— Люси! Успокойся, черт побери! Помнишь, что было в аэропорту … больше такого не надо, хорошо? — Он нервно улыбнулся ей. Она выглядела как зверь, которого только что бросили в яму биться насмерть …
— Люси … это мой клиент, мистер Дюк, известный журналист. Это он платит за номер. Он на нашей стороне.
Люси молчала. Она явно была не в себе. Бабища с широченными плечами и квадратным подбородком. Я сел на кровать и как бы невзначай запустил руку в рюкзак за газовым баллончиком … нащупав пальцем кнопку, я почувствовал острое желание выхватить баллончик из рюкзака и окатить её с ног до головы чисто из принципа: я отчаянно нуждался в покое, отдыхе, убежище. Меньше всего мне хотелось сцепиться насмерть в своем собственном гостиничном номере с обдолбанным гормональным уродцем.
Мой адвокат, видимо, понял что к чему; он знал, зачем я полез в рюкзак.
— Стой! — крикнул он. — Не здесь! Надо выйти!
Я пожал плечами. Он явно был под кислотой. Люси тоже. Это было заметно по её безумному лихорадочному взгляду. Она смотрела на меня так, будто меня требовалось обезвредить, чтобы всё вернулось в нормальное для неё русло.
Мой адвокат подошел и обнял её. «Мистер Дюк — мой друг, — тихо сказал он. — Он любит художников. Давай покажем ему твои картины».
И тут я заметил, что номер заставлен картинами: сорок, а то и пятьдесят портретов — маслом, углем, все примерно одного размера и на всех изображено одно и то же лицо. Они красовались на всех плоских поверхностях. Лицо показалось мне смутно знакомым, но, чье именно, я так и не понял. Женщина с широкими губами, крупным носом и неестественным блеском во взгляде — демонически чувственное лицо, с нелепо преувеличенными драматичными чертами. Такие обычно висят в комнатах студенток-художниц, помешанных на лошадях.
— Люси пишет портреты Барбары Стрейзанд — пояснил адвокат. — Она художник из Монтаны …
Он повернулся к ней.
— В каком городке ты живешь?
Она посмотрела на него, потом на меня, потом опять на него. Наконец она выдавила: «Калиспел. На севере. Я их с телевизора срисовала».
Мой адвокат радостно закивал. «Потрясающе, — сказал он. — Она прилетела сюда только ради того, чтобы отдать эти портреты Барбаре. Вечером мы собираемся в «Американу» и подойдем к ней за кулисами».
Люси смущенно заулыбалась. Её враждебный настрой исчез. Я оставил баллончик в рюкзаке и поднялся. Тяжелый случай. Я вовсе не рассчитывал, обнаружить обкислоченного адвоката в процессе каких-то противоестественных брачных игр.
— Ну, машину уже, наверно, подогнали. Пойдем заберем вещи из багажника.
Он радостно закивал. «Точно, пойдем заберем вещи, — он улыбнулся Люси. — Скоро вернемся. Будет звонить телефон, не бери трубку».
Она улыбнулась в ответ и осенила нас одноперстным крестным знамением: «С Богом».
Адвокат натянул широкие штаны и черную рубашку, и мы поспешили вон из номера. Я заметил, что он с трудом ориентируется в пространстве, но помогать ему не стал.
— Ну что, какие у тебя планы? — спросил я.
— Планы?
Мы стояли и ждали лифта.
— Люси, — подсказал я.
Он помотал головой, тщась вникнуть в вопрос. «Черт, — выдавил он. — Я встретил её в самолете, у меня было полно кислоты, — он пожал плечами, — Ну эти, синие бочки, знаешь. А она оказалась религиозная фанатичка. Сбежала из дома уже раз пятый за полгода. Ужас. Я дал ей капсулу, и только потом понял … она до этого даже не пила не разу!»
— Что ж, — ответил я. — Это можно использовать. Не дадим ей протрезветь и будем продавать её на конференции по наркотикам.
Он уставился на меня.
— Она в самый раз для такого мероприятия. Копы скинутся по пятьдесят баксов, поколотят, чтоб не сопротивлялась и оттрахают всем скопом.
Можно поселить её в каком-нибудь захудалом мотеле, развесить по всему номеру портреты Иисуса, а потом напустить на неё свиней … Чёрт, сильная девка, выдержит.
Его лицо сильно дергалось. Мы спускались в лифте в вестибюль. «Боже мой, — пробормотал он. — Я знал, что ты извращенец, не никогда не думал от тебя такое услышать». Он выглядел ошеломленным.
Я рассмеялся: «Чистая экономика. Эта девка — подарок свыше!». Я одарил его широкой улыбкой Хамфри Богарта … «Чёрт, у нас почти не осталось денег! И вдруг ты находишь психа-переростка, который может заработать для нас штуку в день».
«Нет! — вскричал он. — Не говори так!» Дверь лифта открылась и мы вышли на стоянку.
— Думаю, она сможет принимать четверых за раз. Если будем держать её под кислотой — выйдет по две штуки, а то и по три.
— Подлый ублюдок! — зашипел он. — Я тебе голову оторву. — Он косился на меня, прикрывая глаза от солнца рукой. Я заметил Кита в метрах пятнадцати от двери. «Вот она, — сказал я. — Неплохая машина. Для сутенера…»
Он застонал. На его лице отображалась знакомая мне борьба, происходившая у него в мозгу со спорадическими волнами кислоты: мощные приливы болезненной сосредоточенности и полная растерянность после. Когда я открыл багажник кита и полез за сумками, он рассердился: «Ты что делаешь? Это не её машина».
— Знаю. Это моя машина. И мой багаж.
— С какого хуя! — крикнул он. — Если я адвокат, это ни хрена не значит, что ты можешь воровать на моих глазах.
Он попятился.
— Ты что творишь? Если поймают — не отвертимся.
С трудом вернувшись в номер, мы попытались серьезно поговорить с Люси. Я чувствовал себя фашистом, но иначе было нельзя. Она опасна для нас? да еще в такой непростой ситуации. Дело и так выглядело неважно — чудная девочка с тяжелым случаем психоза, но гораздо больше меня беспокоила вероятность того, что через несколько часов она придет в себя, и её обуяет праведный гнев, когда она вспомнит, что с неё случилось: как в лос-анджелесском аэропорту её соблазнил какой-то жестокий самоанец, напоил, накормил ЛСД, затащил в лас-вегасскую гостинцу и зверски проник во все отверстия её невинного тела своим необрезанным членом.
Я вообразил себе страшную картину: как Люси врывает в гримерку Барбары Стрейзанд и начинает рассказывать ей эту леденящую душу историю. Нам конец. Нас разыщут и кастрируют, а потом сдадут в полицию.
Я объяснил это адвокату, который заплакал от мысли о том, что от Люси придется избавиться. Держало её еще сильно, и я знал, что единственный выход — отвезти её подальше от «Фламинго», пока её не отпустило, и она не вспомнила, где она была и что с ней случилось.
Пока мы спорили, Люси лежала в патио и делала углем набросок портрета Барбары Стрейзанд, на сей раз по памяти. Портрет был анфас, зубы как бейсбольные мячи, глаза как застывшее пламя.
Она делала это так напряженно, что я и сам напрягся. Эта девка — ходячая бомба. Одному Богу известно, куда бы сейчас выплеснулась её шальная энергия, не окажись у нее с собой альбома. И что будет, когда её попустит и она прочитает в «Вегас Визитор», что в ближайшие три недели Стрейзанд в «Американе» выступать не собирается?
Мой адвокат наконец согласился, что от Люси придется избавиться. Решающую роль сыграла возможность получить приговор по закону Манна, что повлекло бы за собой лишение его адвокатской практики, а значит и всяких средств к существованию. Обвинение в федеральном суде — это неприятно. Особенно для чудовищного самоанца, которого судит коллегия присяжных из белых представителей среднего класса в южной Калифорнии.
— Это могут даже квалифицировать как похищение — прямиком в газовую камеру, как Чессмана. Даже если отобьешься — тогда обратно в Неваду за изнасилование и содомию с согласия потерпевшей.
— Нет! Я сжалился над девчонкой, я хотел ей помочь!
Я усмехнулся.