
Надолго.
Я даже сигарету успеваю прикурить и выкурить.
– И? – наконец не выдерживаю.
– А?! – вскидывается. – Извини, задумался что-то…
И, криво ухмыляясь чему-то своему, тоже лезет в пачку за сигаретой.
Что-то мы курим все в последнее время, – просто нереально, вздыхаю про себя и мотаю башкой, отгоняя накатывающие из прошлого воспоминания…
– О чем хоть задумался-то? – интересуюсь.
– Да так, – машет рукой, – ни о чем.
Просто залип, выпал чуть-чуть из реальности, бывает такое. И мысль из-за этого потерял…
– Мы, – подсказываю, – об алкоголе говорили…
– А что алкоголь? – фыркает. – Алкоголь – это только симптом. Болезнь глубже. Но если я сейчас, в ближайшее время, не избавлюсь от этого симптома, – она, зараза, может и затянуться. А вот этого как раз в данной конкретной ситуации я допускать не имею ни малейшего права, понимаешь?
– Понимаю, – кривлюсь.
– Да ни хрена ты не понимаешь! – злится. – Пойдем еще разнюхаемся.
– Может, – спрашиваю осторожно, – хватит пока?
Он кривится.
– Да нет, – отвечает, – не хватит. Я уже на последнем заводе. Сдыхает Бобик, усек? А мне тебе еще кое-что прояснить надо, относительно себя самого. А потом еще и задание дать. Точнее, – просьбу. Хотя, – просьбы вроде как не «дают». А что с ними, интересно, делают-то?!
– Да хрен его знает, – теряюсь неожиданно. – Наверное, их – просят, а так, извини, – не знаю…
– Вот то-то и оно, – вздыхает. – Ладно, пойдем убьемся что ли. Потом я тебе еще немного расскажу про себя, потом «попрошу просьбу» и мы пойдем спать. Я тебе в дальней спальне постельное белье уже бросил, застелить и сам сможешь, не маленький. Гостевой душ – в твоем полном распоряжении. Домой тебе смысла ехать нет, я так думаю. Что там делать-то? Стенам пустым кланяться? А выспаться – ты и здесь выспишься, у меня вполне себе даже свободно…
Я киваю.
Я и сам хотел попросить у него разрешения остаться.
В пустой родительской квартире мне будет, наверное, сегодня уж совсем тоскливо…
Разбередил он мне душу, сволочь, однако.
Или то, что там от нее, от этой самой души осталось.
А какая, в принципе, разница?
…Через некоторое время мы взяли свои чашки с кофе, сигареты и вышли постоять на балконе.
Там была осень, моросил дождь, и уже потихоньку начинало светать.
Господи, думаю, глядя на отражения фонарных огней в мокром блестящем асфальте, как же я все-таки люблю этот город!
Так, наверное, только женщин любят, тех самых, единственных.
Когда иной раз – и плохо, и больно, а попробуй-ка отдели себя от нее, – и просто сразу погибнешь.
Не знаю.
Как я только сейчас начинаю понимать, у меня – чтобы вот так! – с женщиной пока еще никогда не было.
И я даже не знаю, когда вот гляжу сейчас поочередно – то на Москву, то на Али, – хочу ли я, чтобы у меня это было.
Или просто, блин, на фиг, боюсь этого…
…Али, сцуко, как будто мысли мои прочитал, зараза.
– Вот странно, – говорит, – где-то в начале двухтысячных мне показалось, будто я разлюбил Москву. Злая она какая-то стала, но это-то как раз и не страшно. Я сам… хм… недобрый, в общем-то. Просто – не моя, и все тут. Плохо мне в ней начало становиться, а уехать не мог, потому что это – мой город. Да и бизнес тут. Жизнь. Вот и сбегал, куда придется: на выезда, на рыбалки. Хотел было даже за город переехать, дом там построил. А сейчас, прошло какое-то время, – и все вернулось. То ли я стал другим, то ли город. То ли мы с ним опять оба изменились. Вот стою сейчас здесь с тобой на балконе, смотрю на дождь, слушаю, как где-то там вдалеке машины-одиночки взрыкивают, – и мне хорошо. А почему хорошо – даже и не знаю, и не задумываюсь…
Я затягиваюсь сигаретой, внимательно рассматриваю тускло тлеющий коричнево-красный огонек, соглашаюсь:
– Похожие, – говорю, – ощущения…
Он усмехается.
– Это понимание, знаешь, Дэн, ко мне только сегодня опять пришло. Раньше только чувствовал. Как зверь. А объяснить даже самому себе не получалось. Я ведь разваливаться начал, старик. Тупо деградировать, я это только сегодня понял. И началось это, увы, не тогда, когда мы с Ингой расстались. Раньше, много раньше. Когда решил, что я – все могу, что я – бог. А наше расставание – это только следствие. Не причина.