На небольшомъ пространств неба, заключенномъ между крышами, носились нсколько голубей, вздымая и опуская крылья, какъ весла на лазурномъ озер. Утомившись, они опускались къ монастырю, садились на барьеръ и начинали ворковать, нарушая благочестивый покой любовными вздохами. Отъ времени до времени открывались двери изъ собора, наполняя садъ и верхній монастырь запахомъ ладана, звуками органа и глубокихъ голосовъ, которые пли латинскія фразы, растягивая слова для большей торжественности.
Габріэль разсматривалъ садъ, ограждённый блыми аркадами и тяжелыми колоннами изъ темнаго гранита, на которыхъ дожди породили цлую плантацію бархатистыхъ черныхъ грибовъ. Солнце озаряло только одинъ уголъ сада, а все остальное пространство погружено было въ зеленоватую мглу, въ монастырскій полумракъ. Колокольня закрывала собой значительную часть неба; вдоль ея красноватыхъ боковъ, украшенныхъ готическими узорами и выступающими контрофорсами, тянулись полоски чернаго мрамора съ головами таинственныхъ фигуръ и съ гербами разныхъ архіепископовъ, участвовавшихъ въ сооруженіи ея. На самомъ верху, близъ блыхъ какъ снгъ каменныхъ верхушекъ, виднлись за огромными ршетками колокола, похожіе на бронзовыхъ птицъ въ желзныхъ клткахъ…
Раздались три торжественныхъ удара колокола, возвщавшихъ поднятіе Св. Даровъ, самый торжественный моментъ мессы. Вздрогнула каменная громада, и дрожь отдалась во всей церкви, внизу, на хорахъ и въ глубин сводовъ.
Потомъ наступила снова тишина, казавшаяся еще боле внушительной посл оглушительнаго звона бронзовыхъ колоколовъ. И снова раздалось воркованіе голубей, а внизу, въ саду, зачирикали птицы, возбужденныя солнечными лучами, которые оживляли зеленый полумракъ.
Габріэль былъ растроганъ всмъ, что видлъ и слышалъ. Онъ отдался сладостному опьяненію тишины и покоя, блаженству забытья. Гд-то, за этими стнами, былъ міръ,- но его не было ни видно, ни слышно: онъ отступалъ съ почтеніемъ и равнодушіемъ отъ этого памятника минувшихъ вковъ, отъ великолпной гробницы, въ которой ничто не возбуждало его любопытства. Кто могъ бы предположить, что Габріэль скрывается именно здсь!? Это зданіе, простоявшее семь вковъ, воздвигнутое давно умершими властителями и умирающей врой, будетъ его послднимъ пристанищемъ. Среди полнаго безбожія, охватившаго міръ, церковь сдлается для него убжищемъ – какъ для средневковыхъ преступниковъ, которые, переступивъ порогъ храма, смялись надъ правосудіемъ, остановленнымъ у входа, какъ нищіе. Тутъ, среди безмолвія и покоя, онъ будетъ ждать медленнаго разрушенія своего тла. Тутъ онъ умретъ съ пріятнымъ сознаніемъ, что уже умеръ для міра задолго до того. Наконецъ осуществится его желаніе закончить свои дни въ углу погруженнаго въ сонъ испанскаго собора; это была единственная надежда, поддерживавшая его, когда онъ бродилъ пшкомъ по большимъ дорогамъ Европы, прячась отъ полиціи и жандармовъ, и проводилъ ночи во рву, скорчившись, опустивъ голову на колни и боясь замерзнуть во сн.
Ухватиться за соборъ, какъ потерпвшій кораблекрушеніе хватается за обломки корабля,- вотъ что было его послднимъ желаніемъ, и оно наконецъ осуществилось. Церковь пріютила его какъ старая суровая мать, которая не улыбается, но всетаки раскрываетъ объятія.
– Наконецъ-то!… наконецъ!- прошепталъ Луна.
И онъ улыбнулся, вспомнивъ о своихъ скитаніяхъ, какъ о чемъ-то далекомъ, происходившемъ на другой планет, куда ему больше никогда не нужно будетъ возвращаться. Соборъ пріютилъ его навсегда въ своихъ стнахъ.
Среди полной тишины монастыря, куда не доходилъ шумъ улицы,- "товарищъ" Луна вдругъ услышалъ далекіе, очень далекіе звуки трубъ. Онъ вспомнилъ про толедскій Альказаръ, который превосходитъ по вышин соборъ, подавляя его громадой своихъ башенъ. Трубные звуки доносились изъ военной академіи.
Эти звуки непріятно поразили Габріэля.
Онъ отвернулъ взоры отъ міра – и какъ разъ тогда, когда онъ думалъ, что ушелъ далеко-далеко отъ него, онъ почувствовалъ его присутствіе тутъ же, около храма.
II.
Эстабанъ Луна, отецъ Габріэля, былъ садовникомъ толедскаго собора со временъ второго кардинала изъ Бурбонскаго дома, занимая эту должность по праву, которое казалось неотъемлемымъ у его семьи. Кто былъ первый Луна, поступившій на службу въ соборъ? Предлагая самому себ этотъ вопросъ, садовникъ улыбался и глаза его устремлялись вдаль, точно онъ хотлъ проникнуть вглубь вковъ. Семья Луна была такая же древняя, какъ фундаментъ церкви. Много поколній, носившихъ это имя, родилось въ комнатахъ верхняго монастыря; а прежде чмъ онъ былъ построенъ знаменитымъ Циснеросомъ, они жили въ прилегающихъ домахъ. Казалось, что они не могли существовать иначе, чмъ подъ снью собора. Соборъ принадлежалъ имъ по праву – боле, чмъ кому-либо. Мнялись каноники и архіепископы; они получали мста при собор, умирали, и мсто ихъ занимали другіе. Co всхъ концовъ Испаніи прізжали духовныя лица, занимали кресла въ хор и черезъ нсколько лтъ умирали, оставляя свое мсто другимъ, приходящимъ имъ на смну. A члены семьи Луна оставались на своемъ мст, точно этотъ старинный родъ былъ одной изъ колоннъ храма. Могло случиться, чтобы архіепископъ назывался дономъ Бернардо, а черезъ годъ дономъ Гаспаромъ и, затмъ, дономъ Фернандо.
Ho нельзя было себ представить, чтобы въ собор не было какого-нибудь Луна въ должности садовника или церковнаго служителя – до того соборъ привыкъ въ теченіе долгихъ вковъ къ этой семь.
Садовникъ говорилъ съ гордостью о своихъ предкахъ, о своемъ благородномъ и несчастномъ родственник, конэтабл дон Альваро, погребенномъ въ своей часовн какъ король, за главнымъ алтаремъ, о пап Бенедикт XIII, высокомрномъ и упрямомъ, какъ вс члены семьи, о дон Педро де-Луна, пятомъ этого имени архіепископ толедскомъ, и о другихъ своихъ не мене знаменитыхъ родныхъ.
– Мы вс принадлежимъ къ одному роду,- говорилъ онъ съ гордостью.- Вс участвовали въ завоеваніи Толедо славнымъ королемъ Альфонсомъ VI. Только одни изъ насъ любили воевать противъ мавровъ и сдлались знатными сеньорами, владльцами замковъ, а другіе, мои предки, оставались на служб собора, какъ ревностные христіане.
Съ самодовольствомъ герцога, разсказывающаго о своихъ предкахъ, старикъ Эстабанъ перечислялъ всхъ представителей рода Луна, восходившаго до XV вка. Его отецъ зналъ дона Франциска III Лоренцана, этого тщеславнаго и расточительнаго князя церкви, который тратилъ огромные доходы архіепископства на постройку дворцовъ и изданія книгъ, какъ какой-нибудь вельможа временъ Возрожденія. Онъ зналъ также перваго кардинала Бурбонскаго дома, дона Луиса II, и разсказывалъ о романтической жизни этого инфанта. Донъ-Луисъ былъ братъ короля Карла III и вслдствіе обычая, по которому младшіе сыновья знатныхъ родовъ непремнно должны были служить церкви, сдлался кардиналомъ въ девять лтъ. Но донъ-Луисъ, изображенный на портрет, висвшемъ въ зал капитула, въ бломъ парик, съ накрашенными губами и голубыми глазами, предпочиталъ свтскія наслажденія церковнымъ почестямъ и оставилъ свой санъ, чтобы жениться на женщин незнатнаго происхожденія; и изъ-за этого онъ поссорился навсегда съ королемъ, который изгналъ его изъ Испаніи.
И старикъ Луна, перескакивая отъ одного предка къ другому, вспоминалъ еще эрцгерцога Альберто, который отказался отъ толедской митры, чтобы управлять Нидерландами, и о кардинал Тавера, покровител искусствъ. Все это были великодушные владыки, которые относились со вниманіемъ къ семь Луна, зная ея вковую преданность святой церкви.
Молодость самого сеньора Эстабана протекла печально. To было время войны за независимость.