По Российскому Уголовному Кодексу по статье 158-й, «кража», человек, пойманный за кражей штанов в магазине, получает от закона в среднем три года. Потому что те господа, кто писал тексты УК РФ, ни суток не находились в заключении. Если бы пробыли в заключении какое-то время, то и тридцать суток показалось бы им карой чрезмерной, чтобы подвергнуть ей человека, укравшего штаны.
Обыватель, несмотря на пять выпусков «Криминала» и четыре «Дорожного патруля» в сутки, не знает преступника в заключении и его мизерной доли. Человеческих эмоций сострадания и понимания обыватель не испытывает. Обыватель с личным интересом, с испугом следил только что за поисками сбежавших из Бутырской тюрьмы преступников, очень – очень опасных убийц, как ему сказали, совершивших подкоп. Он волновался три недели. И наконец с облегчением узнал, что двое из очень – очень опасных, столь опасных, что отдан был приказ застрелить их при задержании, что они арестованы, слава Богу! Преступники, как оказалось, жили тихо как лесные мыши, в землянке в лесу в Московской области, никого не трогали. Имея славу убийц и самых-самых опасных, не убили, не ограбили даже никого, не поцарапали: не оправдали тем свою опасность. А ведь какие страшные физиономии: лысые черепа, страшные скулы, оттопыренные уши! (Обыватель никогда ведь не осмелился стричься под ноль, в наши времена тифом не болеют, потому он и не имел шанса увидеть свою собственную балду без украшения волос.) Знаменательно, что по всей России не нашлось ни одного журналиста, чтобы посочувствовать пойманным зэкам, так блистательно бежавшим из якобы неприступной тюрьмы. Людям, приговорённым к пожизненному заключению, не посочувствовал никто. Никто не задумался, почему же убийцы, находясь на свободе, никого не убили. Может быть они вообще не убийцы, тогда нужно пересмотреть их дела!
Зэк – несчастный пленный зверь, как он не хорохорится. Зэк живёт в полутёмных, мокрых, наполненных никотином помещениях, где, чтобы зажечь спичку следует пробиться к окну, там из окна тянет струйка воздуха. Чтобы зэк не мог разглядеть даже очертаний воли, а его самого было невозможно разглядеть с воли, в дополнение к решётками на окно наварены металлические ржавые жалюзи – «реснички». В результате – прямой свет не достигает камеру, только опосредованно отражённый. Лефортово – единственная тюрьма в Москве, где отсутствуют «реснички» на окнах. Зато здесь готовят на такие срока, что лучше бы света не было.
Мученики зэка живут в камерах называемых «хатами». В привилегированной тюрьме для государственных преступников, в Лефортово – все камеры трёхместные, с тремя шконками. Есть две шестиместные хаты, но они очень редко заняты. Обыкновенно в лефортовской хате сидят трое, иногда некоторое время сидят двое. В то время как в общих тюрьмах заключённые спят в две и даже в три смены, не слыхано никогда было в Лефортово, чтобы на одну спальную шконку приходилось бы двое заключённых. Тюрьма для государственных преступников пока ещё может позволить себе роскошь стоять полупустой. Хата в Лефортово – это параллепипед воздуха с округлым потолком бочкой, размерами семь с половиной шагов в длину и три с половиной в ширину. По узким торцам хаты расположены на одном: железная дверь, глубоко упрятанная в нишу стены (в двери глазок и кормушка); на другой стене глубоко упрятанное окно из двух рам, размером метр на метр. Решка просвечивается за стеклом окна. Окно двустворчатое, верхняя часть его – форточка. Второе стекло – непрозрачное, так что свет просачивается, но что за окном – разглядеть нет возможности. Камера – это гроб узника. Покидает он свой гроб лишь по велению охраны. В гробу у него помимо «шконок» и «дубков» вонючая деревянная ваза туалета – «дальняк» и раковина.
В тюрьме всё служит насилию. В такой тюрьме как Лефортовский следственный изолятор насилие концентрированное и холодное, отстранённое, на «Вы». Прежде всего удивляет и холодит душу то, что обслуживают тюрьму военные. Вчера, когда меня привезли из Лефортовского суда, и автозэк стоял у подъезда тюрьмы, молодые зэка, выглядывая вбок от решётки с опасением выдохнули. «О, пиздец, тут у вас солдаты!» Они привыкли к расхлябанной милицейской серости Бутырки и Матроски, а здесь из дверей вполне буржуазного особнячка (ступени под фальшивый мрамор, совсем как в офисе, в фирме) вышли прапорщики и капитан с погонами. Сочетание ступеней под мрамор, – нестрашного интерьера – с хаки и погонами, напоминает о здании механико-технологической военной школы, где любили пытать и расстреливать своих левых политических противников – пленных молодые офицеры генерала Пиночета. Обычный зэк привык к матерящимся, откровенным, забубённым, чубы из-под фуражек, чешущимся, потным, полупьяным, мятым обычным ментам. В Лефортово с нами имеют дело сдержанные солдаты. Они, разумеется, не расхаживают парадным строем, иногда можно услышать со двора и из коридора и бранные слова, обращённые солдатами друг к другу, но в целом – это иная Вселенная безмолвного холода Государства. Здесь Его Величество Государство мучает своих заключённых. Холодно, без удовольствия на губах, без криков и издержек. Осуществляются основные условия государственного насилия: лишение свободы и изоляция от внешнего мира. Внешний мир сведён к одному, максимум двум человеческим существам, – сокамерникам, находящимся в таких же удручающих обстоятельствах, что и ты. Изоляция от внешнего мира дополняется и усугубляется полным отсутствием общения, даже если только визуального, с другими заключёнными вне хаты – гроба. И запретом на общение с заключёнными обслуживающему персоналу. Солдаты в основном строго следуют этому запрету. Даже самые смелые рискуют перекинуться парой слов с зэка разве что в бане или лифте, но обязательно наедине. Подобный же запрет существует и в других тюрьмах, но в других милицейская орда его полностью игнорирует, так как связана экономически и психологически с миром заключённых. Самое большее, на что может рискнуть конвоир-солдат, это бытовые реплики, типа беседы, которую я имел сегодня с сопровождавшим меня с прогулки крупным прапорщиком.
Я: «Чего вздыхаете?»
Он: «Да надоело всё…»
Я: «Смените жену, любовницу…»
Он: «Э, лучше я сменю работу…»
Всё. Потому что внизу, у лифта меня будет конвоировать уже другой Zoldaten. Он меня ждёт. Разговор обрывается. Солдаты доносят друг на друга начальству. Нередки случаи увольнения за неуставные отношения с заключёнными. Неуставными отношениями могут быть квалифицированны такие случаи: взял сигарету у заключённого, беседовал с зэком, открыв кормушку дольше чем следует, при этом смеялся… и подобные же проступки.
В Бастилии Лефортово правит бал штучное, ручное индивидуальное насилие, в то время как в таких массовых тюрьмах как Бутырка или Матросская тишина насилие имеет более патриархально-консервативный, расхлябанный характер. В самой большой тюрьме Москвы, в Матроске сидят до десяти тысяч заключённых. Для сравнения вся 201-я мотострелковая дивизия, контролирующая всю Центральную Азию насчитывает семь тысяч бойцов.
В Матроске две категории хат. Это «общак» – большие хаты общего режима, и «спецы» – маленькие хаты специального режима. На «спецу» обычно содержатся обвиняемые в тяжких преступлениях, особо опасные, склонные к побегу заключённые.