Марина приподнялась с ощущениями заново родившейся, радостно трогая свое тело, побрела в совмещенку.
Все было новое, неожиданное, удивительное: блестящий под электрическим светом кафель, прохладная струя воды, мокрая щетина зубной щетки. Медленно полоща рот, она рассматривала себя в забрызганное зеркало. В лице ничего не изменилось: те же большие раскосые глаза, прелестный носик, пухлые губы. Но выражение… выражение стало совсем другим, каким-то радостно-умиротворенным.
Марина провела рукой по щеке и улыбнулась:
— Как хорошо…
Это было удивительно. Никогда еще ей не было так спокойно.
Словно за одну ночь свалился тягостный груз, столько лет давивший на плечи.
Разведя ноги, она потрогала бедра возле паха. Свежая сперма медленно стекала по ним.
Продолжая улыбаться, Марина подтерлась влажным полотенцем, накинула халат и вышла.
Возле двери торопливо застегивал пуговицы рубашки Сергей Николаич:
— Марин, давай в темпе танго… мне щас убегать…
— А позавтракать?
— Не успею наверно…
— Успеешь. Умывайся, я приготовлю…
— Попробуем. Кстати, у тебя побриться нечем?
— Там на полочке.
— Ага.
Пока он брился и умывался, громко отфыркиваясь, Марина убрала со стола остатки вчерашнего ужина, поджарила яичницу с колбасой, вскипятила немного воды.
Вскоре Сергей Николаич бодро вошел в кухню, оттопыривая подбородок и на ходу затягивая узел галстука:
— Вот. Порядок…
— Садись, — Марина ловко переложила глазунью на тарелку.
— Отлично! — улыбнулся он, чмокнул ее в висок и сел, — А быстро ты готовишь…
— Сейчас чай заварю, — проговорила Марина, вытряхивая в ведро окурки из пепельницы.
Отломив хлеба, он придвинул к себе дымящуюся тарелку, вопросительно поднял глаза:
— А ты?
— Да я потом, — отмахнулась Марина, заваривая ему чай в большой кружке.
— Нет, так не пойдет. Садись. Это из трех яиц?
— Из четырех.
— Вот и как раз на двоих.
— Я не хочу, Сереж…
— Садись, без разговоров. У меня времени нет лясы-балясы точить.
Марина села рядом.
Они стали молча есть из тарелки. Сергей Николаич хватко держал вилку своими крепкими пальцами, согнув мизинец колечком; челюсти его быстро двигались, под смуглой кожей скул мелькали упругие бугорки мышц.
Марина осторожно ковыряла вилкой горячую яичницу, глядя как грубо и решительно кромсает его вилка бело-желтую массу.
— Сережа, а у тебя братья или сестры есть? — спросила она.
Не отрывая сосредоточенного взгляда от тарелки, он упрямо качнул головой:
— Когда я ем-я глух и нем… Марин Иванна… ешь, а то не поспеем…
Марина послушно принялась за еду. Доели молча.
Отломив кусок хлеба, Сергей Николаич насадил его на вилку, вытер тарелку и, запихнув в рот, щелкнул пальцами:
— А теперь чайковского!
Марина разлила заварку, добавила кипятку.
— Был братишка, — проговорил он, громко и быстро размешивая сахар, — На три года моложе меня. В пятьдесят втором от склероза легких умер.
— Как так?
— Да вот так. Было воспаление. А фельдшер районный пеницилин пожалел. Выходили кое-как, а после осложнения, да осложнения… Ему шестнадцать только тогда исполнилось…
— А вы где жили?
— Под Архангельском.
— В деревне?
— Да…
Он соорудил себе увесистый бутерброд, решительно откусил и, быстро жуя, тут же прихлебнул чай:
— Я вообще-то… ммм..; по утрам очень… суп уважаю… знаешь, как щами или борщом со свининкой заправишься… день можно на всю катушку пахать… в супе только и сила… а бутербродики, да кофейки… это не по-рабочему…
— Кофе не любишь?
— Ненавижу. Горечь одна, а сытости никакой. Лучше молочка с мякишем… ммм… кружечку засадишь — и порядок… знаешь, навитаминишься как…
Марина не торопясь пила чай, наблюдая как неимоверно быстро расправлялся Сергей Николаич с бутербродом.
— Ммм… или еще сардельку утром… нормально так… ммм… питательно… а чего ты без хлеба ешь?
— Я не хочу…
— Хлеб надо есть! От него вся сила, — дожевывая, он сжал кулак, — Он
— всему голова. Крепость дает, основу…
Покачав чашкой и выплеснув остатки в рот, он встал, хлопнул в ладоши, потер:
— Нормально. Спасибо, Марин…
Марина встала с чашкой в руке:
— Может еще чего-нибудь?
— Нет, спасибо.
Он прошел в коридор и стал одеваться, что-то напевая.
Поставив недопитую чашку, Марина вышла следом и стала, прислонившись к косяку.
Сергей Николаич обмотал шарф вокруг шеи, придерживая его подбородком, снял с вешалки пальто, стремительно и шумно ворвался руками в просторные .рукава, так что мелочь громко звякнула в больших накладных карманах:
— Оп-ля…
Улыбаясь, Марина смотрела на него:
— Ты знаешь… я тебе так завидую…
— Почему? — быстро спросил он, застегиваясь.
Марина пожала плечами и вздохнула.
Достав из кармана перчатки, он снял с полки шапку:
— Так почему завидуешь?
Марина молча смотрела на этого человека, не подозревавшего, ЧТО он открыл ей в прошедшую ночь.
Она вздохнула и опустила голову.
Сергей Николаич внимательно посмотрел на нее, потом на часы и вдруг по-чапаевски разрубил ладонью сумрачный воздух коридора:
—А ну— одевайся! Вместе поедем!
Марина вздрогнула, мурашки пробежали по ее спине:
— Как…
— Вот так! Хватит прозябать, Марина Ивановна. Жить надо, а не прозябать! Жить! Нахлобучив шапку, он взялся за замок:
— Пять минут на сборы даю! Паспорт возьми с собой. И оденься нормально, без щегольства. На завод поедем…
Он открыл дверь и вышел.
Марина метнулась в комнату, распахнула платяной шкаф.
Кожаная рокерская куртка, вельветовый комбинезон, яркий свитер… не то, не то…
Она выхватила из этой груды простые, давно уже неношенные брюки, серую водолазку, белый лифчик и шерстяные трусики.
— Сейчас, Сереж, сейчас…
Лифчик непривычно стянул грудь, трусики полезли вверх по ногам:
— Сейчас, сейчас…
Быстро одевшись, она подбежала к столу:
— Так… паспорт…
Паспорт лежал в тумбе, в верхнем ящике.
Диплом… бабушкины облигации… письма, письма, письма… паспорт.
Быстро вытащила его из-под груды писем, улыбнулась, пряча в карман, и только сейчас почувствовала, что кто-то мешает ее радости.
Марина подняла глаза и столкнулась с колючим недобрым взглядом.
Выражение треугольного лица на фотографии так поразило ее, что она оцепенела.
За ночь лицо приобрело черты злобы, недовольства и мстительности. Угрюмые глазки сверлили ее. Упавшие на лоб пряди злобно тряслись.
— Сссука… — шипели тонкие губы.
Розоватые блики играли на фотографии.
Марина выглянула в окно.
Там внизу, в рассветном бледном воздухе прямо напротив черного входа в магазин пылал костер из гнилых ящиков.
Внезапное решение поразило ее своей простотой. Она улыбнулась, а ОН, словно поняв, зашипел, затрясся сильнее:
— Сссука… сссука…
Протянув руку, она сорвала его со стены — только булавки посыпались на стол.
Торчащий в большом ящике ключ напомнил о содержимом.
Марина побежала на кухню, сняла с гвоздя большой целлофановый пакет, вернулась и, чувствуя пьянящую, нарастающую с каждым движением свободу, вытянула ящик из пазов. Тяжелый и громоздкий он сразу потянул руки вниз, но там ждал мутный исцарапанный целлофан: Библия, Чуковская, ГУЛАГ, — все закувыркалось, распахиваясь, мелькая фотографиями и строчками.
Вытряхнув ящик, сунула в пакет фотографию, выбегая, оглянулась.
Со стены никто больше не смотрел.
Только проступал бледный, еле заметный квадрат.
Сергей Николаич нервно курил у подъезда, когда она выбежала, обняв угловатый пакет.
— Это что еще? — нахмурился он.
Марина улыбнулась:
— Это так… надо сжечь… ненужное прошлое…
— Аааа… — равнодушно протянул он и кивнул, — Ну, пошли быстрей.
Костер был по пути. Он пылал ярко и громко.
Два заспанных грузчика в рваных ватниках обрушили на него новые ящики и скрылись в черном дверном проеме.
Запыхавшаяся Марина подошла к костру, заметив как сильно растопил он подмерзший ледок, размахнулась и бросила набитый книгами пакет.
Пролетев сквозь порывистые желтые языки, он с хрустом провалился в рассыпчатый янтарный жар, и тут же целлофан пронзительно затрещал, свертываясь. Книги рассыпались, пламя охватило их.
Фотография скорчилась, треугольное лицо сверкнуло омерзительной гримасой и пропало навсегда. Тетрадь зашевелилась, горящие страницы скручивались черными рассыпающимися трубочками, замелькали фотографии.
Вика… Наташка… Нина…
Два грязных поломанных ящика с треском рухнули в .костер, накрыв горящие книги.
— Вот и все… — прошептала Марина, чувствуя на лице теплоту пламени.
Она устало улыбнулась.
— А Стендаля-то зачем? — усмехнулся Сергей Николаич, бросая в костер окурок.
— Надо, — тряхнула головой она и облегченно вздохнула, — Ну, пошли теперь…
На автобусной остановке толпился народ.
Рассвет набирал силу: грязный осевший снег побледнел, мутно-синие облака на востоке порозовели.
Отодвинув рукав, Сергей Николаич посмотрел на часы:
— Припаздываем. Плохи дела.
— Может такси возьмем? — спросила зябко Марина.
— Ишь ты, таксошная какая! — усмехнулся он, — Привыкла деньгу проматывать! Нет, Марина. Такси — это баловство. Пролетариату общественный транспорт дан для передвижения. Так что, давай как все.
Подошел автобус.
Он был основательно переполнен и слегка осел на правый бок.
Его быстро обступили.
Разошлись двери, но никто не вылез, наоборот, — тесно стоящие пассажиры подались глубже.
— Вперед! — бодро взял Маринину руку Румянцев и, проталкиваясь, полез в автобус.
С трудом они втиснулись, поднялись по ступенькам, раздвигая и тесня стоящих.
— Чего толкаешься… — сонно повернулся к ним какой-то парень в синей нейлоновой куртке.
Ничего не ответив, Сергей Николаич обратился к Марине:
— У тебя проездной?
— Нет. Вот пятачок.
— Давай.
Его пальцы взяли пятак, рука потянулась над чужими плечами:
— Опустите пожалста…
Автобус резко качнуло, сзади навалились, Марина вцепилась в вертикальный поручень, облепленный многими руками.
Ей давно уже не приходилось ездить так рано — за мутными стеклами автобуса еще светились фонари и окна; то и дело вспыхивающий розовым восток мелькал за сероватыми коробками домов.
— Ну как, жива? — дохнул ей в затылок Сергей Николаич.
С трудом поворачиваясь к нему, она кивнула:
— Народу сколько…
— Ну и хорошо, — рассмеялся он, — В тесноте, да не в обиде.
Автобус стал поворачивать, их прижало к окну.
Сергей Николаич поднял руку и украдкой погладил Марину по щеке:
— Выспалась?
— Выспалась… — улыбнулась она.
— А я вот так каждый день. Хоть мне и к девяти положено.
— Почему?
— Да не могу и все тут. Как привык, так и встаю в шесть. По будильнику. Не могу валяться, когда другие работают.
— А машины персональной нет у тебя?
— Отказался. У нас заводик небольшой. Всего-то три волги прикрепили. Директору, главному механику, ну и мне полагалась. Только я нашему главному инженеру уступил. Он в Красногорске живет. Человек пожилой. А ему-то к семи обязательно нужно, как штык. Вот я и уступил…
— Но тебе от нового дома совсем близко…
— Да. Близко. Зато в райком несподручно. На двух автобусах…
Автобус остановился, медленно расползлись половинки дверей, пассажиры стали выходить.
— А у тебя метро-то совсем рядом, — пробормотал Сергей Николаич, помогая ей сойти.
— Да. Десять минут езды.
— Счастливая, — засмеялся он, заправляя выбившийся во время автобусной давки шарф.
В метро было так же тесно, как и в автобусе. Полусонные люди стояли в поезде близко друг к другу.
Марина с интересом разглядывала их и улыбалась самой себе.
Раньше она косилась на них с презрением, старалась ездить на такси, чтобы не видеть близко эти заспанные лица.
А теперь… Это было так ново, что улыбка недоумения все сильнее растягивала ее губы.
— Ты что смеешься? — наклонился к ней Сергей Николаич.
— Да так… ничего… — облегченно вздохнула она.
Неожиданно поезд остановился между двумя станциями.
В окнах застыли какие-то сумрачные трубы и кабели, тишина повисла в вагоне, только шуршала одежда переминающихся людей.
Марина продолжала рассматривать их неподвижные фигуры.
Они были близки ей, как никогда, но их молчание становилось гнетущим.
Марина повернулась к Сергею Николаичу, чтобы не нарушить тишины, еле слышно спросила:
— Разве нечего сказать?
Он вздохнул, лицо стало серьезным:
— Время еще не пришло. А сказать есть что. Поезд дернулся, пополз и стал набирать скорость:
— А что мешает? — спросила Марина.
— Америка! — серьезно ответил он и снова вздохнул, — Ты это поняла?
Она кивнула.
Завод Малогабаритных Компрессоров стоял недалеко от метро, — свернули за угол большого старого дома, пересекли трамвайную линию и оказались у проходной.
На больших сетчатых воротах висели крупные облупившиеся буквы: ЗМК.
Возле проходной никого не было.
— Припоздали, — пробормотал Сергей Николаич, глядя на часы, — Ну, ничего. День сегодня особый.
Открыв дребезжащую дверь, он пропустил Марину вперед, кивнул сидящему возле вертушки вахтеру:
— Привет, Михалыч.
— Доброго здоровья, Сереж, — улыбнулся старик, — Что-то сегодня поздновато…
— Правильно. А потому что день исключительный.
— Понял, — улыбнулся вахтер.
Миновав вертушку, они прошли по широкому коридору, потом оказались на лестнице.
— Видишь — нет никого. Все уж на своих местах. Дисциплина…
— Это завод шумит? — спросила Марина, прислушиваясь к равномерному гулу.
— Да. На первом у нас все цеха. А на втором — администрация… — проговорил Сергей Николаич, на ходу расстегивая пальто, — Пошли!
Они поднялись на второй этаж.
Им встретились несколько человек, все они приветливо поздоровались с Румянцевым.
— Сереж, а сколько у вас человек на заводе? — спросила Марина.
— Тысяча семьсот сорок.
— Много.
— Не очень. У нас заводик небольшой. Но зато среди районных предприятий третье место держим. Вот как.
— Молодцы…
Прошли по ярко освещенному коридору с множеством обитых дверей, Сергей Николаич вынул ключи.
Его кабинет был у самого поворота — коричневая дверь с табличкой:
Он сунул ключ в замок, повернул и решительно распахнул дверь:
— Входи.
Марина вошла.
Кабинет был небольшим — два стола, два коричневых сейфа, портрет Ленина на стене, вешалка в углу.
— Раздевайся, — проговорил Сергей Николаич, рывком сбрасывая с себя пальто, — Как тебе мои апартаменты?
— Уютный кабинетик, — улыбнулась Марина, раздеваясь, — А второй стол зачем?
— Тут секретарша сидит. Зиночка. Но она к девяти приходит. Как и положено.
Повесив свой плащ рядом с его пальто, Марина сняла платок, поправила волосы.
Сергей Николаич достал расческу, быстро причесался, снял трубку телефона, набрал номер:
— Люся? Доброе утро… Владимир Иваныч у себя? Да? Куда? Ясно… во сколько теперь?.. Вот как… А как же с планеркой? Он успеет к одиннадцати? Точно? Ну, хорошо… всего…
Положив трубку, он улыбнулся Марине:
— Отбой. Планерка в одиннадцать.
Марина рассматривала почетную грамоту, висящую на стене под портретом:
— Ты начальником цеха был?
— Да. Вот отметили.
— Молодец…
Он достал сигареты, протянул ей, но она отрицательно покачала головой.
— Знаешь, — пробормотал он, закуривая, — Пойдем-ка по заводу пройдемся. Я тебе весь наш улей покажу, все хозяйство… Только ты волосы повяжи чем-нибудь. У нас таких русалок к станкам не подпускают.